В чем разница интернет- и телеосвещения событий «снежной революции»? Зачем журналисты центральных каналов в свободное от работы время ходили на Болотную и Сахарова? В чем особенности российского, израильского, итальянского протеста? Анархия и насилие или сотрудничество ради четких целей? Воин ли на поле протеста один человек? Символы протеста и их история. Документальная фотография: эстетизация протеста или ресурс мобилизации?
В программе участвуют Анна Качкаева, декан факультета медиакоммуникаций Высшей школы экономики; Джеймс Хилл, фотокорреспондент журнала The New Times; Оксана Гавришина, историк культуры, доцент РГГУ; Денис Драгунский, писатель, редактор журнала «Космополис»; Владимир Дукельский, музеевед, ведущий научный сотрудник Российского института культурологии; Александр Черкасов, общество «Мемориал»; историк, руководитель просветительских и образовательных программ «Мемориала» Ирина Щербакова.
Фрагмент программы:
Джеймс Хилл: Для меня, что было интересно в протестах, а я ходил на все, насколько отличается протест в России от других стран. У меня ощущение, что в каждой стране есть своя своеобразная форма протеста. К примеру, известная фотография французского фотографа Марка Рибу, сделанная в 1968 году, когда девушка с маргариткой старается ее вставить в автомат солдата. Не знаю, почему, но это одна из мощных фотографий, которая у меня в памяти, может быть, у вас тоже, когда мы думаем, что такое протест, как мы это видим, как мы его запоминаем. Протест есть со злом или без, с насилием или без него. С 1968 года, это было в Париже или где-то еще, было очень много разных протестов. Один был в Ливане, на самой южной части, возле границы с Израилем, часто «Хезболлах» выражало там протесты. Там женщины, они всегда в черном, конечно, берут огромные портреты шиитских лидеров, два на три метра, и тогда они идут к границе с Израилем, смотрят минут 20, потом они берут все эти портреты и начинают кидать камешки через границу, кричат. Это надо, чтобы пар этот ушел, они кидают. В общем, эти солдаты, они не смотрят, потому что они видят это каждый день, каждый месяц. Но для разных людей, для разных народов протест выполняет много разных функций.
Я жил в Италии 5 лет, в Италии тоже видел очень разные протесты. Например, часто в Риме были протесты профсоюзов. Мужчины, женщины, они идут, это как встреча с друзьями, с соседями, с лозунгами, с шариками, с очень вкусными бутербродами, они идут, шествие, потом стоят в каком-то скверике, там начинают говорить. Они никакого внимания не обращают на спикеров, они разговаривают и едят те вкусные бутерброды, которые принесли. В 2001 году был протест против «большой восьмерки» в городе Генуя. Анархисты, которые там действовали, называются в Италии «Черный блок». Там они все пришли, у них были очки против газа. Даже мы, корреспонденты, все ходили с кусками лимонами. Брызнуть лимоном, чтобы убрать этот газ из глаз. Страшный протест. Они начали кидать все, что было возможно, против милиции, был убит один человек. На следующий день был такой же протест. Я помню, они взяли одного японского репортера за руки и за ноги и начали им ломать витрину магазина. Все корреспонденты это знали, что так может быть, если вдруг будут вас атаковать, анархия получается. Это не протест, это просто анархия. Они протестуют против всего.
Что мне интересно было на этих протестах здесь, в России? В каждом протесте, у меня ощущение было, другая атмосфера. Первый протест был, никто не знал, что будет. Если обычно протест, скажем, совместные действия, - когда я там был, я ощущал, что очень много людей, которые пришли индивидуально. Я помню, на Площади Революции когда я шел с людьми через мост, ощущение, что люди не знают, что будет, когда они придут на Болотную. Мне интересно было, что они больше всего себя снимали, как-то они сами не верили, что это происходит. Тоже удивительно для меня было количество милиции, омоновцев, которые были между Кремлем и площадью. Даже в Кремле, они не поняли, что такое протест, они забыли, что может быть. Если идея такая, что вдруг люди могут просто перелезть через Каменный мост, вдруг захватить Кремль, это, можно сказать, абсурд, но, тем не менее, когда я там был, у меня ощущение, что они об этом думали, что, может быть, они просто выйдут и будут брать Кремль. Но и в Кремле, где власть, и люди, которые пришли, они забыли, что такое протест, потому что уже 20 лет прошло, последние, когда были протесты, настоящие протесты в России. И потом, когда я был на Сахарова, там было побольше народа, но, тем не менее, это была масса, как отдельные люди. Обычно, когда есть протесты, у всех есть, скажем, один лозунг, два или три. Что интересно для меня, что у каждого был свой лозунг. Я такого количества юмора давно не видел. Это было очень любопытно читать, они были на английском, были на русском. Типа даже для гостей столицы можно было читать, если вы не поняли по-русски. Это был такой международный протест. И тоже разница между, скажем, теми протестами, которые были 20 лет назад: если тогда люди не знали, кто их смотрит, то все, кто были на Болотной и Сахарова, они поняли, что там есть сегодняшние медиа, что через несколько минут кто-то в Нью-Йорке, кто-то в Саратове, кто-то во Владивостоке будет видеть то, что ты там показываешь. Насколько пространство протеста другое на сегодняшний день, я понимаю, как фотограф, потому что каждый из нас тоже является фотографом, вот на «Фейсбук». Если, скажем, в 1968 году мы помним, может быть, одну фотографию, очень мало, скажем, представлений, что это было. Когда люди смотрят, что было в России, там было настолько много источников фотографий, что мне интересно, был широкий выбор у людей, которые там были. Обычно на протесте либо старые, либо молодые. А здесь были совершенно разные люди.
В программе участвуют Анна Качкаева, декан факультета медиакоммуникаций Высшей школы экономики; Джеймс Хилл, фотокорреспондент журнала The New Times; Оксана Гавришина, историк культуры, доцент РГГУ; Денис Драгунский, писатель, редактор журнала «Космополис»; Владимир Дукельский, музеевед, ведущий научный сотрудник Российского института культурологии; Александр Черкасов, общество «Мемориал»; историк, руководитель просветительских и образовательных программ «Мемориала» Ирина Щербакова.
В эфире: в воскресенье в 18:00,
повтор: в воскресенье в 22:00 и в понедельник в 7:00 и 14:00
Фрагмент программы:
Джеймс Хилл: Для меня, что было интересно в протестах, а я ходил на все, насколько отличается протест в России от других стран. У меня ощущение, что в каждой стране есть своя своеобразная форма протеста. К примеру, известная фотография французского фотографа Марка Рибу, сделанная в 1968 году, когда девушка с маргариткой старается ее вставить в автомат солдата. Не знаю, почему, но это одна из мощных фотографий, которая у меня в памяти, может быть, у вас тоже, когда мы думаем, что такое протест, как мы это видим, как мы его запоминаем. Протест есть со злом или без, с насилием или без него. С 1968 года, это было в Париже или где-то еще, было очень много разных протестов. Один был в Ливане, на самой южной части, возле границы с Израилем, часто «Хезболлах» выражало там протесты. Там женщины, они всегда в черном, конечно, берут огромные портреты шиитских лидеров, два на три метра, и тогда они идут к границе с Израилем, смотрят минут 20, потом они берут все эти портреты и начинают кидать камешки через границу, кричат. Это надо, чтобы пар этот ушел, они кидают. В общем, эти солдаты, они не смотрят, потому что они видят это каждый день, каждый месяц. Но для разных людей, для разных народов протест выполняет много разных функций.
Я жил в Италии 5 лет, в Италии тоже видел очень разные протесты. Например, часто в Риме были протесты профсоюзов. Мужчины, женщины, они идут, это как встреча с друзьями, с соседями, с лозунгами, с шариками, с очень вкусными бутербродами, они идут, шествие, потом стоят в каком-то скверике, там начинают говорить. Они никакого внимания не обращают на спикеров, они разговаривают и едят те вкусные бутерброды, которые принесли. В 2001 году был протест против «большой восьмерки» в городе Генуя. Анархисты, которые там действовали, называются в Италии «Черный блок». Там они все пришли, у них были очки против газа. Даже мы, корреспонденты, все ходили с кусками лимонами. Брызнуть лимоном, чтобы убрать этот газ из глаз. Страшный протест. Они начали кидать все, что было возможно, против милиции, был убит один человек. На следующий день был такой же протест. Я помню, они взяли одного японского репортера за руки и за ноги и начали им ломать витрину магазина. Все корреспонденты это знали, что так может быть, если вдруг будут вас атаковать, анархия получается. Это не протест, это просто анархия. Они протестуют против всего.
Что мне интересно было на этих протестах здесь, в России? В каждом протесте, у меня ощущение было, другая атмосфера. Первый протест был, никто не знал, что будет. Если обычно протест, скажем, совместные действия, - когда я там был, я ощущал, что очень много людей, которые пришли индивидуально. Я помню, на Площади Революции когда я шел с людьми через мост, ощущение, что люди не знают, что будет, когда они придут на Болотную. Мне интересно было, что они больше всего себя снимали, как-то они сами не верили, что это происходит. Тоже удивительно для меня было количество милиции, омоновцев, которые были между Кремлем и площадью. Даже в Кремле, они не поняли, что такое протест, они забыли, что может быть. Если идея такая, что вдруг люди могут просто перелезть через Каменный мост, вдруг захватить Кремль, это, можно сказать, абсурд, но, тем не менее, когда я там был, у меня ощущение, что они об этом думали, что, может быть, они просто выйдут и будут брать Кремль. Но и в Кремле, где власть, и люди, которые пришли, они забыли, что такое протест, потому что уже 20 лет прошло, последние, когда были протесты, настоящие протесты в России. И потом, когда я был на Сахарова, там было побольше народа, но, тем не менее, это была масса, как отдельные люди. Обычно, когда есть протесты, у всех есть, скажем, один лозунг, два или три. Что интересно для меня, что у каждого был свой лозунг. Я такого количества юмора давно не видел. Это было очень любопытно читать, они были на английском, были на русском. Типа даже для гостей столицы можно было читать, если вы не поняли по-русски. Это был такой международный протест. И тоже разница между, скажем, теми протестами, которые были 20 лет назад: если тогда люди не знали, кто их смотрит, то все, кто были на Болотной и Сахарова, они поняли, что там есть сегодняшние медиа, что через несколько минут кто-то в Нью-Йорке, кто-то в Саратове, кто-то во Владивостоке будет видеть то, что ты там показываешь. Насколько пространство протеста другое на сегодняшний день, я понимаю, как фотограф, потому что каждый из нас тоже является фотографом, вот на «Фейсбук». Если, скажем, в 1968 году мы помним, может быть, одну фотографию, очень мало, скажем, представлений, что это было. Когда люди смотрят, что было в России, там было настолько много источников фотографий, что мне интересно, был широкий выбор у людей, которые там были. Обычно на протесте либо старые, либо молодые. А здесь были совершенно разные люди.
