Ирина Лагунина: Мы продолжаем сегодня цикл «Русский коллаборационизм» - историческое исследование Владимира Абаринова и Игоря Петрова. Глава 17, "Звездный час генерала Власова", часть вторая.
Владимир Абаринов: В первой части этой главы мы говорили об учредительной конференции Комитета освобождения народов России, которая состоялась в ноябре 1944 года в Праге и на которой был принят манифест КОНР – программа общественно-политического устройства будущей России без большевиков. Авторы апологетических сочинений о Власове придают Пражскому манифесту очень большое значение. Причем, если Штрик-Штрикфельдт пишет, что работа над текстом шла дружно, никаких принципиальных разногласий у его авторов не было, то Сергей Фрелих сообщает, что проект манифеста вернулся от Гиммлера весь в его собственноручных поправках, но Власов эти поправки проигнорировал. Игорь, как было на самом деле и каково было содержание этих поправок, если они были?
Игорь Петров: Я думаю, что это несколько гиперболизированное отражение вот какой реальной истории. Как известно, над текстом самого манифеста работали пропагандисты РОА Зайцев, использовавший после войны псевдоним Артемов, Ковальчук, который под псевдонимом Гранин редактировал газету "Заря" и Нарейтис, настоящая фамилия которого Троицкий, а после войны он был известен под псевдонимом Борис Яковлев. Общее руководство ими осуществлял Жиленков. С другой стороны, если смотреть немецкие источники, как раз эсэсовский куратор Власова Крегер после войны писал, что "каждое отдельное предложение манифеста прошло через его руки".
Если смотреть записи Крегера, то можно найти два примера спорных вопросов. Например, активно дискутировался при подготовке манифеста пункт территории будущей России, который в итоге отражения в манифесте не нашел. На словах, как рассказывает Крегер, "Власов был готов отказаться от Прибалтики, Бессарабии, Закарпатской Украины и Польши, как нерусских территорий, а также предоставить Германии выгодные концессии в других областях". Так же активно дискутировался еврейский вопрос. Крегер был недоволен, что эта тема отражения в манифесте не нашла. С его слов, однако, Власов ответил, что он знает, мол, чего ждать от евреев и знает, как он с ними в будущем поступит, но вносить это в текст манифеста в данный момент считает неразумным. Крегер якобы передал эту формулировку Гиммлеру, и тот ею удовлетворился.
То есть контроль со стороны СС, безусловно, был, но в данном случае Крегер не настаивал на каких-то строгих формулировках в нацистском духе и был готов к компромиссам. И конечно, поведение Власова тут можно расценивать как военную хитрость. Есть такой интересный документ - докладная записка уже известного нам начальника отдела ОСТ Министерства пропаганды Тауберта о беседе с Жиленковым в декабре 45 года. И Тауберт прямо спросил Жиленкова, почему в манифесте намеренно избегается созвучие с национал-социалистической программой, почему не затрагивается, в частности, еврейский вопрос. На что Жиленков отвечает: чтобы не создать впечатления, что КОНР является не более, чем нацистской ширмой. И дальше отмечает Тауберт: "Это, по всей видимости, соответствует позиции Власова". Причем сам Жиленков недавно в интервью "Фелькишер беобахтер" высказал мнение по еврейскому вопросу, но его позиция в КОНР слаба и от того он ищет поддержки у немцев и, видимо, в этом вопросе с Власовым расходится.
Владимир Абаринов: А как вы оцениваете значение манифеста?
Игорь Петров: Если говорить о самом манифесте, то мне кажется, конечно, что пропагандистское его воздействие просто из-за военной ситуации оказалось гораздо слабее, чем в операциях 42-го или 43-го года пропагандистских, вопреки отсутствию в тех в тогдашних призывах какой-то внятной политической платформы. Причем немцы это старательно контролировали. Я читал немецкие радиоперехваты переговоров советских солдат с обсуждением манифеста, то есть они надеялись, что все-таки пропагандистское влияние какое-то манифест вызовет. Как мне кажется, гораздо большую роль он сыграл после войны, как вы справедливо заметили, в апологетических описаниях власовского движения, концепция третьей силы и так далее. Конечно, наличие такого относительно чистого и сохранявшего дистанцию к национал-социалистическим ценностям документа оказалось очень полезным. Но это уже совсем другая тема.
Владимир Абаринов: Теперь давайте поговорим о том, как шло формирование РОА и о ее боевом крещении. Опять-таки во власовской апологетике утверждается, что солдаты РОА буквально рвались в бой, причем, учитывая негативный опыт использования русских добровольцев на Западе, рвались они именно на восточный фронт.
Игорь Петров: Как я уже упомянул, в ноябре 44-го в Мюнзенгеме началось формирование первой дивизии РОА. Часть ее составили остатки бывшей бригады Каминского, часть добровольческие батальоны, которые отзывались как с западного, так и с восточных фронтов, также шла вербовка военнопленных. Весь этот довольно разнородный состав, особенно по дисциплине, в плане дисциплины, отрицательные отзывы как раз о бывших бойцах Каминского, весь разномастный состав под началом немецких инструкторов приводился к общему знаменателю. При этом, конечно, боязнь того, что передаваемое русским оружие те могут обратить против самих немцев, никуда не делось, наоборот со временем она прогрессировала.
В воспоминаниях штандартенфюрера СС Далькена есть очень характерный эпизод. Он приезжает в расположение Первой дивизии, к тому времени она на одерском фронте, то есть это начало апреля, и ему становится просто не по себе. Потому что он видит солдат в немецкой форме, с немецким оружием, но при этом все разговоры идут по-русски, команды отдаются по-русски, даже немецкую форму они носят с какими-то русскими закидонами - сапоги гармошкой и так далее. И он совершенно четко осознает, что они могут в мгновение ока избавиться от пары приставленных к ним немецких офицеров и начать действовать самостоятельно.
Хочу обратить внимание, эти мысли возникают ни у кого иного, как у Далькена, который за полгода до того сам эту кашу заварил, организовав встречу Власова с Гиммлером. Что тогда говорить о людях, которые изначально были к власовской идее настроены враждебно.
В Бундесархиве я нашел любопытную телеграмму группенфюрера СС Фегеляйна на имя Гиммлера от начала февраля 45-го. Якобы Фегеляйн слышал из надежных источников, что, во-первых, власовские добровольцы не намерены воевать против соотечественников, во-вторых, большое их число уже перебежало на сторону русских, и в-третьих, они уже убили несколько приставленных к ним немцев, но сообщения об этом намеренно не пересылаются наверх. Это, конечно, чистой воды распространение слухов, но вот эта телеграмма создает правильный психологический фон для дальнейшего развития событий.
Вернемся теперь к Первой дивизии. К марту 45-го она наконец была готова к боевым действиям. И возникает вопрос: где ей воевать? Кестринг и его немецкий персонал обращаются к командованию Вермахта, и они настаивают на том, что ни в коем случае нельзя допустить военной неудачи. Март 45-го, подчеркну. "Боевая акция первой дивизии должна быть успешной в военном отношении - это пойдет на пользу дальнейшему развертыванию частей РОА, и кроме того, будет активно использована в пропаганде". И Гиммлер, который с января командует группой армий "Висла", соглашается с этими доводами и обещает найти на своем участке подходящую задачу. Соответственно, в Мюнзенген приходит приказ выдвигаться на север.
Сам Буняченко, командир Первой дивизии, от этой идеи совершенно не в восторге, он пытается всеми способам тянуть время. За закрытыми дверями тем временем всерьез обсуждается, что делать - следовать приказу или начинать собственную игру, к примеру, собрав все силы в кулак, двигаться куда-то в сторону Альп. Но все-таки принимается решение починиться приказу. И первая дивизия выходит пешим маршем к Нюрнбергу, оттуда на поездах ее переправляют на север.
Благодаря полудневниковым запискам майора Швеннингера, немецкого офицера связи при Первой дивизии, мы можем проследить ход дальнейших событий. К концу марта дивизия прибывает на место, и командование пытается найти для нее задание, которое как раз отвечало бы вышеприведенным критериям. Такое задание находится. На западном берегу Одера есть небольшой плацдарм, который, как пишет Швеннингер, удерживался силами одного или двух советских полков. Назначается дата операции – это утро 13 апреля. В
ночь с 12 на 13 апреля начинается активная артподготовка. Здесь немецкое описание очень сильно отличается от описания во власовских источниках. Там как раз говорится, что артподготовка была очень слабой и неудачной. Швеннингер подчеркивает, что артподготовка была очень хорошей по тем временам. И утром власовские солдаты, имея так же поддержку с воздуха немецкой авиации и ВВС РОА, ВВС КОНРа, точнее, при поддержке с воздуха штурмуют этот плацдарм. Несколько сотен метров им удается пройти, но затем атака захлебывается и застревает в проволочных заграждениях, которые советская сторона успела там соорудить. И через три часа после начала Буняченко отдает приказ отступать. Отступление происходит частично неорганизованно, кое-кто даже бросает на поле боя оружие. Потери дивизии после этого боя сравнительно невелики, сам Швеннингер оценивает их где-то в 80-100 убитых. Он воспринимает при этом ситуацию как личное поражение, пытается анализировать, в чем он и его штаб недоработали, что они сделали неправильно. Но дальнейшее развитие событий делает всю эту рефлексию совершенно бессмысленной, потому что Буниченко говорит, что дивизия не хочет стать советской добычей и поэтому желает двигаться на юг и требует от Швеннингера получить в группе армий "Висла" соответствующий приказ.
Владимир Абаринов: Это ключевой момент короткой истории РОА. Один из ее командующих начинает собственную игру.
Игорь Петров: Сейчас на минутку отвлечемся от рассказа Швеннингера, потому что начальник службы безопасности КОНРа Тензеров в своем нарвардском интервью как раз рассказывает вот в каком плане: "В экстренном случае сконцентрировать все силы РОА, равно как и казацкие дивизии, на юге". Существовали различные разновидности плана. Первая: концентрация в Словакии, атака находящихся там слабых частей Красной армии. Вторая: прорыв в Югославию. Третья: движение на Запад, если западные союзники найдут предложенные условия возможными. И Швеннингер, не зная, что все действие происходит в рамках исполнения этого плана, получает в группе армии разрешение для Первой дивизии двигаться на юг в сторону Котбуса. При этом она выходит из подчинения группы армий "Висла" и переходит в группу армий "Центр", которую возглавляет генерал-фельдмаршал Шернер.
И тут Буняченко неожиданно уже от нового командования, от Шернера напрямую получает приказ немедленно занять позиции в качестве резерва одной из пехотных дивизий. Тогда он отвечает Швеннингеру, что согласен всего на два варианта: либо этот приказ лично подтвердит Власов, тогда он готов его исполнить, либо он вопреки приказу продолжит свое движение на юг. Это 15 апреля. И в этот момент Швеннингер пишет, что с немецкой точки зрения трактовка этого ответа Буняченко была совершенно однозначная – это был мятеж.
Затем следуют две недели подвешенного состояния, дивизия продолжает двигаться на юг сначала к чешской границе, затем ее пресекает, а немецкое командование как-то пытается с ней договориться. К примеру, 24 апреля Буняченко вызывают к командующему группой армий Шернеру, но Буняченко к нему не прибывает, при этом объясняя, что попал в автоаварию. Швеннингер возвращается в дивизию, обнаруживает, что Буняченко действительно весь перемотан бинтами, но при этом он уже ни одному его слову не верит. На следующий день Шернер пытается подбросить другую приманку, не кнут, а пряник в виде складов с продовольствием, которыми дивизия могла бы воспользоваться, если изменит маршрут движения. Но Буняченко на эту приманку не клюет. И как лапидарно фиксирует Тензеров в своем гарвардском интервью: "Дивизия была вынуждена самостоятельно добывать себе пропитание, чаще всего угрожая автоматами местному населению или нападая на магазины и склады, чтобы получить топливо и провиант".
Наконец 29 апреля, так как Магомет по-прежнему к горе не идет, сама гора в лице генерал-фельдмаршала Шернера прилетает к Магомету, держа в руках бутылку шнапса и ящик сигар. Но и тут Буняченко держится очень скрытно, не говорит ни "да", ни "нет". Говорит, что вроде бы он готов участвовать в боевых действия, но не здесь, а южнее. И в этот момент для немецких командиров становится совершенно очевидным, что сценарий, которого они опасались, осуществился: в их тылу находится ими вооруженная, ими снабженная, но совершенно неуправляемая, если не сказать настроенная враждебно, русская дивизия.
Владимир Абаринов: В первой части этой главы мы говорили об учредительной конференции Комитета освобождения народов России, которая состоялась в ноябре 1944 года в Праге и на которой был принят манифест КОНР – программа общественно-политического устройства будущей России без большевиков. Авторы апологетических сочинений о Власове придают Пражскому манифесту очень большое значение. Причем, если Штрик-Штрикфельдт пишет, что работа над текстом шла дружно, никаких принципиальных разногласий у его авторов не было, то Сергей Фрелих сообщает, что проект манифеста вернулся от Гиммлера весь в его собственноручных поправках, но Власов эти поправки проигнорировал. Игорь, как было на самом деле и каково было содержание этих поправок, если они были?
Игорь Петров: Я думаю, что это несколько гиперболизированное отражение вот какой реальной истории. Как известно, над текстом самого манифеста работали пропагандисты РОА Зайцев, использовавший после войны псевдоним Артемов, Ковальчук, который под псевдонимом Гранин редактировал газету "Заря" и Нарейтис, настоящая фамилия которого Троицкий, а после войны он был известен под псевдонимом Борис Яковлев. Общее руководство ими осуществлял Жиленков. С другой стороны, если смотреть немецкие источники, как раз эсэсовский куратор Власова Крегер после войны писал, что "каждое отдельное предложение манифеста прошло через его руки".
Если смотреть записи Крегера, то можно найти два примера спорных вопросов. Например, активно дискутировался при подготовке манифеста пункт территории будущей России, который в итоге отражения в манифесте не нашел. На словах, как рассказывает Крегер, "Власов был готов отказаться от Прибалтики, Бессарабии, Закарпатской Украины и Польши, как нерусских территорий, а также предоставить Германии выгодные концессии в других областях". Так же активно дискутировался еврейский вопрос. Крегер был недоволен, что эта тема отражения в манифесте не нашла. С его слов, однако, Власов ответил, что он знает, мол, чего ждать от евреев и знает, как он с ними в будущем поступит, но вносить это в текст манифеста в данный момент считает неразумным. Крегер якобы передал эту формулировку Гиммлеру, и тот ею удовлетворился.
То есть контроль со стороны СС, безусловно, был, но в данном случае Крегер не настаивал на каких-то строгих формулировках в нацистском духе и был готов к компромиссам. И конечно, поведение Власова тут можно расценивать как военную хитрость. Есть такой интересный документ - докладная записка уже известного нам начальника отдела ОСТ Министерства пропаганды Тауберта о беседе с Жиленковым в декабре 45 года. И Тауберт прямо спросил Жиленкова, почему в манифесте намеренно избегается созвучие с национал-социалистической программой, почему не затрагивается, в частности, еврейский вопрос. На что Жиленков отвечает: чтобы не создать впечатления, что КОНР является не более, чем нацистской ширмой. И дальше отмечает Тауберт: "Это, по всей видимости, соответствует позиции Власова". Причем сам Жиленков недавно в интервью "Фелькишер беобахтер" высказал мнение по еврейскому вопросу, но его позиция в КОНР слаба и от того он ищет поддержки у немцев и, видимо, в этом вопросе с Власовым расходится.
Владимир Абаринов: А как вы оцениваете значение манифеста?
Игорь Петров: Если говорить о самом манифесте, то мне кажется, конечно, что пропагандистское его воздействие просто из-за военной ситуации оказалось гораздо слабее, чем в операциях 42-го или 43-го года пропагандистских, вопреки отсутствию в тех в тогдашних призывах какой-то внятной политической платформы. Причем немцы это старательно контролировали. Я читал немецкие радиоперехваты переговоров советских солдат с обсуждением манифеста, то есть они надеялись, что все-таки пропагандистское влияние какое-то манифест вызовет. Как мне кажется, гораздо большую роль он сыграл после войны, как вы справедливо заметили, в апологетических описаниях власовского движения, концепция третьей силы и так далее. Конечно, наличие такого относительно чистого и сохранявшего дистанцию к национал-социалистическим ценностям документа оказалось очень полезным. Но это уже совсем другая тема.
Владимир Абаринов: Теперь давайте поговорим о том, как шло формирование РОА и о ее боевом крещении. Опять-таки во власовской апологетике утверждается, что солдаты РОА буквально рвались в бой, причем, учитывая негативный опыт использования русских добровольцев на Западе, рвались они именно на восточный фронт.
Игорь Петров: Как я уже упомянул, в ноябре 44-го в Мюнзенгеме началось формирование первой дивизии РОА. Часть ее составили остатки бывшей бригады Каминского, часть добровольческие батальоны, которые отзывались как с западного, так и с восточных фронтов, также шла вербовка военнопленных. Весь этот довольно разнородный состав, особенно по дисциплине, в плане дисциплины, отрицательные отзывы как раз о бывших бойцах Каминского, весь разномастный состав под началом немецких инструкторов приводился к общему знаменателю. При этом, конечно, боязнь того, что передаваемое русским оружие те могут обратить против самих немцев, никуда не делось, наоборот со временем она прогрессировала.
В воспоминаниях штандартенфюрера СС Далькена есть очень характерный эпизод. Он приезжает в расположение Первой дивизии, к тому времени она на одерском фронте, то есть это начало апреля, и ему становится просто не по себе. Потому что он видит солдат в немецкой форме, с немецким оружием, но при этом все разговоры идут по-русски, команды отдаются по-русски, даже немецкую форму они носят с какими-то русскими закидонами - сапоги гармошкой и так далее. И он совершенно четко осознает, что они могут в мгновение ока избавиться от пары приставленных к ним немецких офицеров и начать действовать самостоятельно.
Хочу обратить внимание, эти мысли возникают ни у кого иного, как у Далькена, который за полгода до того сам эту кашу заварил, организовав встречу Власова с Гиммлером. Что тогда говорить о людях, которые изначально были к власовской идее настроены враждебно.
В Бундесархиве я нашел любопытную телеграмму группенфюрера СС Фегеляйна на имя Гиммлера от начала февраля 45-го. Якобы Фегеляйн слышал из надежных источников, что, во-первых, власовские добровольцы не намерены воевать против соотечественников, во-вторых, большое их число уже перебежало на сторону русских, и в-третьих, они уже убили несколько приставленных к ним немцев, но сообщения об этом намеренно не пересылаются наверх. Это, конечно, чистой воды распространение слухов, но вот эта телеграмма создает правильный психологический фон для дальнейшего развития событий.
Вернемся теперь к Первой дивизии. К марту 45-го она наконец была готова к боевым действиям. И возникает вопрос: где ей воевать? Кестринг и его немецкий персонал обращаются к командованию Вермахта, и они настаивают на том, что ни в коем случае нельзя допустить военной неудачи. Март 45-го, подчеркну. "Боевая акция первой дивизии должна быть успешной в военном отношении - это пойдет на пользу дальнейшему развертыванию частей РОА, и кроме того, будет активно использована в пропаганде". И Гиммлер, который с января командует группой армий "Висла", соглашается с этими доводами и обещает найти на своем участке подходящую задачу. Соответственно, в Мюнзенген приходит приказ выдвигаться на север.
Сам Буняченко, командир Первой дивизии, от этой идеи совершенно не в восторге, он пытается всеми способам тянуть время. За закрытыми дверями тем временем всерьез обсуждается, что делать - следовать приказу или начинать собственную игру, к примеру, собрав все силы в кулак, двигаться куда-то в сторону Альп. Но все-таки принимается решение починиться приказу. И первая дивизия выходит пешим маршем к Нюрнбергу, оттуда на поездах ее переправляют на север.
Благодаря полудневниковым запискам майора Швеннингера, немецкого офицера связи при Первой дивизии, мы можем проследить ход дальнейших событий. К концу марта дивизия прибывает на место, и командование пытается найти для нее задание, которое как раз отвечало бы вышеприведенным критериям. Такое задание находится. На западном берегу Одера есть небольшой плацдарм, который, как пишет Швеннингер, удерживался силами одного или двух советских полков. Назначается дата операции – это утро 13 апреля. В
ночь с 12 на 13 апреля начинается активная артподготовка. Здесь немецкое описание очень сильно отличается от описания во власовских источниках. Там как раз говорится, что артподготовка была очень слабой и неудачной. Швеннингер подчеркивает, что артподготовка была очень хорошей по тем временам. И утром власовские солдаты, имея так же поддержку с воздуха немецкой авиации и ВВС РОА, ВВС КОНРа, точнее, при поддержке с воздуха штурмуют этот плацдарм. Несколько сотен метров им удается пройти, но затем атака захлебывается и застревает в проволочных заграждениях, которые советская сторона успела там соорудить. И через три часа после начала Буняченко отдает приказ отступать. Отступление происходит частично неорганизованно, кое-кто даже бросает на поле боя оружие. Потери дивизии после этого боя сравнительно невелики, сам Швеннингер оценивает их где-то в 80-100 убитых. Он воспринимает при этом ситуацию как личное поражение, пытается анализировать, в чем он и его штаб недоработали, что они сделали неправильно. Но дальнейшее развитие событий делает всю эту рефлексию совершенно бессмысленной, потому что Буниченко говорит, что дивизия не хочет стать советской добычей и поэтому желает двигаться на юг и требует от Швеннингера получить в группе армий "Висла" соответствующий приказ.
Владимир Абаринов: Это ключевой момент короткой истории РОА. Один из ее командующих начинает собственную игру.
Игорь Петров: Сейчас на минутку отвлечемся от рассказа Швеннингера, потому что начальник службы безопасности КОНРа Тензеров в своем нарвардском интервью как раз рассказывает вот в каком плане: "В экстренном случае сконцентрировать все силы РОА, равно как и казацкие дивизии, на юге". Существовали различные разновидности плана. Первая: концентрация в Словакии, атака находящихся там слабых частей Красной армии. Вторая: прорыв в Югославию. Третья: движение на Запад, если западные союзники найдут предложенные условия возможными. И Швеннингер, не зная, что все действие происходит в рамках исполнения этого плана, получает в группе армии разрешение для Первой дивизии двигаться на юг в сторону Котбуса. При этом она выходит из подчинения группы армий "Висла" и переходит в группу армий "Центр", которую возглавляет генерал-фельдмаршал Шернер.
И тут Буняченко неожиданно уже от нового командования, от Шернера напрямую получает приказ немедленно занять позиции в качестве резерва одной из пехотных дивизий. Тогда он отвечает Швеннингеру, что согласен всего на два варианта: либо этот приказ лично подтвердит Власов, тогда он готов его исполнить, либо он вопреки приказу продолжит свое движение на юг. Это 15 апреля. И в этот момент Швеннингер пишет, что с немецкой точки зрения трактовка этого ответа Буняченко была совершенно однозначная – это был мятеж.
Затем следуют две недели подвешенного состояния, дивизия продолжает двигаться на юг сначала к чешской границе, затем ее пресекает, а немецкое командование как-то пытается с ней договориться. К примеру, 24 апреля Буняченко вызывают к командующему группой армий Шернеру, но Буняченко к нему не прибывает, при этом объясняя, что попал в автоаварию. Швеннингер возвращается в дивизию, обнаруживает, что Буняченко действительно весь перемотан бинтами, но при этом он уже ни одному его слову не верит. На следующий день Шернер пытается подбросить другую приманку, не кнут, а пряник в виде складов с продовольствием, которыми дивизия могла бы воспользоваться, если изменит маршрут движения. Но Буняченко на эту приманку не клюет. И как лапидарно фиксирует Тензеров в своем гарвардском интервью: "Дивизия была вынуждена самостоятельно добывать себе пропитание, чаще всего угрожая автоматами местному населению или нападая на магазины и склады, чтобы получить топливо и провиант".
Наконец 29 апреля, так как Магомет по-прежнему к горе не идет, сама гора в лице генерал-фельдмаршала Шернера прилетает к Магомету, держа в руках бутылку шнапса и ящик сигар. Но и тут Буняченко держится очень скрытно, не говорит ни "да", ни "нет". Говорит, что вроде бы он готов участвовать в боевых действия, но не здесь, а южнее. И в этот момент для немецких командиров становится совершенно очевидным, что сценарий, которого они опасались, осуществился: в их тылу находится ими вооруженная, ими снабженная, но совершенно неуправляемая, если не сказать настроенная враждебно, русская дивизия.
