Иван Толстой: Портрет императрицы в рассказах писателей и историков. Начнем с выставки “Екатерина Вторая. Путь к трону”, открывшейся в Историческом музее на Красной площади. На открытии экспозиции побывала моя коллега Лиля Пальвелева. Она любезно предоставила нам свой репортаж, прозвучавший в эфире свободы несколько дней назад.

Лиля Пальвелева: Среди экспонатов выставки больше всего портретов, два из которых можно считать камертоном экспозиции. С противоположных концов зала смотрят в глаза друг другу юная немецкая принцесса, которую Елизавета выбрала в мужья наследнику престола, и повзрослевшая, ставшая очень уверенной в себе, императрица. 18 нелегких лет Екатерина Алексеевна провела при русском дворе до своего воцарения. Этому начальному периоду ее жизни в России и посвящена выставка.
На открытие пришла историк Ольга Елисеева, автор книг "Молодая Екатерина" и "Тайна смерти Петра III". Вот ее впечатления.

Ольга Елисеева: Эта выставка рассказывает о пути к трону. Это огромная развернутая иллюстрация к "Запискам" Екатерины – труду, посвященному именно времени елизаветинского царствования. На выставке же много редких экспонатов. Например, присланные из Германии чудные тетрадочки Екатерины. Записи в ней сделаны во времена, когда она, будучи еще совсем юной, учила французский язык. Впоследствии Екатерина говорила, что ей нужна хорошая прачка, чтобы стирать написанное ею по-французски, то есть поправлять ее стиль. То же самое можно сказать и о русском языке, но Екатерина никогда не писала "исчо", в чем ее часто упрекают, и говорила по-русски исключительно чисто, без акцента. Правда, она допускала орфографические и пунктуационные ошибки, но тогда этим грешили многие барышни.

Лиля Пальвелева: Во многих исторических лентах подчеркивают, что она немка, и она всегда говорит с чудовищным акцентом. Это, значит, не так?

Ольга Елисеева: Абсолютно не так. Хотя, конечно, она немка. Что такое "русскость" в Российской империи? Человек мог оставаться немцем и в то же самое время быть русским, то есть принять особенности быта, жить как русский человек.

Лиля Пальвелева: Один из самых неоднозначных эпизодов биографии императрицы – дворцовый переворот и судьба бедного Петра III. Как в наши дни историки оценивают этот поступок?

Ольга Елисеева: А какой поступок? До сих пор не найдено ни одного документа, свидетельствующего в пользу причастности императрицы к этой смерти. Практически все специалисты, которые занимаются эпохой Екатерины Великой, говорят, что, вероятнее всего, она дистанцировалась от того, что должно было произойти с Петром III. А люди, знающие эту историю понаслышке, заявляют – да конечно, ей выгодно было его убить, поэтому она и была причастна. Ей как раз было очень невыгодно его убивать. Это легко можно было устроить во время государственного переворота. Был случай, когда по его, уже арестованной, карете солдаты выстрелили из пушки, и если бы стоявший рядом лейтенант не ударил шпагой по руке, они бы шарахнули в эту картеру ядром и мокрое место осталось бы от Петра Федоровича. И никто не виноват, кроме небольшого расчета. Это была такая самодеятельность масс. Неужели нельзя было организовать такую самодеятельность? Или потом, по прошествии нескольких лет в какой-нибудь глухой крепости – ну умер и умер, и какие к тебе вопросы? Иное дело, когда человек гибнет так, что буквально каждому ясно, что смерть его носила насильственный характер. Даже грим покойника не мог скрыть следы удушения – это посиневшее горло, большим красным рубином закрепленный белый платок на шее (сплошные символы!). Я чувствую во всем этом некую режиссуру, и она явно не на руку тому человеку, который в этот момент сидит на престоле. Так вот, тем людям, которые проводили Павла к престолу, было в высшей степени выгодно бросить тень на Екатерину. Но нет документов, которые бросали бы тень на тех, или других. История остается крайне темной.

Лиля Пальвелева: Парадные портреты, эскизы фейерверков, роскошные мундиры и дамские туалеты, драгоценные ордена и многое другое из того, что есть на выставке, может навести на мысль, что все те вещи принадлежали людям, которые вели жизнь, если уж не счастливую, то, во всяком случае, беззаботную. Но это только внешняя сторона бурного 18 века, когда взлеты и падения главных персонажей истории совершались с головокружительной быстротой.

Иван Толстой: Экспозиция хронологически заканчивается на восшествии Екатерины на престол. И с этого места мы подхватим разговор, посвящая его годам монаршества. Предлагаемые записи
впервые прозвучали в программе “Поверх барьеров” 1996 года, когда отмечалось 200-летие со дня смерти императрицы. У микрофона историк Наталия Телетова.

Наталья Телетова: Итак, двести лет как нет в живых Екатерины Второй, Екатерины Великой. Вспомним годы русской империи. Имперский период - это двести с небольшим лет. Он начинается Петром Первым, его расцвет падает на власть Екатерины Второй, очевидно, где-то Александр Первый, как ее внук, заходит в этот расцветный период, а потом начинается заметный или незаметный спад истории России, спад блеска, может быть, и страха международного. И, все-таки, это был период, когда не только боялись и уважали, но и считались как с каким-то явлением чрезвычайно значительным. Екатерина умела сделать значительной свою власть и этот период.
Петр Первый получил прозвание Великий, Екатерина Вторая - прозвание Великой. Как родились эти прозвания, по-моему, никто не знает, но это стало устойчивым эпитетом. В отношении к ней любопытно, что все люди делятся на две враждующие группы, она в какой-то мере тот камень преткновения, который позволяет определить, с кем ты имеешь дело. И тут невольно слова Петра Ивановича Бартенева, издателя ''Русского архива'', человека, который издавал сборник ''Осьмнадцатый век'' и который чрезвычайно ценил и любил императрицу Екатерину Великую, ее эпоху, ее соратников, ее ''орлов''. В споре с историком Василием Осиповичем Ключевским он произносил замечательную фразу: ''Ах, Василий Осипович, что вы все занимаетесь ночами государыни! А вы лучше занимайтесь ее днями''. Вот это, я думаю, должно быть определяющим. Причем любопытно, что один - дворянин, другой - священничий сын. Для второго — Ключевского - определяющим была интимная сторона ее жизни, для широко мыслящего Бартенева определяющими были ее дни, ее деяния, ее натура.
И вот мне представляется она совершенно замечательной фигурой. Я говорю трюизм, и все-таки я его говорю. Вспомним, кто был перед нею. Перед ней были почти непрекращающиеся дамы - Екатерина Первая, Анна Иоанновна, Елизавета. Все три были замечательны своей не очень высокой культурой, не развитым интеллектом и убежденностью, что раз они императрицы, то им ничего больше делать не нужно. Не хочется вспоминать позорные факты из биографии всех трех, разве одно - все три были чрезвычайно склонны к тому, чтобы применить и пытку, и жестокость. Это было в порядке вещей, это было почти триста лет назад, после Петра это все было понятно.
Екатерина отменила пытку. Да, был Шишковский, поговаривали, что он применял плеть. Но разве это то? Вспомним одну деталь, допустим, из жизни Елизаветы Петровны. Она возненавидела Лопухину. Было дело Лопухиных, о котором не любят говорить, потому что принято, что Елизавета Петровна - дочь Петра, возвеличивают ее. На Лобном месте красивой, умной женщине вырвали язык, а потом послали в Сибирь в ужасные условия - ее, ее мужа с водянкой ног, сына, который вернулся больной совершенно. Вот вам сюжет, который совершенно невозможен для екатерининской эпохи.
Не было личной зависти, а, напротив, щедрость души. И когда мы смотрим на ее дни, мы видим эту благородную и широкую натуру. Это был человек, который всю жизнь работал над собой. Бедная немецкая принцесса, что вызывало страшное презрение у вельможных и не очень далеких людей, которая выучила русский язык, которая приняла православие, которая всегда от себя всего требовала. Если бы так было у всех властей русских! Далее - вспомним ее благородство в некоторых, казалось бы, отдельных деталях, которые позволяют говорить о значительности и величии этой императрицы. Вот казнь злодея Емельки Пугачева, запытавшего всякими способами - и повешением, и уничтожившего около трехсот дворян. Причем, и детей, и стариков. Что сделала Екатерина? Сенат осудил к четвертованию Емельку. Четвертование - средневековая немецкая казнь: рука, нога, нога, рука, голова. На пятом месте только замученный лишался жизни. Она отдала тайный приказ посланному на казнь в Москву человеку, чтобы палач спутал - сначала отрубил голову, а потом все остальное. Ей была отвратительна мысль о человеческом страдании. Как она относилась к Пугачеву - надо понимать, но это была высокая душа. И вот эта деталь уже определяет личность. Да, она была опасным и страшным человеком для Ивана Шестого, заточенного младенца, общеизвестна история с княжной Таракановой. Наконец, Новиков, о котором можно много говорить, и все-таки он не был казнен, не был пытан, он был только в крепости. Не будем забывать, что это вторая половина 18 века, и проблемы гуманизма еще только вырастают внутри человеческого общества.
К ней ненависть, как правило, у завистников. Чему завидуют? Будем откровенны - завидуют ее интеллекту, культуре, ее свободному общению с Дидро, с Вольтером, с Руссо. Не будем забывать, что ее возлюбленный Григорий Григорьевич Орлов переписывался с Руссо. И когда мы делаем вот эту типизацию, огрубляя ее отношения с ее возлюбленными, мы просто фальшивим и клевещем на нее. Да, Пушкин сказал в 23 года, что она - ''Тартюф в юбке и в короне'', но в 1829 году, когда ему было 30, он ее уже называет только ''великая жена'', оставившая памятники в Царском Cеле, памятники великих событий и великих людей - орлов Екатерининских.
Его мнение постепенно меняется. Екатерина вызывала ненависть и зависть. Завидовали ее интеллекту, ее великолепной улыбке, как говорят, освещавшей все вокруг, завидовали этому, но находили, как всегда, мелкие душонки, замечательный повод. Ах, сколько у нее любовников! Ах, она меняет их! Ах, она растратила казну на свою беспамятную любовь, когда она, со всем ее умом, забывала обо всем. Вспомним, как одинока, как несчастна она была до своих 33-х годов, когда она пришла к власти, как страшна была ее судьба во власти туповатой и жестокой Елизаветы. Екатерина была окружена всевозможными доносчиками, ее унижали, как могли: унижали, как бедную принцессу, унижали, как безвластную девочку, больную, умиравшую от туберкулеза. Когда она распрямилась, естественно, что ей захотелось счастья. И в этом была полнота ее образа. Она не была каким-то мушкетером на троне. Нет, это была женщина, но всей полноты человеческой натуры.
Теперь посмотрите, ее упрекают за недостаток скрытности, вот за что. Посмотрите, Анна Иоанновна, с ее конюхом Бироном, который присвоил себе фамилию французского аристократа Бирона, а он был просто конюх, причем он был женат и имел детей. Ну что ж, постоянство своему любовнику завидное. Отвратительная Анна Иоанновна с ее жестокостью, с ее любовью к буженине и Бирону - кажется, больше ничего она не любила. Это все разрешалось ей. Елизавета Петровна - и морганатический брак, и фавориты, все это было, но было и умение скрыть это, лицемерие. Анекдот и парадокс заключается в том, что ненавидели Екатерину не за то, за что можно было - и за разделы Польши, и за того же Новикова, - нет. Она могла скрывать фаворитов, но она была искренна и простодушна, она была величава в своих страстях, и вот ее открытость и смелость любить и действительно терять голову, ей ставили в упрек. Вот это как раз то, что так защищал в ней Петр Иванович Бартенев, то, что мне представляется совершенно замечательным.
То, что разрешено было Павлу Петровичу, ее сыну - Гагарина, Нелидова, плюс жена первая, вторая, после смерти первой, Николаю Первому, простите, мы знаем его возлюбленных, все это было можно им, мужчинам, а ей, женщине - нельзя. Это сознание, которое влечет нас в какие-то азиатские Туранские равнины, где так естественно было, что женщина не может, а мужчина может. Вот это начало разделения полов и противопоставление, это ханжество общества, обвинявшего ее в ханжестве, меня всегда поражает и умиляет. Но когда мы читаем ее переписку с замечательными людьми, не только ее записки, когда мы читаем историю ее царствования, перед нами встает действительно фигура замечательного человека, Великой Екатерины. И не ханжи прозвали ее Великой, ханжи упрекали ее в том, что не было столь важным. Я бы закончила свои слова о ней вот какой фразой: она теряла свою умную голову, потому что хотела ее терять. Это ей не прощают, а не сами связи. Были бы они тайными, все было бы на месте.

Иван Толстой: Одним из результатов царствования Екатерины стало преобразование Петербурга. Послушаем историка Петербурга Юрия Овсянникова.

Юрий Овсяников: Едва став единовластной хозяйкой Зимнего Дворца, Екатерина Вторая тут же потребовала перестроить многие залы и помещения. Работу доверили французу Валлену-Деламоту, и вскоре он смеялся в кругу друзей: “Я теперь выбрасываю старые стены через окна”. Стиль предыдущего царствования барокко, с его скрытым внутренним беспокойством и нарочитой пышностью, не соответствовал взглядам высокообразованной Екатерины. Идеи ее царствования должен был воплощать новый стиль – классицизм, который следовал образцам античного искусства, сочетавшим спокойное величие и гражданственность. Первым в России архитектором этого нового стиля был Валлен-Деламот. В 1765 году он, вместе с русским архитектором Чевакинским, возвел грандиозную арку Новой Голландии (так называли остров, на котором хранился корабельный лес для Адмиралтейства). Арка потрясла тогда воображение современников своей строгой торжественностью. Историки искусства признали, что через нее классицизм вступил в Россию. Никогда, ни до, ни после царствования Екатерины в России не работало одновременно столько блистательных европейских зодчих. Итальянцы Ринальди и Кваренги, англичанин Камерон, немец, родившийся в России, Фельтен, и рядом с ними русские мастера, завершавшие свое образование в Риме и Париже: Кокоринов, Старов, Баженов. Всех их привлекали простор молодой столицы и несметные богатства русского Двора. Условия, позволявшие претворять в жизнь самые грандиозные архитектурные проекты.
Мудрая и честолюбивая, Екатерина любила сравнивать себя с Петром Первым, но незадолго до своей кончины она сравнила себя с римским императором Августом. Перефразируя его известное высказывание о Риме, она заявила: “Я получила Петербург деревянным, а оставляю его каменным”. Впрочем, имела для такого заявления все основания. Когда она вступила на престол, в столице было всего 450 каменных зданий, а в 1796 году их уже насчитывалось 1850. Русский художник Алексеев и швед Паттерсон оставили нам виды Петербурга екатерининского времени. Кораблям, входящим в Неву, открывалась удивительная панорама украшенных колоннадами роскошных дворцов и общественных зданий, высокомерно взиравших на пришельцев. Для этой панорамы архитектор Фельтен исполнил неповторимую раму - протяженные гранитные небрежные с нарядными спусками к воде и круглящимися мостами через каналы и речки. Тогда же Фельтен создал и прославленную решетку Летнего сада. Ритмом своего классического узора и выверенными пропорциями она завоевала славу шедевра мирового декоративного искусства. Рассказывают, что один англичанин в 19 веке специально приплыл на своей яхте в Петербург, бросил якорь перед Летним садом, полюбовался решеткой и уплыл обратно. Именно при Екатерине, стараниями русских и зарубежных архитекторов, Петербург обрел свой тождественный, стройный, строгий вид. От той поры сохранилось немало прекрасных строений, способных поведать о людях и нравах блистательного века Екатерины. Это здания Академии художеств и Академии наук, Старый Эрмитаж и Эрмитажный театр, Мраморный дворец, Смольный институт и Ассигнационный банк, Конногвардейский манеж, огромный Гостиный двор, Серебряные ряды, Церкви Святой Екатерины и Армянская на Невском проспекте, Таврический дворец и Чесменский, так похожий на рыцарский замок, а рядом с ним -почти готическая церковь, и много других зданий. Именно при Екатерине была заложена основа того имперского облика Петербурга, что и сегодня пробуждает в нас тихую радость восторга. Архитектурный стиль, утвержденный императрицей, казался самым долгоживущим - он просуществовал почти семь десятилетий. Последним, настоящим памятником высокого русского классицизма стали воздвигнутые в 1834 году здания Сената и Синода, соединенные аркой. Через эту арку классицизм, призванный Екатериной в Россию, и покинул страну.

Иван Толстой: В Москве в Историческом музее проходит выставка, посвященная доцарственным годам будущей императрицы: происхождение, приезд в Россию, принятие православия, свадьба и семейная жизнь, двор Елизаветы Петровны, 186 дней правления императора Петра III. Превращение немецкой принцессы Софии Фредерики Августы Анхальт-Цербстской в Екатерину, еще только Вторую, еще не великую. Выставка на Красной площади открыта до конца сентября, так что и летом, и после каникул можно успеть посмотреть на два портрета из собрания Исторического музея, реставрация которых завершена перед самым открытием выставки — портрет Екатерины неизвестного автора и портрет Петра Федоровича работы Пьетро Ротари, портрет Софии Фредерики Августы в 14-летнем возрасте, два портрета придворных Екатерины — Прасковьи Брюс и Анны Нарышкиной, ближайших подруг будущей императрицы, документы, связанные с именами канцлера Бестужева-Рюмина, Иоганна Германна Лестока и маркиза де Шетарди. Ну и все то, что полагается на исторической выставке – мундиры, оружие, курительные трубки, штофы, рубиновые и бриллиантовые украшения, веера, кружева и любимые книги.
18 лет провела Екатерина при елизаветинском дворе — самые несчастливые свои годы, по ее признанию. Они-то и описаны в ее записках.

“Я родилась 21 апреля 1729 года (тому сегодня 42 года) в Штеттине, в Померании. Мне рассказывали, что, так как желали сына, то вовсе не были рады, что я появилась первой. Впрочем, отец выказал больше удовольствия, нежели его окружавшие.
Мать чуть не умерла, производя меня на свет, еще долго спустя, находилась между жизнью и смертью. В кормилицы мне дали жену прусского солдата, которой было лишь 19 лет. Это была женщина живая и красивая.
Меня поручили одной даме, вдове некоего фон-Гогендорфа, занимавшей место компаньонки при моей матери. Мне рассказывали, что эта дама так неумело взялась за меня, что сделала меня очень упрямой. Она так же дурно обошлась и с матерью, ибо та вскоре ей отказала, так как эта женщина была груба и любила возвышать голос.
С двухлетнего возраста меня вручили француженке-эмигрантке, по имени Магдалин Кардель, которая была вкрадчивого и льстивого характера, но считалась немного фальшивой; она очень заботилась о том, чтобы я, да и она также, являлась перед отцом и матерью такою, какою могла бы им нравиться. Следствием этого было то, что я стала слишком скрытной для своего возраста”.

Иван Толстой: Как смотрит на самую прозападную из русских цариц сам Запад? Мы позвонили в Париж, где к памятной дате приурочена международная конференция под названием “Екатерина Великая и Европа”. Приглашены ученые из России, США, Канады, Италии и Франции. У нашего микрофона организатор конференции, доцент университета Париж-Х Анита Давиденков.

Анита Давиденков: Я откровенно должна сказать, что историки на Западе не особенно интересуются ею, к сожалению. Но мы, как слависты, интересуемся наследием Екатерины, как представителем Просвещения. Мы хотим посмотреть, какие межкультурные отношения существовали между Францией, Европой и Россией при Екатерине, и на чем теперь основан наш общий культурный европейский подход к теперешним проблемам. Несмотря на то, что она деспот и тиран, она близка к Европе и Франции, поскольку она вела всю переписку и писала свои произведения на французском языке.
Есть всегда критический взгляд на нее на Западе, конечно. Это именно тема обсуждения на конференции. Мы хотим сделать вывод и подвести итоги после всех докладов, я заранее даже не могу сказать точное направление. Сейчас идет речь об издании переписки Екатерины и, например, Гримма. Переписка Вольтера с Екатериной только частично опубликована во Франции. А я знаю, что из русских архивов, по-моему, почти все издано. Но интересно, что она переписывалась по-французски даже со своими близкими, с сыном, давала все советы по-французски, инструкции. Она знала раньше немецкий и французский, и выучила русский очень поздно. До этого торжества, я думаю, что мы особенно не интересовались во Франции Екатериной. Я думаю, что в Германии больше интересуются. Но, может быть, именно этот симпозиум даст какой-то толчок. Меня особенно интересуют межкультурные отношения в истории между Россией и Францией. Поэтому я обратилась, в основном, к 18 веку, который нам дал общий фонд, классицизм, потом просвещение, от которого идут наши общие культурные взгляды. Я считаю, что она исключительно умна, на редкость умна. Девушка, которая в 14 лет читает всех философов на всех языках, это что-то редкое. Я считаю, что можно уже поклониться только перед ее знанием. Конечно, я меньше верю в ее искренность. Но это уже - дух эпохи. Я не уверена, что она могла, как государь, идти дальше, не могла самою себя свергнуть с престола собственного.

Иван Толстой: В нашей передаче звучит музыка, написанная не просто в екатерининское царствование, но по прямому заказу императрицы. Это музыкальное сопровождение к ее историческому сочинению “Начальное правление Олега”. Наши слушатели, вероятно, помнят наш цикл передач “Неаполь в Петербурге”, который подготовил и вел Марио Корти. Я попросил его рассказать об этом произведении и о музыкальной культуре екатерининского царствования.

Марио Корти: Начну сразу с отклонения от главной темы, потому что я стопроцентно уверен, что никто из участников этой передачи не упомянул о заслугах Екатерины перед Орденом иезуитов. Когда иезуиты преследовались во всем мире, и даже Римский Папа в 1773 году выпустил бреве о запрещении Ордена иезуитов, Екатерина оказалась единственной, среди европейских правителей, которая предоставила им убежище. Согласно русским историкам, Екатерина хотела всем показать, что она не подчиняется приказам Римского Папы. Однако сами иезуиты считают, что она это сделала, потому что очень ценила их деятельность в области образования.
Но меня попросили говорить о заслугах императрицы в области музыки и музыкального театра. Екатерина не особенно разбиралась в музыке, но понимала ее значение, а, главное, не захотела уступать правителям других европейских держав. Потому она и содержала, и расширяла капеллу, придворную оперу и приглашала самых знаменитых тогда композиторов и исполнителей музыки. Можно по праву сказать, что Петербург тогда ни в чем не уступал другим музыкальным столицам Европы – Вене, Лондону, Парижу или Неаполю. О ней русский историк Ключевский писал, что она больше думала о том, что скажут про нее, чем о том, что выйдет из задуманного дела. Отсюда ее любовь к рекламе, к шуму. Ее самое будут помнить больше, чем ее деяния.
Так ли это было на самом деле? Если говорить о той музыке, которая сочинялась в Петербурге в ее эпоху, то это суждение Ключевского не совсем справедливо. Придворными капельмейстерами при Екатерине были Бальдассаре Галуппи, Траэтта Томмазо, Джованни Паизиелло, Доменико Чимароза, Джузеппе Сарти и испанец Винсенте Мартин-и-Солер. В Петербурге в екатерининское время была написана самая популярная опера тех времен - “Севильский цирюльник” Джованни Паизиелло. Сама императрица писала либретто для нескольких опер, писала сама или в соавторстве со своим секретарем Храповицким. Надо сказать, что в екатерининской эпохе не все были поклонниками итальянских опер. Один русский автор писал, что в них “мусике жертвуют всем, даже и здравым рассудком”. Но и Екатерина писала на вымышленные, часто бессмысленные сюжеты. Например, она сочинила либретто для испанского композитора Мартин-и-Солера. Опера называлась “Февей”, а действие происходило в древней Сибири. Представьте себе, что можно было тогда говорить о древней Сибири, в которой и февеев не было. Но нашелся рецензент, который похвалил в стихах это либретто, противопоставляя его пресловутой бессмысленности итальянских опер:

Не хвастай тальянец брат буфой своей,
Нет в ней и смысла, умен наш Февей.
В вашей довольно кривлянья и крика,
В нашей слова красят, а в вашей – музыка,
План натурален, соблюдены характиры.

Но одно из главных сочинений Екатерины, написанных для музыкального театра, это ее историческое представление “Начальное управление Олега”. Но об этом еще пойдет речь в нашей передаче. Скажу только, что 26 сентября этого (1996 — прим.ред.) года я оказался в Петербурге и совершенно случайно узнал, что в этот день в петербургской Капелле исполняются музыкальные фрагменты из этого представления. Вы не можете себе представить мое волнение. Возможно, впервые за 200 лет исполняется музыкальное сочинение трех композиторов, русского Пашкевича и итальянцев Карло Каннобио и Джузеппе Сарти на слова Екатерины “Начальное управление Олега”. И это было сделано, к стыду, я должен сказать, петербургских организаторов, без всякой рекламы, без всякого шума. Я, к сожалению, не смог присутствовать на этом представлении. Но я договорился с петербургским продюсером нашего радио Львом Ежовым, и он записал весь концерт. Сегодня мы можем похвастаться, что мы - единственная радиостанция, которой удалось представить вашему вниманию эту уникальную запись.

Иван Толстой: Почему же Екатерина обратилась в своем сочинении именно к эпохе княжения Олега? Вот, что рассказывает историк Александр Горянин.

Александр Горянин: Сферы искусства и политики у Екатерины сплошь и рядом накладывались друг на друга. Вот история создания и постановки оперы “Начальное управление Олега” - это яркий тому пример. Все могло бы показаться просто причудой царицы, у которой было много досуга, которая была переполненной эрудицией в области литературы и истории, вот ей и пришел в голову такой сюжет, а мог бы прийти и другой. Даже говорили, что Екатерина сама трудилась над либретто, а не поручила эту работу кому-то другому, потому, видите ли, что хотела создать сценическое назидание своему старшему внуку, 13-летнему Александру. Назидание на тему – вот, каким правителем надо быть. Как Олег.
Эта версия, конечно, никуда не годится. У Александра были превосходные педагоги, он был одаренный ученик и в подобной наглядной агитации совершенно не нуждался. Назидание было обращено совсем к другой аудитории. Представление “Олега” было ничем иным, как толстым политическим намеком, адресованным дипломатическому корпусу, и, в первую очередь, австрийскому послу Эстерхази, и оно явно приурочивалось к определенному сроку, иначе трудно объяснить, почему такому признанному маэстро, как Сарти, не было поручено сочинение всей музыки к “Олегу”, почему Екатерина поделила работу между тремя композиторами, в том числе, довольно слабым Каннобио. Просто Сарти в одиночку не поспел бы к этому самому сроку.
И тут надо вспомнить о самой, может быть, честолюбивой политической мечте Екатерины - о ее “греческом проекте”. Что это было такое? В это время Греция и почти все Балканы находились под турецким игом, а русская царица хотела, ни много, ни мало, воссоздать Греческую империю, то есть уменьшенное издание Византийской, и со столицей не в Афинах, а в Константинополе. Причем империю не какую-то там вассальную, а совершенно независимую от России. Но на ее престол хотела она посадить своего среднего внука Константина. Но и это еще не все. К северу от Греческой империи, на Балканах, планировалось государство Дакия. Вот оно должно было быть, по сути, зависимым, вассальным государством, зависимым от России. Но прямых территориальных приращений для России “греческий проект” не предусматривал, разве что какие-то незначительные. А вот Австрию, за ее согласие на “греческий проект”, ждал приз – значительная часть Балкан и, прежде всего, Босния. Екатерина и австрийский император Иосиф обсуждали “греческий проект”, начиная с 1782 года. Более того, Австрия была военным союзником России против Турции. Но своего прямого согласия Иосиф так и не дал, хотя не наложил и вето.
Так вот, перенесемся в октябрь 1790 года. Русская армия в Причерноморье и на Балканах уже три года ведет успешную кампанию против турок, взяты Очаков, Хотин, Бендеры, Кокшаны, Рымник (Суворов, помните, стал графом Рымникским), Хаджибей (будущая Одесса), Аккерман, а у австрийцев - сплошные неудачи. Мало того, в сентябре 1790 года Австрия заключает с турками сепаратный мир.
Так вот, постановка “Начального управления Олега” - это напоминание всем, имеющим глаза и уши: русским покорять Константинополь не впервой, мы там были и будем еще. Либретто Екатерина написала такое, что Агитпроп через 130 лет просто зарыдал бы. Олег не просто берет Царьград, он же - Константинополь, и не просто прибивает к его вратам свой знаменитый щит, побежденный византийский император Леон, дабы засвидетельствовать полное торжество русской дружины, устраивает в ее честь атлетические игры на ипподроме, где торжественно клянется Олегу в вечном мире. Триумф Олега завершается представлением эврипидовой “Альцесты”. Один из хоров оперы представлял собой славящий Россию марш, и его через 36 лет будут играть на коронации Николая Первого, младшего из внуков Екатерины.
Вообще, рассматривая культурные события прошлого, мы ленимся вписывать их в исторический контекст. И напрасно. Задержимся на дате представления “Олега”. Это конец 1790 года. Русские войска в это время осаждают Измаил (в осуществление, напомню, “греческого проекта” Екатерины). Случайная ли фантазия Байрона привела героя его главной поэмы, Дона Жуана, именно в это время именно в Измаил? Это также не случайно, как и то, почему одна из героинь вольтеровского “Кандида”, за сто лет до измаильской осады, оказывается в турецкой крепости города Азова, также осаждаемого русскими войсками. Причем янычары, на почве голода, съедают одну из ее ягодиц.
Вообще большая литература и большое искусство вовсе не чураются политики, как почему-то принято думать. Европа строго следила за бесконечными войнами России с Турцией, и Байрон с младенчества запомнил слова Измаил, Бендеры, Яссы. Ведь об этом изо дня в день писали газеты, говорили взрослые. Он запомнил и имя Суворов, чтобы затем посвятить ему в своем “Дон Жуане” немало страниц.
Увлечение Екатерины греческой темой оставило немало следов, но я скажу об одном несохранившемся. Верстах в 30 вверх по Неве от Петербурга, вблизи невских порогов, в самой красивой точке речного берега, там, где этот берег, как ни странно для берегов Невы, довольно высок, между 1785 годом и 1789 был сооружен великолепный дворец Пелла, по проекту архитектора Ивана Старова, автора Таврического дворца, Собора Александро-Невской Лавры и других известных построек. Пелла. Почему такое название? Так называлась древняя столица Македонии, там вырос Александр Македонский, там Аристотель обучал его наукам. Видимо, Екатерина верила, что будущие правители будущей Греческой империи, может быть, дети Константина, станут по праву родства хотя бы часть времени проводить в этой северной Пелле и постигать премудрости новых Аристотелей. Увы, после смерти Екатерины ее мстительный сын велел сломать дворец.