Михаил Соколов: Сегодня мой собеседник - Юрий Борисович фон Шлиппе (в эфире Юрий Мельников), один из ветеранов Радио Свобода.
Работу на Радио Юрий Шлиппе начал в 1958 году в Мюнхене.
До этого было детство в немецком городке Дессау, где его отец Борис Федорович Шлиппе работал инженером на авиазаводе.
А начнем мы разговор с дедушек, видных земских и государственных деятелей старой России - Федора фон Шлиппе и Николая Мельникова.
Юрий Борисович, не могли бы вы рассказать о ваших предках, о семье Шлиппе и потом о семье Мельниковых, например, начать с ваших дедушек, которые достаточно известные люди.
Юрий Шлиппе: Мемуары дедушек вышли в «Российском архиве», их воспоминания от рождения до начала их жизни в эмиграции, то есть начала 20-х годов, и как сложились 30 лет их в эмиграции, – это я по документам, по письмам, по воспоминаниям описал. Оба деда были, в частности, земскими деятелями в очень интересный период русской истории. Это период столыпинских реформ. Оба деда были горячими поклонниками этих реформ.
Один дед – Шлиппе - в Московской губернии, а Мельников в казанской губернии, они одно время возглавляли губернские земские управы в Москве и в Казани. Они были знакомы друг с другом по работе, были дружны, были единомышленниками. Кроме того, каждый из них работал в свое время в Министерстве Земледелия. Потом оказались в эмиграции. Дед Мельников – ясно - русского происхождения, он из обедневшей дворянской семьи. Там есть очень видные люди, его дед и дядюшка, прадед и так далее – это профессора Казанского университета, общественные деятели в Казани. А Федор Владимирович фон Шлиппе немецких кровей, но сам родился в России и считал себя больше русским, чем немцем.
Михаил Соколов: По взглядам они были монархисты?
Юрий Шлиппе: Да, они монархисты убежденные. Они по своим взглядам, конечно, относились к консервативному лагерю. Они не были крайне правыми, они были просто консерваторами. В частности, Мельников согласился выставить свою кандидатуру от октябристской партии, и был короткое время депутатом Государственной думы. Что касается практической работы и тех реформ, и тех представлений, которые они имели о том, что необходимо России для того, чтобы она продвинулась, тут они были передовыми людьми.
Михаил Соколов: Юрий Борисович, как они покинули Россию?
Юрий Шлиппе: Не совсем спокойно. Николай Александрович Мельников в последние годы войны занимал пост главного уполномоченным по заготовкам армии, заготовкам продовольствия. А когда произошла революция, ему предложили, не знаю, сам ли Колчак, во всяком случае, он оказался в правительстве Колчака на той же самой должности. Вместе с Колчаком проделал весь путь до Дальнего Востока со старшей дочерью, которая его сопровождала все это время, оказался в Харбине. А оттуда они потом перебрались морским путем в Марсель, потом в Берлин, а после этого в Париж.
Федору Владимировичу фон Шлиппе в первые же дни и недели после революции кто-то сказал, что существует список тех, кто в первую очередь должен быть арестован, расстрелян, и он там числился. Ему посоветовали даже домой не возвращаться. И он как многие другие, в том числе и Кривошеин и другие деятели, оказался в Киеве. Из Киева он сделал попытку уйти на юг, присоединиться к Белому движению. Это не удалось, потому что движение фронтов было такое, что все захлестнуло, он должен был вернуться в Киев. И какое-то время он политической деятельностью не занимался, надо было как-то жить, деньги зарабатывать.
И тут ему повезло: нашлись люди, помещики из его знакомых, у него много было знакомств со многими людьми.
В 1915 году на него было совершено покушение. Это произошло в здании губернской управы, и кто-то выскочил, его ударил каким-то железным предметом по голове. Спасло, может быть, то, что дед был на выходе, у него была шапка надета. Несколько дней спустя он себя почувствовал очень плохо, потом потерял сознание, лежал в коме и потом полностью потерял память. Понадобилось около года, чтобы все вернулось к нему. Но после этого к активной общественной деятельности он просто не чувствовал себя подготовленным, способным. И ему один друг, который был богатый землевладелец и фабрикант, предложил ему разобраться в хозяйстве и указать пути, как это рационализировать. Это было очень успешно, поэтому появлялись новые и новые заказы на эту работу. И этим же он занимался одно время на Украине, в том числе в имении, где был сахарный завод.
Михаил Соколов: Он же, по-моему, закончил Петровскую сельскохозяйственную академию?
Юрий Шлиппе: Совершенно верно. В то время, когда он отсутствовал, вся остальная семья, его родители, старшее поколение, его жена и дети уже уехали в Ригу. Рига была под немецкой оккупацией. Дед выбрался потом в Ригу, но когда они там вместе оказались, буквально две недели спустя был знаменитый революционный переворот, большевики местные и русские совершили переворот, и была революция. Семья оказалась в чекистских застенках, в подвале, откуда выводили людей на расстрел, в самом начале января 1919-го года.
И действительно они чудом спаслись, потому что деда вызвали на допрос и задали странный вопрос: знает ли он толк в сахароварении? Дед говорит: "Да, знаю". Выяснилось, что один из ведущих профессоров рижского политехнического заявил в ЧК: «Что вы держите человека, который нашей республике крайне необходим как специалист, потому что мы должны заботиться о том, чтобы поставить на ноги дело, я хочу, чтобы он был послан на Украину, чтобы там выбрать, запасти и привезти семена сахарной свеклы». Таким образом, снарядили деда с паспортом, где его фамилия и имя были перевраны на латышский лад, и с молодым вооруженным латышом-красногвардейцем.
Михаил Соколов: А семью оставили в заложниках?
Юрий Шлиппе: Нет. Когда деду это предложили, он сказал, что он, конечно, это сделает при условии, чтобы немедленно была освобождена семья и чтобы была гарантия, что их не тронут. Таким образом, он вторично оказался на Украине, но с таким заданием. То, что там происходило с этими семенами, с вагоном, который потом украли – это "Тысяча и одна ночь". Они потом вместе с латышом молодым должны были прибыть в Москву. В Москве деда опять арестовали. Он потом еще довольно длительное время каким-то образом странствовал по России, и потом, обросший бородой, в крестьянской одежде, как мешочник в кепке и с мешком на плече, он направился на север, чтобы перебраться в Латвию. Там действительно как раз на свой день рождения в апреле 1920 года, можно сказать, на четвереньках переполз ночью латышскую границу, оказался потом в Риге, чтобы узнать, что семья уже находится в Германии, они были в Дрездене. Он сам поехал в Дрезден, там произошло объединение семьи.
А семья моего деда Мельникова, жена, двое сыновей и две дочери, когда шли бои в районе Казани, то они оттуда хотели бежать. Опять же положение изменилось настолько, что они должны были вернуться в Казань. Старший сын, мой дядя Григорий, который воевал молодым офицером в Русской армии против немцев во время Первой мировой войны, он Георгиевский кавалер, он, конечно, поступил в Белую армию и участвовал в боях. Другой сын каким-то образом смог эмигрировать, он потом оказался в Америке. Но семья оказалась в Казани.
Григория в это время уже в 1920 году посадили, у него была молодая жена, маленький ребенок. А Николай Александрович Мельников с дочерью перебрался в Европу. Он знал, где его старый друг Шлиппе – это был Берлин. Под Берлином в знаменитом Вюнсдорфе, раньше там был лагерь для военнопленных, а после них оказались беженцы русские. В 1923 году он подался во Францию, сначала в Париж, потом в провинцию. И стал потом по отдельности выкупать свою семью.
Михаил Соколов: То есть большевики давали возможность за определенную сумму получить паспорт и выехать?
Юрий Шлиппе: Насколько я понял, это было оформлено так. Сохранились письма моей бабушки, которые она писала уже не из Казани, а из Москвы, как все это происходило. Она, конечно, многое не могла писать открытым текстом, но насколько я понял, им давали заявление о временном выезде, им давали этот выезд, но они должны были заплатить столько-то - две тысячи рублей золотыми рублями. Это когда люди оставались, то, конечно, эти деньги шли в доход. Бабушка уехала в 1921 году, моя мама – в 1923 году, младшая ее сестра Наташа последняя в 1928 году выехала уже из Союза. А Гришу сначала выпустили, потом вторично арестовали, а в 1938 году его забрали и семье было сказано, что 10 лет без права переписки, в действительности он был уже расстрелян.
Михаил Соколов: В Берлине, чем занимались Шлиппе, когда Федор Владимирович там обосновался? Это было какое-то отделение Красного креста или это было Представительство по делам русских эмигрантов?
Юрий Шлиппе: И одно, и другое. В Париже был восстановлен совершенно по-новому, конечно, Земгор.
Михаил Соколов: В Праге тоже.
Юрий Шлиппе: Дед в первые годы в начале 20-х годов занимался с одной стороны Земгором. А Земгор занимался помощью и устройством русских беженцев, которых в Берлине в начале 20 годов было очень много.
Михаил Соколов: У Земгора были разнее государственные суммы, которые они собрали и пытались использовать на благотворительность.
Юрий Шлиппе: А помимо этого дед, который, по-моему, уже в России был деятелем Красного креста, он вошел в зарубежный русский Красный крест. Земгор, а тем более и Красный крест – это все потом в нацистское время прекратились.
Михаил Соколов: То есть они были закрыты как организации?
Юрий Шлиппе: Они были закрыты. То есть тут частично путем самороспуска, а частично был наложен запрет и так далее. Так что эта деятельность прекратилась. Но у деда была большая семья, и он единственный кормилец этой большой семьи. Был период, когда он был безработным, потом стоял в очереди, чтобы получить жалкое какое-то пособие. Потом он стал управлять домами, при этом происходили случаи купли и продажи домов и так далее. У него была маклерская канцелярия. Этим он зарабатывал на хлеб насущный и кормил семью.
Михаил Соколов: Но не разбогател?
Юрий Шлиппе: На этом не разбогатеешь. Тем более, что уже начиная с 1943 года, один за другим стали под бомбежкой рушиться и разрушаться дома. А потом в начале 1945 года во второй раз в жизни пришлось все оставить позади. В свое время в 1918 году - это было довольно много в России, тут меньше, но все-таки был большой дом под Берлином, маленькая городская усадьба с садом. Таким образом, он оказался нищим беженцем в южной Германии на попечении американской организации, которая помогала перемещенным лицам, беженцам в данном случае. Они тоже должны были переезжать – это последний приют, где они находились. В 1951 году он скончался. Через полгода после смерти своего старого друга Николая Александровича Мельникова, который скончался. Шлиппе еще успел написать в "Русской мысли" некролог. Так оба деда в один год.
Михаил Соколов: Мельников жил в это время в Париже или в Германии?
Юрий Шлиппе: В Ле-Ман, где знаменитые автогонки происходят.
Михаил Соколов: А он чем занимался последние годы - тоже сельским хозяйством?
,
Юрий Шлиппе: В Париже было невмочь по разным причинам, и он решил: нет, мы отправимся в Ле-Ман. Сначала не в сам город Ле-Ман, а недалеко от города они арендовали небольшое крестьянское хозяйство.
Михаил Соколов: Это называлось "садиться на землю".
Юрий Шлиппе: Садиться на землю, совершенно верно. Николай Александрович Мельников вообще обожал землю. Пусть он не глава земской губернской управы, но хотел копаться в земле. Кроме того был свой огород, где что-то выращивалось. Там сначала была корова, было еще что-то. Мои сестры, его дочери, тоже работали. Есть замечательные фотографии моей мамы и сестер в каком-то бесформенном крестьянском облачении. А когда мама выходила замуж, то в ее свидетельстве, паспорте, личном удостоверении по-французски было написано в графе "профессия" – “cultivatrisse”, крестьянка.
Вообще Николай Александрович Мельников все эти годы сидел и писал. Он писал и воспоминания, и много читал, перебирал литературу историческую и современную, связанную с судьбами России и так далее. Об этом писал, все это осталось в наших руках и очень интересно читать.
Михаил Соколов: Не все опубликовали еще?
Юрий Шлиппе: Нет, не все опубликовалось.
Михаил Соколов: Теперь давайте про вашего папу расскажем. Ваш отец, как складывалась его жизнь в эмиграции?
Юрий Шлиппе: Отцу было 16 лет, когда семья фактически бежала из России, сначала, как я сказал, в Ригу, а потом он оказался в Германии. В Дрездене надо было срочно оканчивать школу не только потому, что семья немецкого происхождения и в семье сохранялся немецкий язык, но просто в семьях тогда было принято, что детей обучали языкам, и немецкий, и французский, так что немецкий он знал. Конечно, не в совершенстве, но в достаточной мере, чтобы закончить там школу. Школу он закончил, как и его брат Петр, который на год с лишним моложе его. Но получать высшее образование, в университет поступать и так далее этой семье было просто не по карману. Семья должна была начинать более-менее с нуля и в очень трудное время послевоенное, после Первой мировой войны. Кризис. Надо было как можно быстрее встать на ноги самому.
Поэтому он поступил в очень скромный провинциальный политехникум: сначала на севере, потом в Саксонии и его окончил. Но человек он был очень способный, позже все то, что ему не мог дать этот политехникум, он взял своим трудом и отчасти, приглашая каких-то коллег и так далее, занимался высшей математикой, наверстывал. Уже в 1928 году он, окончив политехникум, поступил в маленькую авиакомпанию "Рорбах", была такая в Берлине. А в начале 1930 года он получил приглашение переехать в Дессау к Юнкерсу. Это, конечно, был лотерейный билет, как вытянуть лотерейный билет. Он, конечно, поехал, так что мы оказались в этом городе.
Михаил Соколов: Я хочу спросить: а ваша мама, как они с отцом познакомилось, как это происходило все?
Юрий Шлиппе: Это благодаря тому, что деды мои Мельников и Шлиппе друг друга знали, были дружны. Мой дедушка Федор Владимирович Шлиппе в один прекрасный день сказал своему сыну: "Слушай, там есть дочки, и ты поезжай и навести их, посмотри на них". Отец это сделал.
Михаил Соколов: То есть он его отправил свататься?
Юрий Шлиппе: Свататься отправить, да. Приехал приятной наружности молодой человек в гости от старого друга семьи Федора Владимировича. И все остальное очень просто и естественно развивалось.
Михаил Соколов: А он уже был в это время инженером, мог содержать семью?
Юрий Шлиппе: Очень скромно, он только начал работать у Рорбаха, он уже был молодой инженер и уже имел место.
Михаил Соколов: А мама ваша училась где-то в это время или на ферме работала?
Юрий Шлиппе: Мама очень хотела учиться с детства. Но уже с 11 или 12 лет ей пришлось заниматься тем, чтобы ухаживать за младшими детьми, за крестницей. И потом революция, в 1923 году ей было 17 лет, она выехала в Ле-Ман, там стала крестьянским хозяйством заниматься, потом стала женой Бориса Федоровича Шлиппе. Надо сказать, что мама потом частично путем самообразования, невзирая ни на что, была все-таки и начитанной, и достаточно образованным человеком.
Отец работал у Юнкерса. После 1933 года Юнкерс стал для гитлеровского режима нежелательной персоной, потому что он не соглашался идти на то, чтобы перестраивать все дело на военный лад, то есть его фактически отстранили. Но продолжалась работа, причем не только по созданию военных самолетов, но и знаменитый Ю-52 транспортный и другие летали.
Михаил Соколов: Отец ваш занимался конструированием или расчетами?
Юрий Шлиппе: Он занимался статическими расчетами, затем была у него одна работа, которая стала, можно сказать, классической упоминается поныне и в учебниках, специальной литературе, он исследовал явление флаттера. И изобрел аппарат, измерительный прибор, которым при полете можно было измерять достижения критической точки флаттера.
В 1935 году, если не ошибаюсь, ему предложили фактически создать от нуля новый отдел у Юнкерса - отдел исследований и разработок. У отца разные были патенты и по газодинамике, последний проект, который уже относится к началу военных лет и который был продолжен – это было изобретение нового типа огнетушителей для самолетов. Но это он не успел довести до конца – война окончилась.
Михаил Соколов: Война, как она вам запомнилась? Вам же было 12, 13, 15 лет.
Для них, казалось, что эта война была не против России - это была война скорее за освобождение России, против сталинщины, против коммунизма и за другую Россию. Насколько это наивно, насколько это без расчета, без настоящего знания сути этого режима, этой идеологии и главным образом психологии Гитлера – это другое дело. Я сам всегда дивлюсь, как было возможно так думать. Но так думал не только Федор Владимирович Шлиппе - очень многие.
Михаил Соколов: А вы?
Юрий Шлиппе: Я как кур в ощип в свои 15 лет попал в немецкую армию. Школа была разбомблена в 1944 году, наша гимназия, и вообще 75% города Дессау были руины. И группу гимназистов собрали на берегу Эльбы, с какой целью, что - мы никто толком не знали. Вечером в апреле 1945 года нас выстроили, и какой-то полковник приехал, какой-то чин СА в желтой форме и торжественно объявили, что все силы нужны для того, чтобы защитить Германию. Нас просто перевезли через реку, через Эльбу в пригород Дессау, там был большой гарнизон. Нас одели, дали оружие, стали обучать. Обучались мы на плацу. Над нами летали американские истребители, которые иногда спускались. Так что все это учение происходило в реальных условиях.
И 10 дней спустя нас отправили в первое дело. Перебросили через приток Эльбы, там через мост перебросили, который лежал под артобстрелом. За нами мост взорвали, а мы залегли в траншее. По этой траншее тоже лупили. Рядом целая рота была 16-летних, рядом еще какие-то военные постарше нас.
Мне повезло, мне повезло в двух отношениях. Во-первых, наша рота была снабжена велосипедами, мы передвигались на велосипедах. Мы имели свое огнестрельное оружие, у кого-то были патроны, один пулемет был. Нас по телефону вызывали то на восточный, то на западный фронт, и мы на велосипеде катались. Не так много было таких вызовов. Повезло, что я никогда не попадал на восточный фронт, то есть против советской армии, только на западный. Во-вторых, повезло, что остался цел и невредим, потому что все-таки ребята из этого батальона, кто был убит, кто был ранен, кто потом попал в плен.
Потом после нескольких заданий собрали остаток нашей роты батальона фактически и направили в Берлин, чтобы защищать Берлин от советской армии – это в середине апреля. И мы главным образом ночью шли, днем отсыпались у каких-то крестьян на сеновале. И приближались к Берлину. Если бы еще каких-нибудь два дня, то мы бы оказались в этой мясорубке. Много шансов было или погибнуть, или попасть в советский плен, что, конечно, тоже было бы для меня несладко.
Но 2 мая мы двигались в лесу, с неба стали спускаться листовки английские, они извещали о том, что Гитлер покончил самоубийством и что его преемник – адмирал Дениц. Тут наш командир дал приказ: правое плечо вперед и стремительным шагом на запад.
Мы прибыли, кажется, 5 мая в город Гентин, уже фактически возле Эльбы, там переночевали на следующее утро рано двинулись к берегу Эльбы. Эльба была стремительная, полноводная, было холодно, вплавь переправляться через Эльбу было совершенно немыслимо.
Весь этот берег, сколько мы его видели, это все было военные в форме, немецкие солдаты, офицеры, которые ждали возможности, чтобы переправиться через Эльбу. Моста, конечно, не было, были только надувные лодки и несколько моторных лодок. Мы ждали. Действительно оказалось, что это был последний кусочек, не занятый советской армии, клочок земли, мы дождались, смогли переправиться, ночью заночевали в лесу, на следующее утро сдались американцам.
Так что я сначала был в американском плену, потом зоны переменились, нас отправили в английскую зону. Я к тому времени знал, что существует советская зона, что Дессау под советской оккупацией, но я абсолютно не имел представления, где же находится семья. Поэтому, хотя возможно было, тоже не без риска, бежать, когда нас маршем направили на север Германии, я шел с ними, потому что не знал, куда, собственно говоря, идти.
Так мы оказались в деревне одной недалеко от Брауншвейга, оказалось возможность там остаться, мне дали личное удостоверение, гражданскую одежду.
Была пожилая чета деревенского почтмейстера, у которого была маленькое подсобное хозяйство – коза, свинья, картошка и прочее. Почему я к ним попал? Мы жили на сеновалах. Офицеров определяли в комнаты у местных крестьян. Просто не было достаточно места в лагерях. Мой командир, капитан, он как раз оказался у этой четы, и я его там навещал, там мы и познакомились. Они узнали, что я не знаю, куда деваться, я напомнил их сына, который погиб в Сталинграде, и они мне и предложили, что покуда я не нашел свою семью, они меня примут. Так я стал жить у них, помогать по хозяйству, доить козу, картошку копать. А потом через так называемую "зеленую границу" перебрался в Дессау.
Отец, война окончилась для него так: ему было понятно, что ему угрожает мобилизация в фольксштурм, в народное ополчение, мобилизация всех, кто до сих пор не воевал. Это, конечно, совершенно безумная была затея, которая многим стоила жизни. Понимая все это безумие, он вместе с двумя коллегами устроил себе липовую командировку. Грузовик с какими-то материалами и с какими-то документами, в которых значилось, что такие-то и такие-то должны перевезти эти крайне важные в военных целях материалы на юг Германии. В Фридрихсхафене тоже было какое-то отделение, филиал Юнкерса. Они выехали в своих хлипких демисезонных костюмах, 35 километров проехав, они оказались у американцев, то, что им, собственно, и надо было. Избавились они от войны, но не избавились от плена. Потому что американцы не посмотрели на то, что это не военные, посадили их в лагерь военнопленных. Отец оказался на Рейне под открытым небом в огромных прирейнских лугах, где тысячи, десятки тысяч немецких военнопленных существовали. Он там сильно заболел, чуть было Богу душу не отдал.
И, кроме того, в это время уже стало ясно, что происходит обмен, происходит по договоренности стран-победителей, некоторая перетасовка, в советской зоне оккупации оказались Тюрингия, Саксония, Дессау, зато западные союзники получили свою часть, берлинский сектор - западные сектора Берлина, американский, английский и французский.
Отец понимал, что его жена и дети окажутся под советской властью. Пуганая ворона куста боится, поэтому ему эта мысль была крайне не мила, и он стал рыпаться, стал обращаться к коменданту лагеря, рассказывать, кто он, что семье угрожает и так далее. Чем больше он этому американцу рассказывал, тем более подозрительным он становился. И оказался в одиночной камере во Франции, а потом оказался уже в каком-то спецлагере в Нормандии вместе с какими-то генералами, профессорами.
В конце концов, весной 1946 года «кролика» отпустили.
Отец сразу в Дессау идти не захотел, его отпустили, он сначала работал дровосеком, чтобы вообще сориентироваться, кто, что, где и так далее. Он узнал, где старшее поколение, то есть его отец, мать, дядюшки, тетушки, няня на юге германии, фактически жили в приютах. И в первую очередь съездил к ним. А потом он хотел нас выручить. Существовала демаркационная линия, так называемая «зеленая граница», и через эту «зеленую границу» туда-сюда шли, перебирались под страхом, потому что попасться было опасно. Запасались все, кто чем мог, салом и бутылочкой шнапса.
Отец благополучно перебрался через демаркационную линию, оказался в Дессау, и тут же его забрали. Знали, конечно, что «кролик» должен вернуться в свою норку. Семья здесь, отслеживали, ждали. Ничего плохого ему не сделали, только дали понять, что никуда он уезжать не должен, а должен со своими коллегами приступить к работе на заводе Юнкерса, который в то время находился под советской администрацией. Там уже был советский директор, там все советские инженеры и, наверное, не только инженеры разбирались в том, что там делалось и что там было.
Таким образом, началась работа на заводе Юнкерса, которая внезапно закончилась тем, что рано утром в 5 часов 22 октября 1946 года раздался звонок в дверь. На пороге стоял лейтенант с ордером, вооруженные бойцы, в ордере значилось, что немедленно надо собирать вещи, погружать в грузовик и ехать в Советский Союз. Э
то касалось не одних нас, нашей семьи, в тот же самый день в тот же самый час во многих городах советской зоны оккупации, (ГДР еще не было) происходило то же самое, то есть вывоз немецких специалистов с семьями и со всем скарбом, то есть мебель, кто что хотел, мог с собой брать, все это погружалось в вагоны. И таким образом наша семья оказалась опять в России.
Михаил Соколов: День, когда была высылка и приход советских энкавэдешников, как это происходило? Ваша семья могла отказаться и не ехать в Советский Союз?
Юрий Шлиппе: Нет, конечно, это была форма ареста. Тут никого не спрашивали, и уклониться было совершенно невозможно.
Михаил Соколов: Но на льготных условиях?
Юрий Шлиппе: На очень льготных условиях, конечно. Но для многих перемена очень трудна в смысле и бытовом. Потому что семья, которая в Дессау жила в своем доме, могла оказаться, отец, мать и двое детей в одной или двух комнатах квартиры, которую делили с какой-то другой семьей. Все это было.
Михаил Соколов: А сколько дали на сборы? Вам, кстати, сколько лет было в тот момент?
Юрий Шлиппе: Мне еще не было 17-ти. То есть было в октябре, а в декабре мне бы исполнилось 17. Время дали, фактически мы могли собираться с утра до вечера, тогда все было погружено, погружены товарные вагоны, нам дали потом пассажирские вагоны.
Михаил Соколов: И куда вас повезли?
Юрий Шлиппе: Нас повезли в известный ныне город Дубна. Тогда Дубна четко делилась на левобережную и правобережную. На правом берегу что-то такое было, что охранялось очень тщательно, и никто не знал, что там. Это нынешние ядерные институты. На левой стороне Дубна не называлась Дубной, она называлась поселок Иваньково и Подберезье, разные названия были, город состоял из трех частей. Одна старая часть - это были деревянные дома или дома барачного типа, где жило местное население. Потом было несколько улиц и дома 3-4-этажные, которые были построены, когда строился канал Москва-Волга. Именно тогда была построена дамба, Московское море возникло, и там же был построен авиационный завод. Авиационный завод, разумеется, когда стали близко подходить немцы в 1941 году, его эвакуировали, а в 1946 году туда посадили часть юнкерсовского завода. Другая часть была возле Куйбышева.
Михаил Соколов: А что хотели выпускать?
Юрий Шлиппе: Это был первый опытный завод Министерства авиационной промышленности. Там продолжались все работы, которые не были доведены на юнкерсовском заводе из-за окончания войны - самолеты реактивные и, соответственно, горючее испытывалось новое и так далее, то есть все то, что потом отчасти было взято на вооружение. И, кроме того, конечно, работы в области космонавтики.
Михаил Соколов: Отец ваш должность получил?
Юрий Шлиппе: Его зачислили старшим или ведущим инженером. У него там было довольно видное место, и он самостоятельно работал, у него был свой маленький отдел.
Михаил Соколов: А вы, ваш брат, как вы это все восприняли? Это был шок для вас?
Юрий Шлиппе: Шоком явился тот момент, когда к нам пришли. Отец стоял на пороге и произнес сакраментальную фразу: "Ребята, одевайтесь, мы едем в Советский Союз". Это еще не было шоком, потому что настолько было неожиданно, что надо было одеваться и действовать. Но трудно было потом отрываться от всего того, что любил 16-летний мальчик или юноша, который занимается музыкой, театром, литературой, у которого соответственно и друзья, тяжело от всего этого оторваться.
Конечно, в доме сохранялся в какой-то мере русский язык, хотя, конечно, сохранить русский язык в провинциальном немецком городе, где не было русской колонии, где не было русских школ, конечно, было трудно. Поэтому наш русский язык, моего брата и мой, был, конечно, довольно жалким. Мы говорили с сильным акцентом. Кроме того, конечно, существовал в 120 километрах всего дом моего деда и всей его семьи, который был абсолютно русским домом и по духу, по языку, по всем друзьям, знакомым, которые приезжали. Мы ездили туда и летом на каникулы, и на Рождество, то всегда окунались в эту среду.
Но превалировало в языковом или в культурном отношении доминировало, конечно, немецкое. Но, я не хочу идеализировать, но я это очень хорошо помню, что приехав туда и услышав на улице русскую речь, сразу возникали какие-то непонятные дежа-вю, узнавание какое-то, которое было просто заложено всеми этими разговорами у деда. В нас это не насаждали, нас не воспитывали, чтобы вы русские - в этом была бы какая-то и неправда и фальшь, кроме того, что это было бы и не слишком разумно. Как видите, даже без этого на отца в 1937-38 году кто-то катил телеги в гестапо: вот, он воспитывает своих сыновей по-русски, говорит дома по-русски.
Потом возникло это ощущение России, с каждым днем шло всасывание в себя десятков новых слов.
Михаил Соколов: А выезжать с этой территории можно было только с разрешения?
Юрий Шлиппе: Если нужно к сапожнику в Кимры съездить, в районный город, то нужно подать заявление, что я хочу тогда-то съездить в Кимры. Это разрешалось или не разрешалось. Потом нас отправляли вместе с сопровождающим, обычно группкой какой-то отправляли туда. То же самое – областной город Калинин, ныне опять Тверь.
Михаил Соколов: А в Москву съездить?
Юрий Шлиппе: А в Москву съездить - это уже конечно трудно. Но один единственный раз зимой 1948 года нам удалось с отцом съездить в Москву без сопровождающего. Я до сих пор почти уверен, что и не было слежки в это время. Почему и как это получилось – для меня загадочно. Но, во всяком случае, мы с отцом оказались в Москве. И тогда произошло первое знакомстве наше с семьей Рау - это династия сурдологопедов, которые породнились с семьей Шлиппе.
И еще отец направил меня на Зубовский бульвар, где в подвальной квартире должны были жить мой двоюродный дед Сергей Александрович Шлиппе, его жена и может быть дети. И я их там нашел, Сергей Александрович мне не показывался. Я постучал, открылась дверь на цепочке, выглянула на меня женщина, вид которой я в жизни не забуду: такой изможденный, бледный как воск, совершенно седая, с потухшими глазами. Я полушепотом, вполголоса объясняю, кто я, как мы здесь оказались, и что папа просил меня. Она все это выслушала и потом сказала: "Да, да, я понимаю, но нам лучше не встречаться". И закрыла дверь.
Это такие впечатления, которые не забываешь.
Михаил Соколов: А в Советском Союзе вы и ваша семья провели сколько лет?
Юрий Шлиппе: Добрых 7 лет.
Михаил Соколов: Как эти годы прошли?
Юрий Шлиппе: Мы с братом поступили в местную школу. Кончив школу, мы, конечно, подумывали о том, чтобы поступить в вузы в Москве, брат на физико-математический в университет, я к тому времени потерял всякую надежду что-нибудь по музыке делать, и я решил во второй медицинский институт в Москве поступать. Нас туда повезли, конечно, с сопровождающим. У нас была целая команда сопровождающих, которым дали должность спецкомендант по обслуживанию немецких специалистов. Они нас на экзамен повезли, и один из них жил с мной в общежитии в Алексеевском студгородке напортив ВДНХ, пока мы сдавали экзамены. Нас срезали.
Мы вернулись восвояси, поступили на завод, на тот же самый завод. Брат к математикам, а я сначала переводчиком, техническим переводчиком устроился. В следующем году та же самая история. Мы едем туда сопровождающим, сдаем экзамены. Сидит передо мной маститый профессор, такой вальяжный с пухлыми ручками, экзаменует меня по русской литературе, "Лев Толстой как зеркало русской революции" Владимира Ильича Ленина. Я это доложил. Он театрально откинулся, ручками развел и говорит: "Товарищ, вы плохо штудировали Ленина".
Проходит еще год. Брат опять с математиками и реактивщиками, я поступил в химическую лабораторию. Опять подаем наши документы. Тут один из наших "пастухов", один из спецкомендантов говорит: "Опять вы документы подали в Москву? Опять то же самое может случиться, может быть попробовали бы в каком-нибудь другом городе".
Стали смотреть - куда. И лучшего места не нашли, как Куйбышев. В Куйбышеве довольно хороший, как ныне сказали бы, рейтинг был у медицинского института, для брата, к сожалению, нашелся только индустриальный. В 30 километрах от Куйбышева на Красной глинке в 1946 поселили группу немецких моторщиков с Юнкерса, и там была молодежь. Мы знали, что эта молодежь учится в Куйбышеве в вузах. Казалось, что если нас там не примут, то уже нигде не примут. Мы поехали, сдавали наши экзамены, шли на круглые пятерки и тот, и другой.
Михаил Соколов: Как вы смогли вернуться?
Юрий Шлиппе: Начиная с 1950 года уже стали отпускать менее нужных рабочих, а потом дали возможность желающим отправлять семьи в ГДР, а специалисты сами должны оставаться. Дважды мы подавали на эту возможность, и дважды в последний момент какая-то невидимая рука наши имена снимала из этого списка. А потом март 1953-го, Сталин помирает, июнь или июль – Берию расстреливают. Мы после каникул, которые мы провели в Подберезье, вернулись, в Куйбышев, и телеграмма от родителей: "Выезжайте немедленно, такого-то числа ноября эшелон, которым нас отправляют в Германию".
Вот так собрались, распрощались с нашими товарищами, откланялись профессорам и поехали в наше Подберезье. Там эшелон, чуть ли не 1 декабря 1953 года мы оказались в Лейпциге, потом Восточный Берлин. Отца еще задержали, его отпустили поздней весной 1954 года.
Михаил Соколов: Юрий Борисович, а потом удалось перебраться из восточной Германии в Западную?
Юрий Шлиппе: Это было относительно просто, хотя тоже не без риска. На берлинской электричке переправляли. И конечно, если бы кто-нибудь обратил внимание, кто-нибудь настучал или какой-нибудь был контроль, то могло тоже сильно не повезти. Это сентябрь 1954 года.
В январе 1955 года я оказался в Мюнхене, сначала у Александра Степановича Казанцева – это небезызвестный автор "Третьей силы", один из главных авторов этого небольшого европейского отдела "Голоса Америки". Я на пробу пришел, меня приняли, и так все началось.
Никакой авиационной промышленности не было, отец начал консультантом у фирмы, которая занималась огнетушителями. Устроили пансион для отдыхающих и для тех, кто лечился. Мама вела этот пансион
Потом они переехали в город Манхайм, там мой отец, у которого всегда была тяга устроить что-нибудь такое свое, устроил ресторан-гриль, и этим рестораном управляла мама. Сначала одного брата, потом второго брата, маму я перетянул в Мюнхен, и в конце концов и отец тут оказался. Мама потом поступила работать на Радио Свобода.
Михаил Соколов: А вы как пришли на Радио Свобода?
Юрий Шлиппе: Это было уже в 1958 году. Я перешел на Свободу, потому что мне это больше понравилось. Потому что "Голос Америки" - это все-таки голос Америки, это Госдепартамент, ты представляешь интересы и картину Америки. А на Свободе я понимал, что тут занимаются больше Россией, Советским Союзом, что меня и привлекло.
Михаил Соколов: Потом Юрий фон Шлиппе учился в Мюнхене в университете у философа Федора Степуна, работал на Радио Свобода вместе с Владимиром Вейдле и Георгием Адамовичем, трудился в корпункте Радио Свобода на Тайване, был среди тех, кто встречал после высылки из СССР Александра Солженицына. Но об этом как-нибудь в следующий раз.
