Марина Тимашева: Петербургское издательство ''Вита Нова'' выпустило книгу избранных произведений поэта Александра Введенского ''Гость на коне''. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская:
Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
Так начинается ''Элегия'' Александра Введенского – пожалуй, самое знаменитое его стихотворение, своей торжественной и зловещей поступью напоминающее мне развернутую подпись к апокалипсическим гравюрам Дюрера. Оно кажется одинокой скалой, стоящей в призрачном море стихов Введенского, где каждая волна кривляется, строит рожи, непристойные и трагические, бледнеет, краснеет и рассыпается веером мелких брызг. Александр Введенский, так же как и Венедикт Ерофеев, идеально подходил для серии ''Рукописи'' - для самиздатских тестов со сложной судьбой, - говорит арт-директор издательства ''Вита Нова'' Наталья Дельгядо.
Наталья Дельгядо: Введенский пострадал не только в годы советской власти, но, в отличие от многих других, и после советской власти. Потому что была очень сложная ситуация с авторскими правами, даже бывали такие случаи, когда сборники обэриутов выходили с чистыми листами на том месте, где должны были быть стихи Введенского. Это называлось среди литературоведов, как я недавно узнала с удивлением, ''дырка имени Глоцера'' (Глоцер это литературовед и специалист по обэриутам), поскольку, по какой-то странной случайности, распропагандированные Глоцером товарищи считали, что именно он контролирует творческие права. Наконец, спустя много лет, после того как напрямую мы обратились к наследнику Введенского, его сыну, оказалось, что все было совсем не так. Кроме того, как обычно, у нас идея книжки появляется, когда появляется идея картинок, поскольку все книги мы выпускаем с иллюстрациями, или когда мы находим художника, который может как-то конгениальо автору воплотить этот текст в картинках. И замечательно Игорь Улангин объяснил то, что он сделал, в картинках. Он говорит, что в каждом произведении Введенского много реальности, и действующие лица, персонажи - это слова. И все говорят принципиально одновременно, говорят, не слушая друг друга, и отсюда в рисунках появляются коридоры, замкнутые пространства, тупики, такое наслоение планов.
Татьяна Вольтская: Владимир Глоцер – действительно очень крупный исследователь обэриутов, – поясняет литературный критик Никита Елисеев.
Никита Елисеев: Начал он их исследовать тогда, когда за это исследование никаких денег не полагалось, а полагалось получить по шапке. Что касается этой компании молодых поэтов, мне кажется, что для понимания их творчества нужно понять, что детство этих ребят пало на время гражданской войны и революции, на время смертей, расстрелов, голода и, самое главное, на время торжествующего абсурда. Причем торжествующий этот абсурд проходил не под маской, а просто под дивизом рационального, разумного устройства общества. Собственно, самое главное в поэзии всех обэриутов - торжество бессмыслицы. Вот что удивительно: люди, находящиеся в разных концах Европы, будь то Франц Кафка, сюрреалисты или обэриуты, они начинали работать в том же направлении. Если читать пьесы Введенского, его рассуждения, то, кажется, читаешь Франца Кафку, у которого ярче проявился юмор. Кажется, что над всеми этими пьесами и стихами стоит знаменитая фраза Кафки, которую он сказал Максу Броду. Когда Макс Брод спросил: ''Что ж, ты хочешь сказать, что надежды в мире нет?'', Франц Кафка улыбнулся и сказал: ''О, надежда есть, только не для нас''.
Татьяна Вольтская:
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Это было продолжение ''Элегии'' Александра Введенского. Чем же замечателен новый сборник этого поэта? Никита Елисеев.
Никита Елисеев: Там, составленная Алексеем Крусановым, крупнейшим специалистом по истории русского авангарда, блистательная хронологическая канва жизни Введенского. Я, конечно, очень жалею, что в этом сборнике не помещены детские стихи Введенского - взрослый и страшный абсурд был бы уравновешен детскими стихами. И тут, кончено, надо сказать об удивительной истории, которая произошла с обэриутами и поклониться в ноги Маршаку. Маршак просто понял, что этим ребятам некуда будет деться - то есть где-то во Франции и в Германии они бы издавали свои сборники, а здесь они просто их забьют. А здесь он их пустил, причем надо было понять, что именно их отношение к миру голыми глазами, странное отношение к миру, где стул превращается в победу, где бог - без глаз, без ног, без рук - сидит в клетке, что это отношение к миру близко к детскому отношению. И то, что он их пустил в детскую литературу, это, кончено, великий поклон Маршаку. А первый человек, благодаря которому они на какое-то время даже получили площадку, где они могли ставить свои пьесы, работать, и где они друг с другом общались, это был Николай Баскаков. Он был директором Дома печати, и в этот-то дом печати он набрал всех леваков от искусства, он позвал туда Филонова и филоновцев, он позвал туда Игоря Терентьева, который ставил там своего великого ''Ревизора'', и он позвал обэриутов. Сам по себе Введенский был самым шикарным. Ну, Храмс просто строил сумасшедшего - в цилиндре ходил, рисовал розы на щеках, и прочее, Олейников был просто издевателем, пародистом, Заболоцкий был такой крепкий, жесткий, деловой человек, работяга, а Введенский был, конечно, франт. Кто был поэтом в таком романтическом смысле, это был, конечно, Введенский — франт, гуляка, игрок и выпивоха. Когда его первый раз пришли арестовывать чекисты, они были абсолютно искренне поражены обстановкой его комнаты. Кто-то из участвующих в обыске сказал ему: ''А где вы спите?''. ''У женщин'', - спокойно ответил Введенский. Зачем ему здесь-то спать? Он уехал в Харьков, относительно нормально работал, в отличие от Хармса, который жил в полной нищете, работал в Харьковском областном Театре кукол, нормально издавал книжки. Но все равно он не уберегся, потому что в 1941 году его арестовали и он погиб в заключении.
Татьяна Вольтская:
Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя -
сходить с ума не надо.
Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный -
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый -
лети без промедленья.
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.
