Марина Тимашева: Ольгу Яковлеву я впервые увидела, когда мне было 14 лет. Она играла Лизу Хохлакову в спектакле ''Брат Алеша'', который в Театре на Малой Бронной поставил по роману Достоевского ''Братья Карамазовы'' Анатолий Эфрос (в инсценировке Виктора Розова). Потом – Агафья Тихоновна в ''Женитьбе'' Гоголя, Эльвира в ''Дон Жуане'' Мольера, Наталья Петровна в ''Месяце в деревне'', много других ролей, а еще - Театр на Таганке, театр имени Маяковского, ''Табакерка'', МХАТ. Но именно с тех - давних пор - я боготворю эту актрису. Люди, которые не ходили в театр, помнят ее роли в телефильмах Эфроса ''Таня'', ''Страницы журнала Печорина'', ''Всего несколько слов в честь господина де Мольера''. ''Золотая Маска'' прошлого года досталась Ольге Яковлевой за роль Бабушки в ''Обрыве'' МХТ имени Чехова (роман инсценировал и поставил Адольф Шапиро). А сегодня мы начнем разговор с Ольгой Яковлевой вопросом о ее отношении к разным премиям. Допустим, премия Олега Табакова – домашняя (''кого люблю – того дарю''), на другом полюсе – премия Фонда Станиславского или ''Золотая Маска''.
Ольга Яковлева: Она мне даже милее, потому что она домашняя. Я не верю, что это просто: кому хочу - тому дарю. Ничего подобного. Так что для меня она как-то милее, потому что те, официальные - как-то волнуешься, потому что на котурнах, а здесь знаешь, что не обманут, не будешь дёргаться: тебе ли дадут, не тебе ли...
Марина Тимашева: Ольга Михайловна, вот вы говорите ''домашняя''. Это значит, что вы воспринимаете ''Табакерку'' или Московский Художественный Театр как дом?
Ольга Яковлева: ''Табакерку'' я воспринимаю как дом, а этот театр - нет. Здесь, как мне кажется, нарушены тонкие связи. Хотя я принимала участие в вечере Брусникиной по поводу памяти Ахмадулиной. Там как-то по-щенячьи, по-актерски можно было поговорить, свои страхи и сомнения выразить, потому что мы все были в одинаковом положении и все одинаково в первый раз читали Ахмадулину. А ''Табакерка'' у меня осталась в памяти как хороший студийный театр. Я, в принципе, вообще, видимо, оттуда, хотя никогда в студии не была. Но вот эта система, которую Анатолий Васильевич предлагал, такая студийная атмосфера с проигрыванием этюдов на заданную тему, такое ребячество, игра детская, такое актерство, она превращает в прелесть. И вот эта прелесть была в ''Табакерке''. И когда Олег не был обременен ни заботами, ни тем, что надо тащить этот паровоз куда-то вперед, что надо всех обеспечить и каким-то должным существованием, и репертуаром, и состав труппы очень большой, и, конечно, каждый имеет право на внимание и на определенный репертуар. Сколько талантливых, столько должно быть на каждого работ и главных ролей. Но, даже если не по главной, а по второстепенной, все равно это необъятная работа. И поэтому здесь как-то нервно, производственно, сроки поджимают, а такой атмосферы, когда можно поговорить о спектакле - что удалось, что не удалось, и как бы лучше это повернуть - такого нет.
Марина Тимашева: Ольга Михайловна, вы с Олегом Павловичем играли на одной сцене. Он - руководитель двух театров и ваш, в некотором смысле, руководитель, то есть вы у него подчиненная. Когда вы вместе на сцене, эти отношения каким-то образом сказываются на работе?
Ольга Яковлева: К сожалению, нет. Во-первых, мы с ним нигде больше не взаимодействуем, потому что ''Любовные письма'' сняты с репертуара, ''Последние'' сняты, ''Кабала святош'' снята. Когда мы были вместе, я могла чувствовать его отношение к тому, что я делаю. Ни одного замечания, ни звука, ни шелеста, но я чувствую, что вот здесь он недоволен тем, что я тяну, а здесь он недоволен тем, что я одинакова. Может, это мои фантазии, но мне не хватало его советов как руководителя. Я не очень самостоятельный художник. Я могу ''копаться'', но мне нужен взгляд со стороны. Этот взгляд со стороны вернее всего, потому что мы к себе привыкаем, мы можем себе кое-что простить, и как бы топчется человек на месте, поэтому нет художественных открытий. Но за это все-таки отвечает художественный руководитель, потому что каждого актера нельзя использовать на одной стезе, нужно поворачивать его, чтобы он так раскрылся и так раскрылся... И вот этого взгляда руководителя не хватает. Думаешь: ''А что ты молчишь? А почему, собственно, тебе не сказать, что ты недоволен тем-то, тем-то, тем-то?''. Не понимала, а спросить не решилась. Но вообще он очень тактичный. Хотя он думает, что я строптивая.
Марина Тимашева: Ольга Михайловна, а вот отчего же он считает вас строптивой, скажите, пожалуйста?
Ольга Яковлева: Однажды меня вызвали на спектакль ''Последние'' в другой город. Я приготовила все аксессуары, белье, грим... Любая актриса, она с некоторым приветом. Если я забываю и беру не те кисточки, не то белье, не тот грим, шарфик, брошечку, то никто этого никогда не заметит, но для меня это просто катастрофа. А тут не прилетел актер на этот спектакль. Табаков говорит: ''Давай мы сыграем ''Любовные письма''?'' Я говорю: ''Нет, я не могу''. Так и улетела обратно. Объяснить это невозможно. Для меня это такой стресс, что нет того, нет сего, нет роли со мной, которую я должна повторить, которая помечена с прошлого спектакля. Как будто я пришла голая. А я должна сейчас выйти на сцену и все это сыграть. Хотя, наверное, ради него, надо было это все отбросить и рискнуть сыграть с нуля. Но - вот такие артистки. Ну, у него жена актриса, и он это все прекрасно понимает.
Марина Тимашева: Премия мастерской Олега Табакова связана с ролью Бабушки в спектакле ''Обрыв'' по роману Гончарова, который вы сыграли в прошлом сезоне, режиссер Адольф Яковлевич Шапиро. Вот вы читаете роман Гончарова, и кто, с вашей точки зрения, там главный герой?
Ольга Яковлева: Не знаю... Райский.
Марина Тимашева: А вы понимаете, кто в спектакле главный герой?
Ольга Яковлева: Наверное, Райский. Вера… Вот этот треугольник.
Марина Тимашева: Мое мнение принципиально расходится с вашим. Во всяком случае, когда я молодой читала роман Гончарова, то героем был Райский, а когда я смотрела спектакль, у меня было стойкое впечатление, что главная героиня - Бабушка.
Ольга Яковлева: Там есть всё, там есть и такая патриархальная рутинность, там есть жесткость, там есть прямота, там есть властное управление, может, даже суровость. Там ведь была и своя бешеная история в юности, когда она переживала то же самое, что Вера. То есть это судьба, которая замешана на страстях, которая потом, в итоге, развалилась - в итоге ли страстей, в итоге ли того, что человек раскаялся в такой необузданности и потребности любви, невзирая на всякие устои, обряды, обычаи, а просто как люди страстные на пламя летят. И потом раскаяние. Вообще, если так рассуждать, с биографией надо поступать очень осторожно. В детстве, в юности ли - нельзя поступать плохо. Если я поступила плохо, когда мне было 8 лет, в отношении своей мамы, то я это помню всю жизнь. Ничего не помню из детства, но помню, что я поступила плохо. Я не верю ни колдунам, ни магам, ни чародеям, никому вообще, но что-то притягивается. Как Бабушка говорит: ''где меньше всего ждешь, там и оплеуха''. Ведь я же сама все время говорю: ''Да не рискуйте вы зря''. Рисковать можно только в творчестве, это не опасно. Ни для человека, ни для зрителя. Ну, испортишь ты ему вкус, в этом нет ничего смертельного, но когда люди рискуют физически, жизнью собственной, это неоправданно большей частью, потому что ничего нет ценнее жизни. ''Ты актриса, ты обязана, ты должна, должна, должна....'' Не должна! Дайте себе возможность отдохнуть, набраться каких-то эмоций. Нужно, чтобы ты наполнилась чем-то и пришла не с пустой и полой душой. Вот все равно нужен роздых, и в профессии тоже.
Марина Тимашева: Когда в молодости читаешь роман Гончарова, думаешь про бабушку: ну, опять старушка разворчалась. Сейчас совершено иначе воспринимаешь, думаешь: ой, как же это умно!
Ольга Яковлева: Я читаю Гончарова: ''Бабушка была скуповата'. Когда требовалось выплачивать какой-то большой куш, она долго обдумывала эту историю, но когда она его оплачивала, то она тут же об этом забывала. ''Даром судьба не наказывает''. Она это все прошла. Что такое ''даром судьба не наказывает''? Это совесть. И вот эта совесть, которая мучает, это и есть наказание. Я вообще поняла, что надо очень хорошо относиться к своей репутации, потому что любая ошибка … Ведь как интересно, если кто-то был замечен в чем-то, в связях с КГБ, то этот шлейф тащился очень долго. Если кто-то поступал не так, ставил не ту пьесу, долго тащился вот этот шлейф — ах, угодил идеологии! То есть это всё равно осталось, хотя уже не остается тех людей, которые могут это оценить, помнить и понимать, где недостойные человека компромиссы.
Марина Тимашева: Все то же самое сейчас — было, есть и будет: репутацию ты всю жизнь строил, а потом просто...
Ольга Яковлева: Поэтому ''берегите честь смолоду''.
Марина Тимашева: В последнее время многие мои коллеги атакуют репертуарные театры, пишут, что надо расформировать труппы, оставить здания под свободные площадки для экспериментов, для молодежи.
Ольга Яковлева: Я не думаю, что журналистов должна волновать эта тема. Давайте мы сковырнем труппу из Вахтанговского театра, потом из театра Ленинского комсомола выковыряем труппу, которая была лучшей, из БДТ всех сместим. А где мы возьмем лучших?
Им зачем нужны свободные площадки? Проблем-то нет. Я сейчас столько театров насчитала… Значит, если есть потребность и люди хотят, то где-нибудь они все равно возродятся. В студийном ли виде, в подвале ли, на досках, на гвоздях ли. Они все равно возникнут, куда денешься? В каких театрах нет молодежи? Одна молодежь. И режиссура молодая. В РАМТе, что ли, нет молодых? ''Женовачи'' там работают, и какие режиссеры! Галя Волчек набрала молодых режиссеров. Они прорвутся, никуда не денутся. Я понимаю, что старые руководители могут нервничать, что молодые будут их обскакивать. Обязаны обскакивать, обязаны! Но при этом это не должно все это быть андерграундом таким внешним - это будет скучно. Без глубины театр никого не интересует. Хотите разгадывать иероглифы? Это мы проходили, это было при той власти. Теперь не надо этим заниматься. Поэтому, если у молодых есть, что серьезно сказать, то уж форму-то проглотим, потому что театр - условное дело. И я поверю, что это река, даже если мне, как у Пети Фоменко, будут полотном махать голубым. Я пойму, что это вода. Мне не надо, как у Додина, наливать воду на сцене, плавать под мостом. А я не верю. Зря наливали воду, подогревали, и час не пускали зрителей. Лучше голову не мочить, а то простудишься. У меня у самой фантазия работает. Ничего нового не придумали. Новое только то, что выходит один человек - вот такой, а другой - вот такой, и - вот такая тема. И темы все были. Важно, как актеры будут взаимодействовать друг с другом, какие у них характеры - как разные паззлы.
Марина Тимашева: У Анатолия Васильевича Эфроса была и концепция, но она как-то не торчала столбом посреди сцены. Актеры у него все жили, все всё переживали, при этом было ощущение воздуха, как будто бы я могу этим дышать, как будто я могу присоединиться к ним, и мне будет там свободно. Вы можете объяснить, откуда рождалось это ощущение воздуха, света?
Ольга Яковлева: Как можно объяснить талант? Были простые вещи, такие ремесленные, когда он говорил, что в театре все должно быть видно и слышно. То есть, видимо, это крупный план, как на телевидении. Но все время витала какая-то музыка над спектаклем. Я, как зритель, смотрела мало, я видела ''Человека со стороны'', я смотрела ''Ромео и Джульетту'', когда играла другая актриса, это было в Рижском театре оперы. Там огромный театр, а я смотрела с пятого яруса. Но когда я видела пол ромбами, ажурный балкон, актеры перемещались по диагонали - это было так красиво, это был геометрический балет. Я даже не подозревала! То есть можно было просто смотреть, как бабочки летали по каким-то геометрическим линиям. Боже мой, как же это красиво! Но про что бы он ни ставил, это все равно какая-то мелодия, какая-то тоска, какая-то неизбывная тоска. Такая тоска бывает только по чему-то неизвестному или по неизбывному, тому, чего уже никогда не случится. Такое ощущение может вызвать классическое искусство. Это высокая музыка, это такая тоска, и это принадлежит искусству, связано с искусством. И это уже недостижимо, этого в жизни больше не будет.
Марина Тимашева: У меня такое же ощущение: этого уже никогда не будет. А почему Анатолий Васильевич пускал всех на репетиции? Как вы это переносили?
Ольга Яковлева: Переносила я это очень плохо. Ну, это все артисты такие. Когда я пришла в театр Моссовета на спектакль ''Дальше тишина'', где играла Фаина Георгиевна Раневская, ей сказали, что я – в зале. Она говорит: ''У меня ничего не готово. Я как будто голая''. Тогда режиссер ей сказал, что я ушла. Вывел меня в фойе: ''Как погасят свет, зайдешь, опять сядешь''. То есть: актеры стесняются того, что они несовершенны. А мы доходили до такого безобразия на Малой Бронной… Я говорила: ''Анатолий Васильевич, там вот еще двое с вокзала пришли, им негде переночевать, они прямо с чемоданами сидит в зале''. А что такое режиссер? Репетиции это его персональные спектакли, когда он накачивает артистов смыслом, содержанием, когда он им показывает, как это делается, когда он им ритм диктует, стоя рядом с ними на сцене. Это его спектакль. Ведь он был очень хороший показчик и рассказчик. Он такие лица делал на Отелло, что смотреть было невозможно на эту мученическую и ревностную любовь. Мне все время из-за кулис подруга говорила: ''Куда ты смотришь? Смотри, смотри на его лицо!'' Он не был, по сути, актером, у него был режиссерский показ. Но как это все было! Ему некому было показать кроме нас. А мы - кто в носу ковырял, кто в сумке ковырялся, кто волосы чесал. Актеры - обезьянник чертов. А для режиссера это и были спектакли. Он все время говорил, что театр должен быть открытым, точно так же как актеры, точно так же как люди. Открытость, детскость. И когда люди на репетициях сидели, он понимал, что это его. И они как-то все отражали, они так затихали, особенно, когда мы что-то себе позволяли. Я приходила, яблоко на ходу доедала, и они даже ему говорили, когда он проходил мимо: ''Яковлева яблоко ест''. Он наклонялся: ''Да, ест яблоко''. То есть они были нами недовольны.
Марина Тимашева: Я помню, что говорили тогда: ''Да, на сцене Яковлева - Богиня, воздушное создание, великая актриса, а вот посмотрите, что она творит за кулисами - то она в костюмера туфлю бросит, то бросит парик в лицо гримеру, то в обморок упадет, чтобы Анатолий Васильевич испугался, от нее отстал и не требовал ничего. И в обмороки она падает просто гениально''. Скажите честно, было такое?
Ольга Яковлева: Никогда, ни разу я не падала в обморок, это бред собачий. Я иногда садилась на диету или занималась аэробикой, приходила такая уставшая, что не могла репетировать. Он приходил: ''В чем дело?''. ''Понимаете, я третий день на диете, что-то мне нехорошо''. ''А нельзя худеть вообще! Прекратите сейчас же!''. Или, допустим: ''С ума сошла! Какая аэробика?! Вот аэробика ваша - на сцене должна быть аэробика. Вы что, пошли туда, все силы отдали, а здесь вы что должны теперь делать?''. Парик - да, это когда мы выпускали какой-то спектакль, чуть ли не ''Месяц в деревне'', парик не получался, я иногда хватала его и бросала под рукомойник. Это было. Туфли бросала однажды, потому что был какой-то загульный день в стране, 8 марта или что-то в этом роде , пьяные рабочие сцены, будка на первом плане суфлерская, в которой никогда не было суфлера, и там такие разборки идут! А у нас - тихая сцена. Я и так, и сяк, привлекаю помрежа, помрежа тоже нет на сцене, ну, никого - полный развал театра, два артиста играют и тишины никакой. Телефон начал звонить в ''Месяце в деревне''. Откуда телефон в ''Месяце в деревне''? Я подошла, взяла эту трубку, она не замолкает, я намотала провод и дернула. Дальше какие-то приказы мне вывешивали по поводу порчи казенного имущества. Я их срывала, а директор опять вешал. Потом в суфлерскую будку, где рабочие сцены шумели, я просто бросила тапок, подошла и тапком туда швырнула.
Марина Тимашева: Были суфлерские будки тогда?
Ольга Яковлева: Да. И сейчас есть.
Марина Тимашева: А вы когда-нибудь с суфлером работали?
Ольга Яковлева: Никогда.
Марина Тимашева: Я относительно недавно была в Малом театре. И слышу какой-то призвук все время, который мне мешает, ну, как раздвоение звука. Оказывается, до сих пор в Малом театре есть суфлер. Я в антракте, как ребенок, подкралась к авансцене, заглянула в яму, и вижу - там настоящая суфлерская будка. А я думала, что это вообще уже все отжило.
Ольга Яковлева: Нет, и во МХТе есть.
Марина Тимашева: Вы сказали как-то, что для оптимизма уже мало сил, возможностей. А я на вас смотрю - у вас глаза молоденькой девочки, они светятся.
Ольга Яковлева: По-разному. Иногда не можешь сказать слово ''мама''. Звонит телефон, а ты не можешь подойти и сказать ''аллё''.
Марина Тимашева: Вы имеете в виду самочувствие физическое?
Ольга Яковлева: Всякое. И то, и другое. Вот Люся Гурченко всегда была такая…. она, видимо, готовилась к каждому антре, и все силы уходили туда. Видимо, надо было сократить этот бег, надо было дозировать себя.
Марина Тимашева: А как вы дозируете себя?
Ольга Яковлева: Я, во-первых, от многого отказываюсь. А зачем? Что это мне даст? Я не в материальном плане. Я без этого могу обойтись, потому что именно вот это зарабатывание денег людям не дает спокойно жить. Есть две хорошие поговорки: '' не заработать всех денег'' и ''не ешь из чужих рук - будешь здоровее''. Да, надо дозировать, потому что любое общение отбирает энергию. Так что, дозировать себя надо и не всюду надо поспевать. Нельзя везде отмечаться - вот здесь отмечусь, и здесь, потому что позвали. Надо себе воздух разгребать, чтобы можно было дышать и как-то существовать.
Марина Тимашева: У нас в гостях была Ольга Михайловна Яковлева. Только что она вышла на сцену Центра драматургии и режиссуры в спектакле по пьесе швейцарского драматурга Лукаса Берфуса ''Путешествие Алисы в Швейцарию''. Но это - тема для отдельного рассказа.
