Марина Тимашева: У нас с коллегами недавно возникла дискуссия по поводу того, можно ли назначать директорами театров людей со стороны, не имеющих соответствующего образования и опыта работы. Логика, с одной стороны, такая: если человек хорошо руководил банком или, например, машинами торговал, то и на новой должности добьется успехов. А с другой стороны возражение: в любом деле, особенно творческом, как раз и нужно знать предмет, чтобы отличать успех от неудачи. И вот теперь я вижу в руках у Ильи Смирнова книгу, которая, может быть, подскажет решение спорного вопроса. Это ''Экономика идентичности'' Джорджа Акерлофа и Рэйчел Крэнтон, опубликованная на русском языке издательством ''Карьера пресс'' и имеющая такой подзаголовок: ''Как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны''.
Илья Смирнов: Директор, конечно, должен знать специфику отрасли. Кто говорит, что это не обязательно, тот просто подстраивает жизнь под идеологию. В советское время номенклатурного работника могли так перемещать - с животноводства на культуру - потому что считалось: правильное мировоззрение для руководителя важнее, чем конкретные знания. Но все-таки этим не злоупотребляли. Потом появились ''менеджеры'' - по сути, те же политкомиссары, которые уже не стесняются, а гордятся незнанием конкретного производства. Они выше этого. Они вооружены некой универсальной супер -наукой, которая позволяет сходу возглавить что угодно: торговлю, армию, здравоохранение. Плоды пожинаются то на Саяно-Шушенской ГЭС, то у дымящихся обломков самолёта, закупленного через китайский сэконд – хэнд, то в очередной ''модернизации образования''
Марина Тимашева: Вы говорите об идеологии, но сами-то менеджеры апеллируют к выгоде. То есть их мотивы как бы рациональные.
Илья Смирнов: Именно что ''как бы''. Когда-то в программе ''Времечко'' был сформулирован простой вопрос: ''если все будут делать деньги, то кто будет делать все остальное?'' (Времечко, 8.07.1996) В России ''эффективных менеджеров'' метко окрестили ''баблососами''. Потому что в основе их претензий лежит представление, что деньги – универсальный критерий, и через бухгалтерию можно оценивать все виды человеческой деятельности. Но это, простите, ни из какой науки рациональным способом не выводится. Это идеологическая догма. И в последнее время она приобретает уже мистический характер - по мере того, как деньги теряют реальное обеспечение, теперь это даже уже и не бумажки с узорами, которыми можно хоть стену обклеить, а виртуальные циферки на экране компьютера. Жизнь сводится к нереальному объекту. Вы зря улыбаетесь: вспомним, что было архитектурной доминантой древних городов Шумера и Аккада? Зиккурат. Дом бога. В каком городе он выше, там жители ближе к богам. То же самое – соборы средневековых городов. Что теперь гордо возвышается над церквями, университетами и даже правительственными зданиями? И ведь никаких рациональных оснований для сооружения офисов высотою пол-километра и выше, нет. Всем тем же самым: перебирать бумажки и нажимать на клавиши можно заниматься в обычных помещениях. И доходы от газа не увеличились бы от Газоскрёба, уродующего Питер. Но в том-то и дело, что никакой рациональностью тут и не пахнет.
Но поскольку сейчас, при всеобщем избирательном праве, гордая откровенность Хеопса или Цинь Шихуана не в моде, слово предоставляется ученым экономистам, которые обеспечивают объективно – рациональный камуфляж.
Марина Тимашева: То есть, Вы покушаетесь на экономическую науку как таковую?
Илья Смирнов: Избави Бог. По замыслу это почтенная дисциплина, название которой происходит от слова ''ойкос'' - ''хозяйство'' в самом прямом и простом значении слова. Дом, сад, огород. И наука о ведении хозяйства в ряду других наук о человеческом обществе. Так же, как есть частные дисциплины в составе медицины. Занимаясь кожей, дерматолог понимает, что у человека есть и другие органы, так что кожные проявления могут быть связаны, например, с нарушениями пищеварения или иммунитета, и тогда запрашивает консультацию другого специалиста. К сожалению, наука экономика сформировала очень странное представление о человеке как о существе с одним единственным органом, это такие загребущие ручонки…
Марина Тимашева: Грабки, как у снегоуборочной машины.
Илья Смирнов: Только сгребает не снег, а деньги. Везде, где может найти. И больше ничего не видит, не слышит, не чувствует. В книге Д.А. Акерлофа и Р.Е. Крэнтон не столь образно, но примерно о том же сказано: ''рациональная оптимизация человека посредством исключительно экономических форм мотивации'' (9). И это то, от чего авторы отталкиваются…
Марина Тимашева: То есть, их не устраивает такое представление о человеке?
Илья Смирнов: Да, они объявляют граду и миру, что выработали ''более разносторонний, социально ориентированный подход'', дополнив ''экономические'' (на самом деле – финансовые) мотивации из учебников ''Экономикс'' еще и тем, ''что люди думают о том, как они и другие должны себя вести, как общество учит их вести себя соответствующим образом, и насколько люди бывают мотивированы этими убеждениями, - иногда до такой степени, что готовы умереть за них'' (7). ''Акцент на личности'' (34). Вообще-то заявка революционная. ''Поверить алгеброй гармонию'', психологию, религию, всё это вписать в рациональную модель и получить на выходе – что? – мечту алхимика, формулу человека. Что вас интересует? Кого назначить директором театра? Закладываете в формулу конкретные данные, столько-то градусов любви к искусству, столько-то капитализованных связей в министерстве, и вот вам, как чек из банкомата, на руки ответ. Пупкину отказать. На директора театра не тянет. Учитывая, что один из авторов нашей сегодняшней книги, хоть и по экономике, но всё-таки Нобелевский лауреат, к новой ''Экономике идентичности'' следовало бы отнестись всерьёз.
Марина Тимашева: И что же – оправдываются надежды?
Илья Смирнов: По-моему, нет. Причем с первых же страниц. ''Наше обсуждение идентичности и полезности простирается от карусели до геноцида'' (17). Именно так. Причем собственно экономика – то есть хозяйство, общественно-полезный труд – почему-то оказывается на обочине экономического исследования. Первый сколько-нибудь развернутый пример из сферы производства – ''механическая мастерская в Чикаго'' - возникает только на 68 странице. Причем проблема ''мотиваций'' и ''идентичностей'' здесь рассматривается с очень определенной точки зрения: как начальству наладить ''наблюдение за работниками'' (68). Следующий, и, кажется, последний производственный пример – как женщины устроились на работу, одна грузчиком угля (110), а две другие ''работать на шахте'', а потом предъявили претензии, что шахтеры мужчины неправильно к ним относятся, подали в суд, и ''компания… предложила мировую, не доводя дело до суда, за 3,5 млн долларов'' (111). В книге это рассматривается, только не смейтесь, с точки зрения какой-то ''дискриминации'' женских ''идентичностей'', хотя у простого читателя (такого как я) возникают другие, более приземленные версии, например, сознательная провокация с целью вымогательства денег.
Марина Тимашева: Моя ''идентичность'' тоже не предполагает такого равноправия, чтобы женщины работали грузчиками, и сразу вспоминается старая песня Юрия Шевчука:
Эх, родимые ухабы.
За окном весь мир в пыли.
Там оранжевые бабы
Забивают костыли.
Кстати, а что такое эта самая ''идентичность''?
Илья Смирнов: В очередной раз мы сталкиваемся с тем, что понятие, вокруг которого строится книга, в данном случае оно даже на обложку вынесено, толком не определено: ''наша методология… уходит от семантических дебатов, наподобие: ''Что мы имеем в виду под идентичностью?'' (30) Но мы возвращаемся к конкретному содержанию монографии. Хорошо. Если не производство, то что интересует авторов? Армия. ''Сосредоточенность военных на том, что ''служба превыше себя'', и их уход от ориентации на денежное вознаграждение предполагают…, что идентичность военного может заменить собой выплату вознаграждений'' (58) ''Этот (военный – И.С.) кодекс поведения является идеалом для рабочей группы'' (73). Причем солдаты, воевавшие с фашизмом во Вторую Мировую войну (57) и служившие во Вьетнаме (72) ставятся фактически через запятую, вопрос о целях, на которые работает военная машина, справедливая война, несправедливая, он вообще не ставится. Цели безразличны. И ''на гражданке'' то же самое. Авторы настойчиво проводят разделение работников на две категории: ''работники являются инсайдерами, имеющими те же цели, что и их организация'' (76) или аутсайдерами, если просто делают за деньги то, что велено. В принципе здесь есть логика. В Вашей, Марина, программе, постоянно выступают актеры, музыканты, которые действительно болеют за свое дело и испытывают удовлетворение не только и не столько от зарплаты, сколько от того, что приносят пользу людям. Но в книге эта сторона вообще не рассматривается. Понимаете? В работе, посвященной мотивациям и идеалам, нет идеалов как таковых, нет пользы и вреда, добра и зла, справедливости и несправедливости, ''что касается нашей модели, правильный менеджмент стремится к тому, чтобы работники стали мотивированными инсайдерами, а не отчужденными аутсайдерами'' (62), вне зависимости от того, чем занимается контора: спасением больных детей или, например, ростовщичеством. Важно другое. То, что ''инсайдер готов работать больше за меньшую зарплату. Когда разница в зарплате достаточно велика, компании выгодно инвестировать в изменение идентичности работников'' (54). То есть, новая экономическая наука сводится к технологиям по манипулированию людьми.
Марина Тимашева: Я вспоминаю спектакль ''Оffис'' – такая бурная жизнь, амбиции, конфликты, и никакого представления: а чем, собственно, эти люди так целеустремленно занимаются…
Илья Смирнов: Вот принципиально важные установки: ''человек предпочитает действия, которые максимизируют для него полезность в условиях определенной идентичности, определенных норм и социальных категорий. Он стремится сбалансировать (1) свою стандартную функцию полезности и (2) полезность, связанную с идентичностью. Такого рода анализ аналогичен изучению спроса и предложения в краткосрочной перспективе…'' (23) ''Мы указываем индивидуальные выгоды и потери от принятия различных решений – в зависимости от определенных идентичностей и соответствующих им норм. Эти выгоды и потери в сочетании со стандартными аспектами экономического анализа определяют то, как действуют люди'' (18). То есть, смысл нового подхода в том, чтобы всё то высшее, что делает человека человеком, Хомо сапиенс или, в религиозной трактовке, ''подобием Божьим'', провести через бухгалтерию и запихнуть в тот прокрустов формат, о котором мы говорили в начале: машинка с грабками, которая снует по полу и подгребает под себя выгоду.
Смотрите, как интересно устроена эта наука. Вопрос. ''Действительно ли католические школы лучше обучают детей? Мы не можем быть абсолютно уверены в этом, поскольку родители, которые направляют своих детей в эти школы, могут отличаться от других родителей в чем-то, что не может быть учтено статистически'' (96). Ну, никак невозможно статистически подсчитать, где лучше учат. И родителей отличить тоже невозможно. Хотя родители, которые отправляют детей в католические школы, отличаются одной очевидной особенностью. Но сказать четко и ясно, в чем она состоит, нельзя. При этом ''современная экономическая наука… стремится превратить философию морали в социальную науку, призванную строить справедливое общество'' (8). То есть берет на себя функцию религии. Что же эта за религия такая, без Бога и без живого человека?
В этом мире - ни слов, ни сути,
В этом мире - ни слез ни крови!
А уж наши с тобою судьбы
Не играют и вовсе роли!
Марина Тимашева: А в книге много про школу?
Илья Смирнов: Да, замечательная панорама той самой ''модернизации'', которую и у нас сейчас внедряют. Проблемы образования рассматриваются с точки зрения постмодернистской идеологии. Если кто учится, а кто-то не хочет учиться, то перед нами просто ''разное понимание норм поведения''. Понимаете? Нельзя сказать: ''непонимание''. Надо говорить: ''разное понимание''. Если кто-то складывает два и два, получает шесть с половиной, у него просто свое понимание арифметики. Как здесь сказано, ''особенности культурного многообразия'' (100). А ''школьные администраторы… навешивают… ярлык ''плохих'' (99). Это ''учителя думали, что ''парни'' сделали неправильный выбор… Люди думают, что неправильный выбор делают другие, у которых иные идеалы'' (154). Идеал в данном случае состоял в том, чтобы придти в школу пьяными.
Марина Тимашева: Смотрите, вот и конкретный идеал появился.
Илья Смирнов: Да, ТАКИЕ идеалы в нашей науке не табуированы. Дальше, естественно, сетования на дискриминации, которым якобы подвергаются не только бедные женщины (им не дают грузить уголь), но также этнические и расовые меньшинства (98, 127, 129, 132). Мы уже говорили в связи с двухтомником ''Порог толерантности'' , что никакой такой дискриминации в США и Западной Европе давно уже нет, и сегодняшняя книга не дает никаких новых фактов, которые могли бы опровергнуть этот вывод.
Марина Тимашева: А что дает – с точки зрения экономической науки?
Илья Смирнов: Цитирую. ''Чернокожий, который желает быть аутсайдером, но который, тем не менее, выбирает занятость и предпочитает работать… теряет полезность идентичности… уважение к самому себе не потому что его отвергают белые…, потому что его идеал аутсайдера говорит о том, что он не должен работать'' (133) Такая теория, а практически - ссылка на опыт организации ''Нация Ислама'' в разделе, извините, ''Потенциальные способы ''лечения'' проблем'' (136).
Но нельзя не согласиться с авторами в том, что ''экономика идентичности находится на переднем крае. Мы следуем тенденции последних пятидесяти лет и продвигаем экономическую науку ближе к реальности'' (33). Потому что традиционный капитализм рассматривал отношения работника с хозяином как сугубо прозаические. Один продает рабочую силу, другой за определенную сумму ее покупает. Теперь понадобилось еще так вдохновить работника, чтобы он трудился не корысти ради, а с бравым энтузиазмом, как в армии. При этом – не затрагивая интересов того, кто работать в принципе не хочет. Интересная информация к размышлению на тему, какое общество идет (фактически, уже пришло) на смену капитализму.
