Дмитрий Анатольевич спросил Владимира Владимировича
Медведев изменился. Он стал решительней в своих поступках, с ходу согласившись дать интервью программе "Познер". В голосе прибавилось металла. При этом у него появилась странная привычка: отвечая на вопросы, он несколько раз оглядывался, словно в поисках ядерного чемоданчика. И эта потерянность, соединенная с твердостью и уверенностью тона, создавала какой-то новый образ политика Медведева, который еще предстоит осмыслить.
Осмыслить предстоит и целый ряд заявлений, сделанных премьер-министром в ходе беседы с Владимиром Познером.
Вот, например, когда Дмитрий Анатольевич говорит, что способен понять лишь "эмоциональную составляющую" протестов, последовавших после известной рокировки в тандеме – он действительно так думает или притворяется? Когда премьер сообщает, что "с правовой точки зрения и с нравственной точки зрения, что, может, еще выше" они с Путиным рокирнулись "абсолютно честно" – это чистосердечная аморальность или лукавство? Интервьюер подсказывает ему, что несогласные россияне почувствовали себя "униженными" после съезда победителей 24 сентября, но собеседник не слышит подсказки. Не слышит, не желает слышать, поскольку и сам был унижен, или вообще не понимает, о чем речь? Загадка.
Или взять случай Мединского, которого премьер вроде бы лично пригласил в правительство, вместе со всеми другими министрами. Медведев говорит, что новый назначенец – "человек с хорошим потенциалом, и самое главное – энергичный". Отчасти он прав: печатные труды этого автора потребовали определенной энергии, помноженной на бесстыдство. Это сочетание довольно распространено среди чиновников, включая и самого президента, но уверен ли Дмитрий Анатольевич в том, что он нашел идеальную кандидатуру именно для минкульта? Все-таки отдельные деятели нашей многострадальной культуры отличаются повышенной брезгливостью. Так что лучше бы Мединского, с его хорошим потенциалом, бросили на какой-нибудь другой участок, нет?
Наконец, особый интерес вызывает дискуссия, завязавшаяся по поводу "технического премьера". Медведев полагает, что должность главы кабинета у нас по определению не может быть технической, и перечисляет всех премьеров – от Путина до Путина – утверждая, что все они были самостоятельными политиками. И тут опять-таки неясно: он всерьез предлагает считать Фрадкова-Зубкова вторыми людьми в государстве? Или Касьянова, который довольно скоро был уволен после того, как начал полемизировать с президентом о тонкостях бюджета и нюансах дела Ходорковского?
Впрочем, в данном случае Медведева можно хотя бы понять. Настаивая на самостоятельности премьеров, он через Познера как бы задает вопрос другому Владимиру Владимировичу. Он пытается доказать – себе, Путину, избирателю, что после сентябрьского всенародного унижения сохраняет шансы на еще одну рокировочку. Что он остается перспективным молодым политиком, который лет через шесть-двенадцать перестанет озираться в поисках ядерного чемоданчика. Что он еще вернется в Кремль.
К слову сказать, это только сегодня кажется немыслимым. Если оппозицию будут и дальше маргинализировать и кошмарить штрафами, а Медведеву позволят имитировать независимость и яростную тягу к свободе, то не исключено, что общество снова купится на его вольнолюбивую лирику. Для этого Дмитрию Анатольевичу опять придется играть роль сильного политика, и он уже ее репетирует. "Какая ваша главная слабость?"– спрашивает собеседника Познер. "Излишняя жесткость!"– отвечает Медведев, и это почти так же смешно, как его грядущее возвращение в Кремль.
Медведев изменился. Он стал решительней в своих поступках, с ходу согласившись дать интервью программе "Познер". В голосе прибавилось металла. При этом у него появилась странная привычка: отвечая на вопросы, он несколько раз оглядывался, словно в поисках ядерного чемоданчика. И эта потерянность, соединенная с твердостью и уверенностью тона, создавала какой-то новый образ политика Медведева, который еще предстоит осмыслить.
Осмыслить предстоит и целый ряд заявлений, сделанных премьер-министром в ходе беседы с Владимиром Познером.
Вот, например, когда Дмитрий Анатольевич говорит, что способен понять лишь "эмоциональную составляющую" протестов, последовавших после известной рокировки в тандеме – он действительно так думает или притворяется? Когда премьер сообщает, что "с правовой точки зрения и с нравственной точки зрения, что, может, еще выше" они с Путиным рокирнулись "абсолютно честно" – это чистосердечная аморальность или лукавство? Интервьюер подсказывает ему, что несогласные россияне почувствовали себя "униженными" после съезда победителей 24 сентября, но собеседник не слышит подсказки. Не слышит, не желает слышать, поскольку и сам был унижен, или вообще не понимает, о чем речь? Загадка.
Или взять случай Мединского, которого премьер вроде бы лично пригласил в правительство, вместе со всеми другими министрами. Медведев говорит, что новый назначенец – "человек с хорошим потенциалом, и самое главное – энергичный". Отчасти он прав: печатные труды этого автора потребовали определенной энергии, помноженной на бесстыдство. Это сочетание довольно распространено среди чиновников, включая и самого президента, но уверен ли Дмитрий Анатольевич в том, что он нашел идеальную кандидатуру именно для минкульта? Все-таки отдельные деятели нашей многострадальной культуры отличаются повышенной брезгливостью. Так что лучше бы Мединского, с его хорошим потенциалом, бросили на какой-нибудь другой участок, нет?
Наконец, особый интерес вызывает дискуссия, завязавшаяся по поводу "технического премьера". Медведев полагает, что должность главы кабинета у нас по определению не может быть технической, и перечисляет всех премьеров – от Путина до Путина – утверждая, что все они были самостоятельными политиками. И тут опять-таки неясно: он всерьез предлагает считать Фрадкова-Зубкова вторыми людьми в государстве? Или Касьянова, который довольно скоро был уволен после того, как начал полемизировать с президентом о тонкостях бюджета и нюансах дела Ходорковского?
Впрочем, в данном случае Медведева можно хотя бы понять. Настаивая на самостоятельности премьеров, он через Познера как бы задает вопрос другому Владимиру Владимировичу. Он пытается доказать – себе, Путину, избирателю, что после сентябрьского всенародного унижения сохраняет шансы на еще одну рокировочку. Что он остается перспективным молодым политиком, который лет через шесть-двенадцать перестанет озираться в поисках ядерного чемоданчика. Что он еще вернется в Кремль.
К слову сказать, это только сегодня кажется немыслимым. Если оппозицию будут и дальше маргинализировать и кошмарить штрафами, а Медведеву позволят имитировать независимость и яростную тягу к свободе, то не исключено, что общество снова купится на его вольнолюбивую лирику. Для этого Дмитрию Анатольевичу опять придется играть роль сильного политика, и он уже ее репетирует. "Какая ваша главная слабость?"– спрашивает собеседника Познер. "Излишняя жесткость!"– отвечает Медведев, и это почти так же смешно, как его грядущее возвращение в Кремль.
