Марина Тимашева: В Петербурге подводят итоги театрального сезона. Одним из самых ярких событий, по мнению многих театральных критиков, стал спектакль “Преступление и наказание” в постанове Вадима Сквирского на сцене Небольшого драматического театра Льва Эренбурга. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: “Преступление и наказание”, созданное учениками петербургского театрального режиссера Льва Эренбурга, рождалось долго. Еще прошлым летом 2 июля, в День Достоевского, на площадке театра “Открытая сцена” зрители увидели спектакль “Преступление и наказание. Этюды”. Это был показ выпускного курса Льва Эренбурга в рамках III-го
Международного открытого фестиваля дипломных спектаклей выпускников театральных ВУЗов “АПАРТ”. И вот, почти год спустя, этюды оформились в настоящий спектакль, который оставил очень яркие впечатления у театрального критика и начинающего драматурга, сотрудницы “Петербургского театрального журнала” Аси Волошиной.
Ася Волошина: Редко бывают спектакли, поставленные по прозе, когда ты смотришь его и понимаешь, что театр обошелся без инсценировщика, своими силами нашел театральные эквиваленты. Очень внятно вычитывается очень личный взгляд создателей спектакля на теорию разрешения крови по совести -
те проблемы, которые затронуты в романе. Сначала мы видим экскурсовода, который готов для нас провести экскурсию по Петербургу Достоевского. Причем это абсолютно одержимая, влюбленная в Достоевского дама, которая очень явно напоминает нам старуху-процентщицу. И, несмотря на то, что она столь непривлекательна, мы сразу видим в ней искренность и страсть, и проникаемся сочувствием. Ее не убивают, но именно эта тема ущербности задана очень тонко с самого начала. Потом в спектакле возникнет Лизавета, сестра Алены Ивановны. Вся такая заплетающаяся, косноязычная, но она в спектакле влюблена. И за счет этой человечности у нас вырабатывается отношение к идее Раскольникова.
Татьяна Вольтская: То есть показано, что за этими незначительными, с точки зрения Раскольникова, людьми стояли судьбы, жизни, богатый мир?
Ася Волошина: Это, конечно, благодаря этюдному методу – очень много жизни вчитано в спектакль. Не так много сцен взято из романа, но все они настолько подробно обжиты, и интересно смонтированы трагические и комические моменты. Мы видим, как умирает Мармеладов, мы подключаемся к этим его стонам, и тут приходит красильщик. Он понимает, что тут происходит трагедия, но он принес Мармеладова на лестнице, на стремянке, и стремянка ему нужна сейчас.
Татьяна Вольтская: Вот она - жизнь.
Ася Волошина: Он должен ее забрать. Он понимает, что это неловкий момент. Это горько и смешно. И таких точных моментов и деталей очень много. Субъективно, для меня, это одно из самых сильных впечатлений этого сезона, я не преувеличиваю. И потому, что это действительно прекрасный спектакль, и мы увидели очень сильную, очень выученную молодую труппу, все они очень интересны личностно, как и все основные актеры Эренбурга. Я не знаю, как планируется их дальнейшая судьба – вольются ли они в труппу Эренбурга или рассредоточатся по театрам Питера. Я даже не знаю, как лучше будет для нас, потому что на каждого из них очень интересно смотреть, и я думаю, что их судьбы сложатся весьма интересно.
Татьяна Вольтская: Такое оптимистичное свидетельство мне кажется тем более ценным, что в Петербурге очень часто можно услышать разговоры о том, как мало здесь происходит по-настоящему интересных театральных событий, а если они и происходят, то талантливые молодые режиссеры и актеры в скором времени покидают родной город ради Москвы или других мест, где у них лучше складывается работа. Впрочем, сам мэтр - Лев Эренбург - с этим не совсем согласен.
Лев Эренбург: Неправда, что утекают. Во-первых, режиссеров не так много, а молодых - особенно. Потому что молодые еще естественный отбор не прошли. На 25-50 человек, так называемых, “выпущенных” режиссеров, один-два, если повезет, что-то из себя представляют. Что уж тут говорить “утекают”. Можно подумать, вот наделали хрустальных графинов, а они в обиход не входят. Да нет их! А если что-то появляется в Ленинграде, с точки зрения Москвы, хорошего, то естественно, что начинается переманивание, потому что Москва - театральная Мекка, она собирает в себе все, что есть лучшего, и от этого никуда не деться. Там больше возможностей, больше экологических ниш, объемнее контекст, и, в конце концов, больше денег для реализации.
Татьяна Вольтская: И все у нас опять упирается в деньги.
Лев Эренбург: Я не случайно, перечисляя, деньги назвал в последнюю очередь. Но и они тоже кое-чего решают. Иногда - к сожалению, иногда - к счастью.
Татьяна Вольтская: Лев Борисович, вот ваши студенты - теперь уже бывшие - поставили “Преступление и наказание”, и вы поставили “Преступление и наказание” в МХТ у Табакова, и вообще вы обращаетесь к классике с завидным постоянством - почему?
Лев Эренбург: Как в любой классике, которая имеет обыкновение взрываться новым цветом в каждом времени, находишь что-то про себя. Это трудно формулируемо, что про себя. Все про меня. Это не значит, что ситуации повторяются, но это значит, что страсти - те же, мои, пережитые в каких-то аналогиях, в каких-то ассоциациях. Вот и все. А про что это? Может быть, про то, что прекрасные иллюзии мешают реальному бытию людей, не дают возможности оценить то, что близко, рядом, то, что родное, и так далее Понимаете, когда формулируешь про то, что ставишь, всегда говоришь пошлости.
Татьяна Вольтская: В какой-то степени, как рассказать стихотворение - о чем оно. Тем не менее, когда вы решаете обратиться к чему-то, что-то же вас двигает, есть какой-то импульс.
Лев Эренбург: Импульс есть, но я очень редко, чем старше становлюсь, тем реже, формулирую, про что, потому что назвать – убить. Не назвать, правда, потерять.
Татьяна Вольтская: И как же между этими Сциллой и Харибдой?
Лев Эренбург: А так, на чувственном уровне, понимаешь, что тебя что-то двигает, но редко-редко формулируешь, стараешься об этом не говорить. С артистами говоришь полунамеками, ассоциациями собственными, пытаясь провоцировать их ассоциации по поводу.
Татьяна Вольтская: Разбудить.
Лев Эренбург: Разбудить, возбудить, выждать.
Татьяна Вольтская: А вообще трудно работать артистами, трудно вложить это понимание, этот образ так, чтобы его чужие люди воплотили.
Лев Эренбург: То, о чем вы говорите, это профессиональные трудности, они всегда есть, они всегда были. Ты пытаешься, как режиссер, спровоцировать некую, отличную от жизни реальной, модель другой жизни, которая, в идеале, должна жить без тебя, по заданным, по спровоцированным тобой законам. Но если артист каждый не присваивает себе материал, не делает его интимным, глубоко своим, то вся история нулю равна. Поэтому - вот это основная задача. Но это профессиональная задача, кухня, это тоже словами не выскажешь. Это так же, как мне дороги “Подмосковные вечера”.
Татьяна Вольтская: Вот мы говорим об актерах, о том, сколько на них возлагается важных и тонких задач - а каково при этом актеру, да еще небольшого театра, выжить физически, материально, содержать семью...
Лев Эренбург: Мне кажется, что профессия в искусстве, любая или почти любая, не предполагает изначально зарабатывание денег. Великие художники прошлого, бывало, что и не ели. Что изменилось? А были такие, кому повезло, и которые ели. Никто ничего не заработал, никто ничего не заслужил, а если что-то тебе свалилось, то поблагодари бога за удачу. А удача в искусстве вообще, а в театре - в особенности, фортуна, имеет очень большое значение. Наряду с талантом, с работой, надо еще, чтобы фарт пришел. Как у воров, как у блатных - фарт нужен.
Татьяна Вольтская: У вас есть этот фарт?
Лев Эренбург: Есть, грех жаловаться. Я могу сказать, что мне то, что я имею, я имею в виду статус, не в форточку залетел, а дался очень тяжелым трудом и продолжительным временем. Но я считаю, что так звезды сошлись, слава тебе, Господи.
Татьяна Вольтская: Что готовится?
Лев Эренбург: Непростой вопрос вы задаете. Поскольку я делаю долго, вопрос выбора очень важен. Выбрать, чтобы работать два года, надо без ошибки, и так, чтобы все были относительно равноценно заняты, иначе разбегутся. И важно, чтобы это был материал хороший, чтобы он был не похож на тот материал, который мы делали до сих пор. Поэтому, если мы так долго и въедливо пахали над русской классикой, то в этот раз есть намерение взять Шекспира.
