Марина Тимашева: 8 января в Петербурге на 75 году жизни скончался известный археолог, сотрудник Эрмитажа, соучредитель научно-информационного центра ''Мемориал'' Дмитрий Мачинский. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Волтская: Дмитрий Мачинский — не только известный историк, археолог, научный сотрудник Эрмитажа. В 1988 году он стал одним из основателей общества ''Мемориал'' в Ленинграде, с 2002 года - соучредителем Петербургского научно-информационного центра ''Мемориал''. В 1995 году Дмитрий Алексеевич учредил научные чтения памяти своей дочери археолога Анны Мачинской, ежегодно проходящие в Старой Ладоге в декабре. В этом декабре, последнем для Дмитрия Мачинского, чтения прошли в 16-й раз и он еще успел на них выступить. О Дмитрии Мачинском вспоминает археолог, сотрудник Института материальной культуры Ольга Щеглова.
Ольга Щеглова: Дмитрий Алексеевич это наш очень глубокий друг. На мемориальной доске - имя его отца, Алексея Мачинского, погибшего на войне. А если мы пройдем в нашу знаменитую отраслевую библиотеку, то мы увидим портрет его мамы, которая заведовала этой библиотекой - ее очень помнят, любят. То есть Дмитрий Алексеевич был археологом по рождению, по воспитанию. Он когда-то пришел сюда аспирантом и потом был нашим коллегой и другом, несмотря на то, что всю жизнь он проработал в Эрмитаже как совершенно блестящий экскурсовод и блестящий оратор. Глубина, широта, красота его лекций, его познаний была, конечно, неизмерима. Сферы - самые разные. Это археология скифо-сарматская, от Сибири до замечательных курганов Украины, Крыма, это археология античная, это античная история, проблемы, связанные с эпохой Великого переселения народов, с поздней Римской империей и с теми событиями, которые происходили на территории нашей страны в это время. Он вообще был такой человек, который смотрел, как трансформируется история в пространстве. И, конечно — поэт, поэт мысли, если можно так сказать. Человек, который фонтанировал идеями, ими делился очень щедро. И за ним идет плеяда учеников, а каждый человек - своя индивидуальность. Особенно это отрадно видеть, потому что там очень много молодых. У нас же вообще повыбито поколение в науке. За ним идут 30-летние, тянулись они к нему. Он не был ни кандидатом наук, ни доктором, ни академиком, ни профессором. И в то же время в этом году состоялось крупное собрание археологов России, Археологический съезд в Старой Русе. Он начался пленарными докладами. Пленарный доклад делали академик Янин и директор нашего института, член корреспондент Академии наук Евгений Николаевич Носов, тоже величина крупная. Их доклад был посвящен аспекту полемическому, связанному с образованием Древнерусского государства - Ладога и Новгород. Они спорили с Мачинским. И как сказал его учитель, а уж это европейская величина и мировая Лев Самойлович Клейн, ''человек не написал диссертации, но это был тот редкий случай, когда в очень сложных условиях у него была научная репутация''.
Татьяна Вольтская: Старшим товарищем, другом и учителем называет Дмитрия Мачинского младший научный сотрудник Эрмитажа Вячеслав Кулешов.
Вячеслав Кулешов: Я знал его с декабря 2000 года. Когда я впервые приехал в Ладогу на чтения памяти его дочери Ани с докладом про слово ''Ладога'', Дмитрий Алексеевич сразу выразил ко мне бесконечное доверие, мы подружились, я очень многому у него научился как в научном плане, так и, главным образом, в человеческом. Я участвовал в этих чтениях почти беспрерывно почти 11 лет. Могу сказать, что это абсолютно уникальная конференция, ее атмосфера это равенство исследователей всех возрастов, студент ты или доктор наук, ведущий научный сотрудник. Эта конференция, которая сближала и помогала установить те контакты, которые в обычной жизни трудно установить из-за барьеров должностных, формальных, и так далее. Пространство научных интересов Дмитрия Алексеевича было обширно как хронологически, так и географически. Одним из его стержневых сюжетов, с которым он начал работать в Эрмитаже как экскурсовод, как специалист по древнему искусству и археологии, это то, что является одним из символов Эрмитажа как музея мирового уровня - это скифский звериный стиль. Это внезапно вспыхнувшая ярчайшим пламенем традиция, которая представляет собой воплощение ключевых моментов идеологии древних кочевников евразийских степей, это искусство, в котором воплощены два начала, которые показаны пластикой звериных образов - хищников и травоядных. Это искусство, в котором явлена борьба начала мстительного, пыточного, излова, так, как оно противостоит началу возвышенному, божественному, доброму и кроткому. Я хорошо помню, что на тех записях, которые сохранились с советского времени, аудиозаписях его экскурсий, он проводил огромного значения параллель между идеологией скифского звериного стиля, с одной стороны, а с другой стороны, проповедью великих пророков ''осевого времени'', это эпоха которую впервые выделил Ясперс, которая связана со вспышкой внимания к человеку и к человеческому началу. Так вот, Дмитрий Алексеевич проводил параллель между проповедью Заратуштры, великого иранского пророка - необходимость борьбы со злым началом в мире, и четкий дуализм, который имел аналогию в зверином стиле, а с другой стороны, с современной российской действительностью, в которой борьба двух начал в тоталитарном обществе сталинской эпохи в высшей степени похожа на борьбу подавляющего, репрессивного, хищного начала против гуманности и культуры. Это производило огромное впечатление и все, кто слышали это, не могли не запомнить это на всю жизнь.
Татьяна Вольтская: Когда жизнь человека явно и ярко вырывается за свои материальные пределы, это умеряет горечь расставания, показывая, что смерти нет, есть другое измерение существования духа. Наверное, это имел в виду и сам Дмитрий Мачинский в своем выступлении 1996 года на смерть Иосифа Бродского. Теперь слова, сказанные о Бродском, в большой степени относятся и к нему самому.
Дмитрий Мачинский: Что же остается нам, остающимся здесь? Вероятно, только послать туда все свидетельства нашей благодарности за то, что он был. Я думаю, что он сейчас встретил огромный мир, где его встретили разные образы, в том числе тех, с кем он когда-то прощался. Вот один из образов смерти, который увиделся когда-то ему, это его поразительное стихотворение ''Сретения'' о Симеоне Богоприимце, пророке, которому было дано знание, что он не умрет прежде, чем не увидит маленького Иисуса, маленького Христа. И вот он увидел. Это длинные стихи, но в конце возникает поразительный образ смерти, когда Симеон, свершив все, что ему было дано свершить в этой жизни, идет к выходу из храма:
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
