Иван Толстой: Андрей, я думаю, нам, как редко когда нужно объявить нашим слушателям, о ком, собственно, идет речь, потому что, несмотря на всю славность, и, я бы даже сказал, святость фигуры, о которой мы сегодня будем беседовать, наверное, наш сегодняшний герой наименее известен из всех тех, о ком мы делаем наши программы ''Алфавит инакомыслия''. Расскажите, пожалуйста, для начала, когда вы впервые услышали имя этого человека - Фриды Абрамовны Вигдоровой?
Андрей Гаврилов: Я только добавлю, что она, действительно, наименее известный наш герой, несмотря на (и сейчас мы объясним, почему) ее всемирную известность. Ее поступки действительно были известны всему миру, хотя не всегда этот мир знал, что это поступки именно Фриды Вигдоровой. Я впервые ее услышал имя в совершенно другой связи. Я очень много читал в подростковом возрасте, очень много советской литературы, и я читал ее книги, ее романы, ее повести, которые, не буду утверждать, что помню хорошо, вплоть до имен героев или каких-то сюжетных поворотов, но ощущение от которых я помню до сих пор. Мне представляется, что они заслуживают того, чтобы их перечитывали и сегодня. Да, наверное, такого откровения, какое это было в свое время, сейчас эти книги читателям не дадут, хотя это очень хорошая литература.
Чуть-чуть забегая вперед, я бы сказал, что трагедия Фриды Вигдоровой частично заключалась еще и в том, что к моменту своей болезни, к моменту своего ухода она достигла нового уровня своего писательского мастерства. Это видно по сохранившимся журналистским наброскам, по ее дневникам, по заметкам, неоконченным произведениям. Видно, как что-то произошло, и как писатель она сделала фантастический шаг вперед. Настолько фантастический, что, если я правильно помню воспоминания ее близких, ей даже было трудно в последние годы перечитывать свои более ранние произведения, потому что она видела их несовершенство - путь со своей точки зрения, с точки зрения уже мастера другого уровня.
И вот ее трагедия в том, что она хотела довершить то, что начала, хотела закончить те произведения, над которыми работала, хотела их даже надиктовать кому-то из родственников или знакомых, но вы же знаете, как всегда к этому относятся: ''Нет, нет, тебе завтра станет легче, и ты запишешь сама''. В общем, получилось так, что она дописать не успела.
Так вот, писательница Фрида Вигдорова так же, по-моему, незаслуженно сейчас ушла в тень, ушла на второй план, как и Фрида Вигдорова инакомысящая, Фрида Вигдорова (я не могу назвать ее ''диссидентом'', потому что к тому времени, как она покинула этот мир, это слово еще практически еще не существовало), но правозащитница, активный деятель протестного движения в СССР. Может быть, это тот редкий случай, когда я рад, что мы сделаем о ней программу, потому что мы все-таки как-то выведем ее из второго плана вперед, на первый.
Пора назвать это самое знаменитое произведение Вигдоровой, которое сделало ее им всемирно известным. Это стенограмма суда над Иосифом Бродским, сделанная в феврале 1964 года в Ленинграде, в ленинградском суде, стенограмма, которая ходила в самиздате под названием ''Судилище'', и очень часто имени Фриды Вигдоровой ни в начале, ни в конце не было. Эта запись подавалась именно как стенограмма, хотя мы сейчас знаем и понимаем, что формально, юридически этот документ никак не может называться стенограммой: это литературная запись, это литературно обработанная запись, сделанная во время этого печально знаменитого судилища.
Кто-то дал мне эти листочки, я думаю, что лет в 13-14 я просто нашел их дома, кто-то из моих родственников читал и так неосторожно бросил, и вот я, который смотрел налево-направо, подбирал, что валяется, никакой системы у меня не было, родители мои совершенно не заботились о каком-то плане моего чтения (что Ванька читает - то и читает, что хочет - то и делает, была полная вольница).
И вот вскоре после того, как я прочел тогда уже удивившую, я не скажу потрясшую, но странно и крайне удивившую меня стенограмму, за столом зашел разговор о ней. И я уже почему-то услышал это имя, не помню, в связи со стенограммой или нет, наверное, увидел где-то написанным и прочел, не зная, как нужно произносить фамилию, - ВигдОрова. И вот моя сестра старшая Наталья, сейчас покойная, спокойно и с улыбкой поправила меня, она сказала: ''Фрида Вигдорова'', очень спокойно сказала мне, я запомнил именно в этой интонации.
А, надо сказать, что когда я много лет спустя увидел фотографию Фриды Вигдоровой, я поразился, насколько она была похожа на мою сестру Наташу, которая это имя впервые для меня и произнесла. Или, наоборот, Фрида Абрамовна была уже покойная к тому времени, она скончалась в августе 1965 года, а разговор у нас происходил году в 72-м. По-видимому, Наташа стриглась под Фриду Вигдорову образца 65-го. Знаете, многие женщины долго носят свои излюбленные прически того времени, когда они имели успех, по-видимому, самый главный в своей жизни. Во всяком случае, образ моей покойной сестры Наташи у меня прочно связан с внешним обликом Фриды Абрамовны. Вот тогда я и запомнил это имя.
Потом, конечно, я много раз перечитывал эту, так сказать, ''стенограмму'' суда над Бродским и приходил все в большее восхищение, в какой-то восторг от того, как эта стенограмма была выполнена. Но, я думаю, мы дальше поговорим о Фриде Абрамовне, об этой ее стенограмме, о значении этой стенограммы и о том, какие разногласия эта стенограмма вызывала и вызывает.
А пока давайте остановимся на формальных сторонах биографии Фриды Абрамовны. Она родилась 3 (или 16 - по новому стилю) марта 1915 года в Орше, скончалась 7 августа 1965 года в Москве. Ее интернет квалифицирует как советскую писательницу и журналистку, что абсолютно справедливо, я только добавил бы - ''публицистку'', и непременно ввел бы, будь моя воля, слово ''интеллигент'' сюда. На самом деле ''публицист'' в огромной степени совпадает со словом ''интеллигент'', особенно в советскую пору - интеллигенция и занималась публицистикой, потому что публицистка, в буквальном переводе, занятие некоей литературой с общественной подкладкой, общественно ориентированной. А интеллигент (именно не культурный, не интеллектуальный человек, как советская власть пыталась нам навязать это понимание) - человек, который занимается общественными вопросами. То есть, не корыстными, не карьерными, не личными, а проблемами других людей.
Андрей Гаврилов: Я прошу прощения, что я вас перебью, дело в том, что в интернете я нашел еще одно блистательное описание, блистательную характеристику Фриды Вигдоровой - ''журналист, писательница, основоположник записей судебных процессов над писателями и диссидентами''. Точно сказано!
Иван Толстой: Действительно, ведь ''Белая книга'' по делу Синявского и Даниэля, которую составил Александр Гинзбург, посвящена памяти Фриды Вигдоровой - Александр Гинзбург знал, кто его предшественница. Именно ей, основоположнице этого жанра, он и посвятил свою знаменитую ''Белую книгу'' 1966 года.
Но вот, что интересно. Несколько лет назад в журнале ''Звезда'' опубликована еще одна стенограмма, а если быть точным, литературно обработанная стенограмма, еще одного суда над человеком совершенно неизвестным, над подростком, которого судили в провинции. На суде присутствовала Фрида Абрамовна, и она тоже сделала запись. Было это за 9 лет до суда над Броским.
То есть, Фрида Вигдорова пришла на суд над будущим Нобелевским лауреатом совершенно не случайно, и не случайно делала эти записи - она превращала общественно значимое событие в литературно значимое, хотя в таких категориях, конечно, она не размышляла. То есть, она превращала публичное действие в публицистку. Эот это был ее прием, это был ее инструмент.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, я бы сказал, что в случае Бродского можно сказать, что событие, которое могло бы быть чисто литературным или окололитературным, она превратила, наоборот, в событие общественной важности.
Иван Толстой: Совершенно верно, но вот о литературности и общественности, я надеюсь, мы еще поговорим, потому что это очень интересная и сложная проблема.
А пока что я продолжаю знакомить наших слушателей с биографией Фриды Вигдоровой. Она была женой писателя сатирика Александра Раскина, родилась в семье преподавателя Абрама Григорьевича и Софьи Борисовны Вигдоровых, окончила Литературный факультет Педагогического училища в 37 году, преподавала русскую литературу в школе, а затем переключилась на журналистскую работу. Она сотрудничала с газетами ''Правда'', ''Комсомольская правда'', ''Литературная газета'', то есть с самыми центральными газетами, где ей вплоть до конца 40-х годов позволялось публиковаться. Но в конце 40-х, в основном, из-за гонения на евреев, из-за ''борьбы с космополитизмом в СССР'' она была уволена из штата ''Комсомольской правды'', и даже ее публицистическая известность ее не спасла, не защитила. (Такой один штрих я поймал в интернете, что часть статей Фрида Абрамовна писала и печатала в соавторстве со знаменитой переводчицей Норой Галь. А сейчас существует литературная переводческая премия имени Норы Галь за лучший в литературном отношении перевод, не за публицистку, а именно за литературное качество). Фрида Вигдорова очень хорошо писала, а если вы с детства помните ее книги, Андрей, я-то совсем их не читал, кроме суда над Броским, то это означает, что все-таки ей было чем зацепить молодую душу и молодое сознание.
Андрей Гаврилов: Дело не только в молодой душе, потому что молодая душа в то время поглощала все абсолютно без всякого разбора. Готов признаться как на духу, что молодая душа в то время точно так же, с такой же наивностью поглотила и ''Кавалера Золотой звезды'' Бабаевского, но ничего не осталось, хотя, в общем, молодая душа точно с таким же интересом эту книгу раскрыла. Значит, дело не в восприимчивости, не во впечатлительности молодой души, а именно в том, что как писатель Фрида Вигдорова была лучше, может, чем мы помним.
Я, готовясь к этой программе, полистал ее книги и почитал ее журналистике вещи. Это хорошая литература, это то, что не жалко времени перечитывать.
Иван Толстой: С середины 50-х годов Фрида Абрамовна в большей степени работала на основе писем в редакцию, которых действительно раньше было гораздо больше, чем нынче, она занималась помощью людям, попавшим в трудные обстоятельства. Она стояла у истоков такой особой журналистской специальности в позднесоветской газетной печати - ее продолжателями были Евгений Богат, Ольга Чайковская и другие. Вот Богата и Чайковскую я уже помню сам по газетам конца 60-х годов. Я бы здесь поставил Фриду Абрамовну в еще один ряд - в ряд тех публицистов, публицисток (если такое слово возможно), которые мне были как читателю известны. Я имею в виду Наталью Григорьевну Долинину, дочь знаменитого филолога, трагически погибшего в сталинском лагере Григория Гуковского. Наталья Долинина - автор книг о школьном воспитании и литературе в школе. Там все перемешано, это, безусловно, и публицистка, и эссеистика, и педагогика, и литературоведение. А в целом все, наверное, должно быть объединено общим понятием - это такая интеллигентская литература, это литература воспитания на материале книжном, советском, на материале разговора о добре и зле, на материале порядочности человеческой. Например, я помню книжечку Натальи Долининой ''Прочитаем Онегина вместе''.
Bот Фрида Абрамовна, может быть, за свой малый рост, за такое смутное воспоминание о ней в детстве у меня ассоциируется с Натальей Долининой, которую я видел один раз в жизни и навсегда запомнил очень короткий разговор с ней. Серьезная, внимательная, она не позволяла тебе быть фальшивым, а я в свои 12 или 13 лет, естественно, перед взрослыми как-то фальшивил, я не знал, как себя вести, куда руки девать, куда глаза, что говорить, что важно, а что не важно. Вот она у меня еще и в этом ряду.
Статьи, основанные на читательских письмах Фриде Вигдоровой, составили две ее книги - ''Дорогая редакция'' 1963 года и книжку, которая вышла посмертно, ''Кем вы ему приходитесь?''. Надо сказать, что Фрида Абрамовна была и автором литературной записи воспоминаний матери Зои Космодемьянской, и так далее. Я думаю, что все интересующиеся Фридой Абрамовной могут ее книги отыскать в библиотеках. Это ''Мой класс'', ''Дорога в жизнь'', ''Черниговка'', ''Семейной счастье'', ''Любимая улица'' и некоторые другие.
Так вот, Андрей, я хотел бы перейти все-таки к публицистичности и литературности записей Фриды Абрамовны. Надо сказать, что существует совершенно изумительный мемуарный очерк Лидии Корнеевны Чуковской (вот еще один человек, которого хочется вставить именно в этот ряд - Наталья Долинина, Лидия Чуковская, Фрида Вигдорова) ''Памяти Фриды''. Это довольно большой текст, такая небольшая книжечка, я знаю публикацию 2010 года в таком неформальном собрании сочинений Лидии Чуковской, которое выходит в московском издательстве ''Время''. Так вот, Лидия Корнеевна описывает свой давний и постоянный спор с Фридой Вигдоровой о том, что важнее - человеческий поступок или литературная запись, за что нужно бороться больше - за человека или за слово. Конечно, Лидия Кореневна, и я, в данном случае, присоединяюсь к ее мнению, не может ответить на этот вопрос решительно и однозначно. Казалось бы, защита человека важнее, но у Лидии Корнеевны было и другое мнение, оно иногда побеждало, и об этом и шел у нее спор с Фридой Вигдоровой. Когда Фрида Абрамовна рассказывала, что в какой-то редакции зарубили ее очерк, зарезали, поработали рубанком и стамеской, и самые важные словечки из очерка, который она в рукописи показывала Лидии Коренеевне, были убраны и заменены фальшивыми казенными клише, Лидия Корнеевна устроила едва ли не скандал, сказав, что Фрида Абрамовна предает литературу, в данном случае, она уступает казенщине во имя прохождения этого очерка.
Фрида Вигдорова была страшно недовольна таким приговором Чуковской и говорила, что самое главное - это защита человека, не защита своих слов. Но для Лидии Корнеевны, для которой все было освещено именем страстного публициста Александра Ивановича Герцена, было несомненно, что литературное значение слова может быть даже важнее для судьбы какого-то человека, которого ты берешься защищать, нежели прямые поступки. Вот об этом они спорили постоянно.
Лидия Корнеевна не вышла победителем из этого спора при жизни Фриды Вигдоровой. Но надо сказать, что она вышла этим победителем после смерти Фриды Абрамовны. И об этом мы поговорим во второй части нашей программы.
Диктор: Ленинград, 18 февраля 1964 года. Заседание народного суда Дзержинского района. Перед судом 23-х летний поэт Иосиф Бродский. На сделанное вслух замечание женщины-судьи: "Битком набито. Я никогда не думала, что придет так много народа" - из зала раздается реплика: "Не каждый день судят поэтов".
- Подсудимый Бродский, чем вы занимаетесь?
- Я пишу стихи, перевожу, я предполагаю, что...
- Пожалуйста, без "я предполагаю". Стойте, как полагается, смотрите на судей, отвечайте суду, как полагается. Есть у вас постоянная работа?
- Я думал, что это и есть постоянная работа.
- Отвечайте точно.
- Я писал стихи, я думал - они будут печататься, я предполагал, что...
- Никакие "я предполагал" нас не интересует, отвечайте, почему вы не работали.
- Я работал, я писал стихи.
- Это нас не интересует. Давно вы работаете?
- Приблизительно...
- Нас не интересуют никакие "приблизительно".
- Пять лет.
- Где вы работали?
- На предприятии, в геологических экспедициях.
- Сколько времени работали вы на предприятии?
- Один год.
- В качестве кого?
- Как фрезеровщик.
- А вообще какая у вас специальность?
- Лирик. Переводчик лирической поэзии.
- И кто признал, что вы поэт? Кто вас зачислил в поэты?
- Никто. А кто меня зачислил в род человеческий?
- Вы этому учились?
- Чему?
- Быть поэтом.
- Я не думал, что это делается посредством учебы.
- А как же?
- Я думал так - от Бога.
- Есть ли у вас какая-нибудь просьба к суду?
- Я хотел бы знать, почему меня арестовали?
- Это вопрос, а не просьба.
В таком случае у меня нет никаких просьб.
Смирнов (свидетель обвинения, начальник Дома Обороны): Я лично с Бродским не знаком, но хочу сказать, что если бы все граждане относились к накоплению материальных ценностей, как Бродский, нам бы коммунизм долго не построить. Тут говорят – талантливый переводчик, а почему никто не говорит, что у него много путаницы в голове?
Судья: Свидетель Логунов.
Логунов: С Бродским я лично не знаком. Впервые я его встретил здесь, в суде.
Так жить, как живет Бродский, больше нельзя.
Судья: . Свидетель Денисов!
Денисов : Я Бродского лично не знаю. Я знаком с ним по выступлениям нашей печати. Я выступаю как гражданин и представитель общественности. Говорят, что Бродский представляет собою что-то как поэт. Почему же он не был членом ни одного объединения? Он не согласен с диалектическим материализмом? Ведь Энгельс считает, что труд создал человека. А Бродского эта формулировка не удовлетворяет. Он считает иначе. Может, он очень талантливый, но почему же он не находит дороги в нашей литературе? Почему он не работает? Я хочу подсказать мнение, что меня его трудовая деятельность, как рабочего, не удовлетворяет.
Иван Толстой: Инсценировка суда над Иосифом Бродским. Читали дикторы Радио Свобода. Архивная запись 1964 года.
Итак, спор Лидии Чуковской и Фриды Вигдоровой, что важнее - прямой человеческий поступок или литературное точное слово, - решился исторически в пользу Лидии Корнеенвны. Дело в том, что знаменитая стенограмма или литературная обработка стенограммы суда над Бродским, сделанная Фридой Вигдоровой, именно эта запись привлекла внимание всего мира к судьбе поэта, судимого за тунеядство в Ленинграде. Не те несколько человек (пусть и самых знаменитых - Самуил Маршак, Корней Чуковский, Дмитрий Шостакович, Анна Ахматова - которые вступились за Иосифа Бродского), не они перевернули это дело и направили его в другую сторону. Нет, мы сейчас знаем, что дело решалось на самых высоких верхах, в высших советских инстанциях. Одна часть советского руководства считала, что Бродский должен быть освобожден. Тем самым, эта часть советской власти боролась с некоей другой частью, с другим крылом - вот почему Бродскому повезло и он был освобожден, а совсем не потому, что этого хотели несколько знаменитых и очень честных, очень благородных писателей. Но та часть советского руководства, которая решила положительно вопрос о судьбе Бродского, знала о суде в Ленинграде благодаря этой стенограмме, которая расползлась по всему миру, которая была напечатана в газетах эмигрантских, в газетах иноязычных, которая ходила по рукам, которую читали дети высших чиновников, которую читали сами высшие чиновники и, разумеется, и в КГБ, и в ЦК, и так далее. И вот если бы это просто была формальная стенографическая запись, она никогда не подействовала бы так на читателей, как подействовала литературно обработанная и подобранная в своих самых крепких, самых выразительных, самых неотразимых словах эта литературная запись.
Тем самым, - пишет в очерке Памяти Фриды Лидия Чуковская, - победила все-таки литература, а не прямая человеческая настойчивость Фриды.
Хотя именно благодаря этому импульсу, именно благодаря нравственному посылу, моральной требовательности к самой себе и к обществу со стороны Фриды Вигдоровой - благодаря всему этому судьба Бродского сложилась так, а не иначе.
Но, Андрей, пожалуй, я слишком много говорю вокруг этого суда над Бродским, потому что есть еще что сказать о замечательном человеке Фриде Вигдоровой, не так ли?
Андрей Гаврилов: Да, Иван, вы рассказали практически все, что можно рассказать о Фриде Абрамовне Вигдоровой, поэтому я позволю себе лишь некоторые вставки. Вы совершенно справедливо сказали, что еще лет за 9-10 до суда над Бродским, во время выполнения своих журналистских командировок Фрида Вигдорова уже записывала подобным же образом те события, свидетелем которых ей выпало быть.
Но я хочу сказать, что каким-то образом мы пропустили еще один поступок Фриды Абрамовны, который, может быть, можно считать (я понимаю, что это очень расплывчатое понятие, но, тем не менее) началом советского самиздата. А именно то, что 23 октября 1956 года состоялось знаменитое обсуждение романа Дудинцева ''Не хлебом единым'', где среди немногочисленных защитников романа и его автора был Константин Георгиевич Паустовский, и Фрида Абрамовна была на этом заседании, записала речь Паустовского, которая очень быстро расползлась в самиздате. И можно сказать, что уже начиная с 56-57 года российский, советский самиздат подпитывался трудами и усилиями Фриды Вигдоровой. Я нашел стенограмму выступления Паустовского у себя в каких-то своих бумажках, когда учился то ли в 9, то ли в 10 классе. Я совершенно не знал, кто такая Фрида Вигдорова, тем более, что на этой записи ее фамилии не было, и я прочел выступление Паустовского, не подозревая, что читаю именно труд будущей мемуаристки, будущей стенографистки, будущей летописательницы процесса над Бродским. Я не думал о том, что эти пожелтевшие бумажки, вполне возможно - самый древний самиздат который я когда-либо увижу. Но мне кажется, если говорить уже о том, как Фрида Вигдорова попала в поле неофициальной деятельности, не разрешенной деятельности, нужно обязательно вспомнить стенограмму вот этого выступления Паустовского.
Кстати, мы с вами все время говорим ''стенограмма''. Я так понимаю, мы говорим это просто для простоты, но, насколько мне известно, Фрида Вигдорова не знала стенографии как таковой, как науки, то, чем записывают профессиональные стенографистки. Да, она умела быстро писать и знала приемы скорописи, но она стенографисткой никогда не была. Этим отчасти и вызвано то, что как бы она быстро не писала и как бы не умела к этому времени делать то, что она делала, но запись суда, запись процесса над Бродским, разумеется, не могла быть полной просто потому, что невозможно полностью, не обладая навыками стенографистки, записать то, что говорят люди, когда они обмениваются репликами, плюс выкрики из зала, и так далее.
Я глубоко преклоняюсь перед Лидией Корнеевной Чуковской и могу сказать, что с восторгом читаю практически каждую строку, ею написанную, но не уверен, что я с ней и с вами соглашусь, что судьба Бродского - это победа слова, литературы, а не деятельности, не публицистичности. Во-первых, мне представляется несколько сомнительным тезис о том, что та часть верхушки СССР, которая хотела каким-то образом изменить судьбу сосланного Бродского, что эта часть верхушки знакомилась с процессом по записи Фриды Вигдоровой. Мне представляется, что это несколько романтическое изображение действительности просто потому, что наверняка, если они и знакомились с этой записью, то в очень сокращенном и сжатом виде. Мой очень короткий, непродолжительный опыт работы, каким-то образом связанный с этой сферой народонаселения, показывает, что большие материалы не читают, я не знаю, читают ли сейчас, но точно не читали раньше. Поэтому я уверен на сто процентов, что не было такого, что сидела часть верхушки Политбюро или ЦК, если не брать узкий круг, а брать чуть шире, или какой-то элиты, и что они читали все эти страницы «Судилища». Не могло такого быть. В лучшем случае, их доверенные, референты или дети, которые могли читать полный вариант, делали выдержки. Так что все-таки не совсем слово их подвигло, наверное, были другие соображения, и я думаю, соображения не менее шкурные, чем у тех, которые стремились Бродского уничтожить в ссылке, в лагерях или в психушках. Это, естественно, борьба за себя, за свое место, в конце концов, за то, как ты выглядишь на каких-нибудь международных встречах. Вы же помните, наверняка, как Евтушенко вспоминал, что он приехал из командировки, по-моему, в Италию, и говорил, как итальянские коммунисты озабочены судьбой Бродского. А кому он это говорил? По его собственному признанию, это было в его докладной записке в ЦК. Но, разумеется, не Суслову понесли такие слова Евтушенко, а другой фракции. Ни слова, ни что, а именно желание хорошей жизни, добрых, якобы, поступков и подвигло их на этот раскол внутри себя, который, в итоге, и привел к тому, что Бродский был из ссылки освобожден.
Кстати, одна из человеческих трагедий Фриды Абрамовны была в том, что под конец ее жизни она продолжала делать все, что только можно для того, чтобы облегчить быт и судьбу Бродского, - как известно, послала с нарочным ему туда пишущую машинку, свою собственную, единственную, написав, что у нее, якобы, есть еще одна. У нее не было второй пишущей машинки, наоборот, на первый заработок ее дочери, сложившись, купили ей эту пишущую машинку, которую она Бродскому отдала. Так вот, мечтой ее жизни было освобождение Бродского, и я представляю себе, каким бы праздником для нее было бы сообщение о том, что Бродский вернулся из ссылки. Но Бродский вернулся через месяц после того, как Фрида Абрамовна покинула этот мир.
И еще, Иван, мне бы хотелось остановиться вот, на чем. Вы абсолютно в материале, поэтому та фраза, которая для вас прозвучала абсолютно естественно, мне кажется, может прозвучать чуть-чуть двусмысленно для тех, кто не совсем так, как вы глубоко знает предмет разговора. Запись Фриды Вигдоровой, конечно, была подобрана определенным образом и, конечно, это литературная запись, как мы только что с вами говорили, а не стенограмма, но вот легкая двусмысленность в том, кто, как подбирает, какие записи, мне кажется, нуждается в некотором освещении. Дело в том, что Фрида Вигдорова, насколько мне известно, никогда не думала о том, что ее запись стенограммы процесса над Бродским сделает его, косвенным образом ее и всю эту историю всемирно известной. Она записывала то, чему она была свидетелем. Вспомните советское время. Наверняка вы можете вспомнить какое-нибудь собрание, где угодно - в школе, в институте, на работе. Вот идет нудный поток этого советского словесного поноса, и даже если вы записываете это и если вы не стенографист, не магнитофон, а вы просто свидетель, в какой-то момент этот поток гнуси писать не нужно, потому что все знают, о чем идет речь, мы все современники, мы все в этом живем (я имею в виду 64-66 год), мы все понимаем, о чем идет речь, и вдруг среди этого кто-то говорит: ''Нет, король голый'', и, конечно, это будет записано огромными буквами.
Вот так и создавалась, как мне представляется, запись судебного процесса над Бродским. Это не были специально, уж тем более тенденциозно подобранные реплики, фразы, выступления, это (почему-то для меня именно это ценно) была именно реакция современника, когда некоторые вещи недостойны того, чтобы на них тратить силы и время. Конечно, это не точка зрения исследователя, которому важна каждая запятая, каждая реплика, каждая фраза. Кстати, я нашел любопытное свидетельство того как запись процесса попала на Запад. Нам как-то представляется, что что-то попадало в самиздат, а потом какими-то способами, неизвестно как (помните эту фразу ''авторы не несут ответственности за то, что их произведения каким-то образом попали за границу''?), так вот, здесь ничего подобного. Я прочел воспоминания Кены Иосифовны Видре, приятельницы Фриды Вигдоровой, которая сказала буквально следующее: ''Я не была на суде, но оказалась единственным человеком, которому Фрида Абрамовна рассказала, что своими руками предала эту запись за границу. Сделала она это, когда поняла, что иначе — тупик, когда почувствовала, что мальчик гибнет, что психика его может не выдержать''.
И вот мне кажется, что это второй подвиг Фриды Вигдоровой, потому что человек, воспитанный внутри советской системы, человек, который всю жизнь был, пусть очень честным и безупречным советским журналистом, сделать для него скачок и передать что-то за границу, как мы с вами увидим потом, когда будем говорить о Синявском и Даниэле, например, это огромный скачок, это огромная трудность, это значит в чем-то себя переломить. Вот почему, когда я начал говорить о Фриде Вигдоровой и сказал, что она встала к концу своей жизни на какой-то новый уровень писательского мастерства, я не хотел просто предупреждать события, но теперь могу сказать, что, как мне кажется, она встала на совершенно иной уровень того, что мы теперь называем правозащитной деятельностью. Она всю жизнь бросалась с открытым забралом на несправедливости жизни, и она явно была готова продолжать это делать всеми новыми, которые появлялись в середине 60-х годов, способами.
Иван Толстой: Я хотел бы привести несколько фрагментов из великолепных записок под названием ''Фриде'', автор которых - Нина Дьяконова, и публикация эта взята мною из журнала ''Звезда'', номер 3, за 2005 год. Нина Дьяконова очень хорошо знала Фриду Вигдорову и много лет, еще с начала 50-х годов, дружила с ней. Вот маленькие фрагменты этих воспоминаний.
''Все мы знаем страшные истории самосожжений, как правило, публичных. Вся жизнь Фриды была медленным самосожжением. Непрерывно и неустанно она выручала, вытаскивала из беды отчаявшихся людей. Особенно после того, как стала депутатом.
Еще за десять лет до смерти, когда ей было едва сорок, она довела себя до такого состояния, что врач сказал ей: "Вы - как надорвавшаяся лошадь". А Фрида тоненько ответила: "Не лошадь, а пони" - имея в виду свои малые габариты.
Кроме бесчисленных акций спасения, хлопот, обращений к официальным лицам, она спасала и своими статьями - в газетах, журналах - и своими публичными выступлениями. На одном из "проработочных" заседаний в Союзе писателей, когда кого-то ругали за очернительство, изображение одних лишь мрачных сторон действительности, она сказала: "Когда где-нибудь загорается дом, надо кричать "пожар", а не перечислять: в таком-то месте пожара нет, в этом доме все спокойно, на таких-то улицах ничего не воспламенилось, - надо бить в набат и кричать о пожаре".
Иван Толстой: И еще один фрагмент:
''Другим свойством была ее стойкая вера в лучшее, что есть в каждом человеке. Помню, она рассказывала, что в студенческие годы назначила свидание на улице. Пришла вовремя, но его не было. Она ждала - час, полтора и не уходила, твердо веря, что он придет, не может не прийти. И к концу второго часа он прибежал, почти падая на ходу; выяснилось, что его случайно заперли в квартире. Несмотря на, казалось бы, полную безнадежность, он кинулся к назначенному месту, зная, что она верит и ждет.
Сила ее веры, однако, не лишала ее ясности суждения. Ко времени нашего знакомства у нее не было иллюзий относительно советской власти. Почти со стоном она говорила: "Не-на-вижу! Не-на-вижу!" И боролась как могла - и больше, чем могла''.
Иван Толстой: И еще последний фрагмент, как раз о суде над Бродским.
''Ее запись суда ходила из рук в руки у нас и попала за границу. Осенью 1964 года Хрущев вернулся из своей заграничной поездки очень злой, так как его всюду спрашивали о Бродском.
Выяснив, что запись была сделана Ф. А. Вигдоровой, он приказал исключить ее из Союза писателей. Уже стали вызывать разных людей, чтобы они выступили против нее ("Очень важно, чтоб выступали порядочные люди"), но тут Хрущев пал. Фридин муж сказал: "Знаешь, если каждый раз, когда тебя начнут исключать из Союза, будет меняться правительство, страну начнет лихорадить!"
Андрей Гаврилов: Я бы еще хотел сказать, Иван, что не только записью процесса над Бродским или записью выступления Паустовского на обсуждении романа ''Не хлебом единым'' вошла Фрида Вигдорова в историю литературы или окололитературных событий. В конце концов, кто знает, если бы не она, увидели бы мы ''Маленького принца'' Сент-Экзюпери, которого, как мы знаем, не хотели печатать, поскольку уж больно аполитичная литература - не то сказка, не то притча, непонятно что. И, насколько мне память не изменяет, несколько долгих месяцев рукопись перевода лежала в различных издательствах совершенно безрезультатно. Именно Фрида Вигдорова добилась того, чтобы Сент-Экзюпери, а именно ''Маленький принц'' предстал перед советским читателем.
Примерно та же история была и с рассказом, который был написан в то время никому неизвестной, кроме как в узко персональных кругах, профессором математики Еленой Сергеевной Венцель. Это был рассказ ''За проходной'', он был опубликован потом благодаря усилиям Фриды Вигдоровой. Елена Венцель взяла себе потом псевдоним И. Грекова и вошла в историю советской и российской литературы как одна из наиболее ярких представительниц. Неизвестно, если бы этот рассказ в итоге не был напечатан, не пала бы духом Елена Венцель, она же И. Грекова.
Этот список можно продолжать. ''Кортик'' Рыбакова - то, чем, по-моему, зачитывались поколения подростков или детей в советское время, опять-таки, с трудом пробивался к читателю и, опять-таки, на защиту этого произведения встала Фрида Вигдорова.
Мы обычно даем какой-то музыкальный ряд или пытаемся найти какой-то музыкальный ряд к нашим беседам. Здесь можно было бы обойтись без него, а просто цитировать великих людей, которые вспоминали о Фриде Вигдоровой. Лучше, чем Корней Иванович Чуковский, по-моему, сказать нельзя. Он сказал, что ''Фрида - самая лучшая женщина, которую я знал за последние 30 лет''. Но все-таки так получилось, что есть одна песня, которая была посвящена ее памяти. Она принадлежит Александру Галичу. Песня называется ''Уходят друзья''.
Александр Галич: Объявления о смерти чаще всего печатают на последних страницах газет, а на первых страницах появляются теоретические статьи и прочие разнообразные высказывания.
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни - в никуда, а другие - в князья.
В осенние дни и в весенние дни,
Как будто в году воскресенья одни...
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
Не спешите сообщить по секрету:
Я не верю вам, не верю, не верю!
Но приносят на рассвете газету,
И газета подтверждает потерю.
Знать бы загодя, кого сторониться,
А кому была улыбка - причастьем!
Есть - уходят на последней странице,
Но которые на первых - те чаще...
Уходят, уходят, уходят друзья,
Каюк одному, а другому - стезя.
Такой по столетию ветер гудит,
Что косит своих и чужих не щадит...
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
Мы мечтали о морях-океанах,
Собирались прямиком на Гавайи!
И, как спятивший трубач, спозаранок
Уцелевших я друзей созываю.
Я на ощупь, и на вкус, и по весу
Учиняю им поверку... Но вскоре
Вновь приносят мне газету-повестку
К отбыванию повинности горя.
Уходят, уходят, уходят друзья!
Уходят, как в ночь эскадрон на рысях.
Им право - не право, им совесть - пустяк,
Одни наплюют, а другие - простят!
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!
И когда потеря громом крушенья
Оглушила, полоснула по сердцу,
Не спешите сообщить в утешенье,
Что немало есть потерь по соседству.
Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу, словно гривенник стертый!
Я ведь все равно по мертвым не плачу -
Я не знаю, кто живой, а кто мертвый.
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни - в никуда, а другие - в князья.
В осенние дни и в весенние дни,
Как будто в году воскресенья одни...
Уходят, уходят, уходят,
Уходят мои друзья!..
1963
