Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. О культуре - на два голоса. Здравствуйте, Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!
Иван Толстой: Сегодня в программе:
Русский аукцион в Париже.
Новинки ярмарки Нонфикшн.
Шемякин и Высоцкий: книга и выставка.
Сборник памяти историка Рашита Янгирова.
Юбилей правозащитника Виктора Файнберга.
И новые музыкальные записи.
С чем вы нас сегодня, Андрей, познакомите?
Андрей Гаврилов: Мы будем слушать коллектив, который называется по-английски (я даже не знаю, как правильно произнести его название) ''Paris Troika'', а что имеется в виду - ''тройка из Парижа'' или ''перестройка'' - это уже пусть каждый решает сам.
Иван Толстой: В этом году мы с вами, Андрей, в основном, ведем на пару программу ''Алфавит инакомыслия,'' больше обращенную к недавней истории, но текущие культурные события никуда не исчезают, и вот к концу года накопилось немало интересных тем. До конца декабря мы постараемся успеть кое о чем побеседовать. И давайте начнем с ваших впечатлений о наиболее интересном на московской культурной сцене.
Андрей Гаврилов: На московской культурной сцене много чего происходит интересного постоянно, ежедневно, а сейчас, действительно, культурная жизнь бьет ключом. Я помню, в советское время все очень издевались над этой фразой, тем не менее, это правда - очень много интересных событий, очень много чего происходит. Наверное, все внимание читающей публики (что-то меня сегодня все тянет на советизмы) притягивает к себе в скором времени открывающаяся Выставка-ярмарка Нонфикшн, которая, и здесь я готов отвечать за свои слова, стала главным событием книжного года в Москве, полностью перетянув на себя то одеяло, которое еще недавно принадлежало Московской международной книжной выставке-ярмарке. И хотя законы рынка диктуют свое, и на последних нон-фикшн уже появились продавцы открыток, наклеек или ''Поздравляем с юбилеем (свадьбой)'' или ''Поздравляем с рождением ваших птенцов'', что-то такое я видел чудовищное, именно Центральный Дом художника, где традиционно происходит эта книжная ярмарка, остается тем местом, куда стекаются книголюбы не только из Москвы и Подмосковья, но и из других, иногда даже весьма отдаленных, городов страны. Мы будем говорить о том, что там представлено, что там будет представлено, какие новинки мы увидим, но уже некоторые названия нам удалось узнать заранее.
Так, например, на выставке в этом году будет представлена книга под феерическим совершенно названием, я не могу себе отказать в удовольствии полностью его прочесть: ''Вруцелето, эмблемат, апофегмат… Цельно-гравированные кириллические книги и гравюры в русских рукописях XVI–XIX веков из собрания Ярославского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника''. Длинное название, но на самом деле это очередная книга в серии ''Первая публикация'' в рамках одноименной программы Благотворительного фонда Владимира Потанина.
Ярославский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник стал победителем Всероссийского музейного конкурса ''Первая публикация'', представив коллекцию цельно-гравированных кириллических книг, которые и легли в название этого тома. Как видно по названию, книга посвящена такому малоизвестному и малоизученному типу изданий как цельно гравированные издания, в которых текст и иллюстрация гравируются и печатаются с одной печатной формы или доски. Подобные книги и рукописи не представлены в постоянной экспозиции Ярославского музея-заповедника, и тем интереснее этот альбом. Особенно интересно то, что большинство гравюр в нем воспроизведены в масштабе 1:1.
Насколько я помню, Иван, мы с вами едины в нашей высокой оценке изданий в рамках проекта ''Первая публикация'', как правило, эти книги сделаны с выдумкой, интересно, мастерски как с полиграфической точки зрения, так и с точки зрения содержания.
Иван Толстой: Я с вами совершенно соглашусь, я являюсь счастливым обладателем всего нескольких из большого перечня этих томов, и должен сказать, что это такая, с моей точки зрения, Нобелевская премия для книги, вообще для некоего художественного, зрительного проекта, эта Потанинская серия, потому что держать такую книгу в руках - истинное удовольствие. В ней много затей, много чего напридумано с связи с этим изданием: тут и особый справочный аппарат, и особые тексты, и комментарий, который вы не найдете в другом месте, и какие-то наборы картинок, так повернутые, эдак повернутые... Словом, настоящее удовольствие для глаз. Поэтому я для себя это называю такой Нобелевской премией - попасть вот в эту серию и быть изданным этим Благотворительным фондом.
Андрей Гаврилов: В таком случае нельзя не сказать про лауреатов Нобелевской премии этого года. Мне очень приятно перечислить будет несколько фамилий людей, благодаря которым эта книга и вышла в свет или выходит в свет, поскольку ее презентация состоится в начале декабря на Книжной ярмарке Нонфикшн. Авторы концепции издания: Ирина Остаркова - руководитель программы ''Первая публикация'', и Татьяна Гулина - старший научный сотрудник Отдела хранения фондов Ярославского музея. Нельзя не упомянуть и фотографа Владислава Ефимова - это очень известный в Москве фотограф, подлинный мастер, и эта книга в очередной раз подчеркивает уровень его мастерства. Это подарок для всех, кому эта книга попадет в руки. Кстати, должен сразу сказать, книги эти недешёвые (некоторые старые книги уже даже не найти), но особенность этой серии в том, что достаточно большое число экземпляров (зачастую больше половины) передаются тем музеям, которые представлены в книгах-альбомах, музеи часто эти книги дарят, продают у себя. То есть ни в коем случае нельзя сказать, что эти книги только для библиофилов или для супер коллекционеров, закрытые для обычных покупателей. Если все-таки книга для покупателя слишком дорога или он просто не может ее найти, то с недавнего времени все эти книги выложены в интернете и каждый желающий может, если не взять их в руки, не полистать, не насладиться запахом краски (особенно если том только что вышел), то прочесть, посмотреть иллюстрации, посмотреть, как книга издана. И если это не сто процентов наслаждения от общения с книгой, то уж, по крайней мере, это намного больше, чем если бы книгу нельзя было посмотреть вообще.
Иван Толстой: Андрей, перед тем как мы с вами включили микрофоны и начали нашу беседу, вы заманили меня и разбудили мое любопытство, сказав, что нас ждет тема Шемякин и Высоцкий. Пожалуйста, не таитесь. Вперед! Расскажите!
Андрей Гаврилов: Таиться не буду, даже если бы хотел. С 9 ноября по 11 декабря в Москве, в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина на Волхонке, открыта выставка ''Две судьбы''. Она посвящена двум личностям - Владимиру Высоцкому и Михаилу Шемякину, их отношениям, их дружбе, их влиянию друг на друга в человеческом и художественном смыслах. Выставка приурочена к выходу в свет книги Михаила Шемякина ''Две судьбы'', в которой объединены тексты песен Владимира Высоцкого, иллюстрации к ним и воспоминания художника о дружбе с поэтом.
Впервые опубликованы 42 иллюстрации Шемякина к песням Высоцкого. Кстати, стихотворные тексты песен Высоцкого отобрал сам художник - 42 песни, 42 текста, по количеству прожитых поэтом лет.
В книге представлен дополнительный иллюстрационный материал - автографы, письма, фотографии Высоцкого. Я не буду долго описывать книгу или эту выставку, я просто приведу слова самого Михаила Шемякина:
''Книга ''Две судьбы'' — это художественно-графический памятник Владимиру Высоцкому — человеку, моему другу, памятник его творчеству. Название книги несет в себе довольно глубокий смысл. Речь идет о двух неразделимых судьбах, объединенных любовью, болью, страданием и восторгом, — это судьбы России и Высоцкого. И это вмещает и друзей, и недругов, и ''любимых и преданных женщин'', и ''черного человека'', и печального светлого Ангела. Об этом книга, об этом мои графические листы''.
Любители Шемякина и любители Высоцкого, конечно, знают предыдущие издания, намного менее полные. Это коробка из семи пластинок, которые были изданы благодаря записям Михаила Шемякина и проиллюстрированы им. В эту коробку был вложен буклет - часть из тех иллюстраций, которые можно видеть в книге ''Две судьбы'' или на выставке, там были приведены впервые. Кроме того, было выпущено издательством ''Аполлон'' в свое время небольшое издание, наверное, все-таки брошюра по методу издания, хотя по объёму это, скорее, небольшая книга. Там тоже были приведены стихи и тексты Высоцкого и иллюстрации Шемякина.
Но все это не идет ни в какое сравнение с этим томом — большим, красивым, хорошо изданным. Кстати, издательство ''Вита Нова'' прекрасно известно всем любителем хорошо изданных книг: это петербургское издательство, которое было представлено много раз на самых разных книжных выставках, ярмарках, и я думаю, вы помните, Иван, мы с вами вместе рассматривали их изумительные книги c иллюстрациями Алексеева. Вот у них, кстати, действительно книги дорогие, как правило. Книгу же ''Две судьбы'' я ее нашел в Петербурге недавно, и она там продавалась значительно дешевле, чем можно было ожидать от издательства ''Вита Нова''.
Иван Толстой: Андрей, давайте напомним, какая музыка звучит в нашей программе.
Андрей Гаврилов: Сегодня мы слушаем музыку трио, которое называется ''Парижская тройка'': это Миша Пятигорский, Бастер Хэмпфилл и Крис Вабич.
Иван Толстой: Андрей, сегодня о книгах у нас все?
Андрей Гаврилов: Нет, я очень хочу привлечь внимание всех наших слушателей к роскошному совершенно изданию, которое приятно взять в руки. Мы с вами все время говорим о книгах, которые приятно взять в руки, но это, наверное, простительно, учитывая, что и вы, и я, мы обожаем хорошо изданные книги, и вот с этим ничего не сделаешь, это уже наша с вами слабость. В данном случае я хочу рассказать о книге ''Алиса в Зазеркалье'', не совсем новый текст для наших читателей и, более того, иллюстрации, о которых я хочу сказать несколько слов, тоже знакомы нашей публике, - это иллюстрации Геннадия Калиновского. Книга ''Алиса в Зазеркалье'' с его иллюстрациями выходила, если не ошибаюсь, в самом начале 80-х годов. Новое издание, представленное ''Студией 4+4'' (не могу не назвать руководителя проекта Дмитрия Аблина) совершенно по-другому подошло к тому, как могут быть изданы книги с иллюстрациями художника. Если кто помнит, наверное, со мной согласится, кто не помнит, посмотрите обязательно на иллюстрации Калиновского к ''Алисе в Зазеркалье'' - это одна из самых больших удач не только этого художника, но и всей советской книжной графики. Замечательные, иногда простые, иногда сложные, иногда очень глубокие, иногда только как бы начерченные и обозначенные рисунки Геннадия Калиновского превращают текст Кэрролла в книгу-игру (ни в коем случае не в игрушку, хотя можно подумать, будто они обращены к детской или подростковой аудитории), где интересно рассматривать, где интересно входить в текст параллельно с иллюстрациями. И вот своеобразная перекличка текста Кэрролла и иллюстраций Калиновского - это всегда было здорово, и в 80-е годы в том издании. А в этом издании это представлено по-другому, по -другому размещены иллюстрации, по-другому понято соотношение полей, текста и рисунка. Повторю, книга заслуживает того, чтобы на нее обратить всяческое внимание. И, в отличие от некоторых других проектов ''Студии 4+ 4'', которая иногда работала по заказам организаций, делая для них корпоративные, очень красивые, но очень трудно находимые издания. ''Алиса в Зазеркалье'' продается во всех крупных книжных магазинах, очень советую подойти, посмотреть, полистать. Я думаю, что на Выставке нон-фикшн, если эта книга там будет представлена (надеюсь, что будет), она обретет новых поклонников, новых покупателей, новых читателей.
Иван Толстой: А теперь от книг - к выставкам. Андрей, вы меня заинтриговали. Что такое Русский аукцион в Париже? Что сейчас там продают?
Андрей Гаврилов: Это не совсем Русский аукцион в Париже. Мы так привыкли к словам Русский аукцион в Лондоне, в Нью-Йорке, я пытаюсь сейчас вспомнить, где не бывает русских аукционов, и как-то даже не очень могу сходу сообразить. Это совершенно отдельная история. Эта выставка, которая длится неделю и, кто нас слышит в Париже, около Парижа или кто прилетит в Париж в ближайшие день-два, еще может на нее попасть. Выставка организована по случаю 150-летнего юбилея Освящения Русского православного Собора Святого Благоверного Князя Александра Невского в Париже. Это официальное название выставки, официальное название каталога этой выставки и того аукциона, который состоится 24 ноября, после закрытия выставки.
Около 30 русских художников, которые или переехали жить в Париж, или родились в Париже представили свои работы, и все вырученные средства от аукциона пойдут на ремонт, на поддержание храма. Я не буду перечислялись все 30 имен, хочу только сказать, что представлены художники разных поколений, разного (прости, Господи, за ужасное слово!) происхождения, некоторые родились в России, некоторые родились в Советском Союзе, некоторые родились уже в Париже, но они все ощущают себе русскими, они все русские, даже если они родились за пределами России. Я не знаю, Иван, честно скажу, я не знаю всех художников, которые там представлены, наверное, вы знаете больше, чем я, поэтому я назову лишь несколько имен: Александр Барбера-Иванов, Сергей Ходорович, Николай Дронников, Вильям Бруй, Оскар Рабин, Анатолий Путилин.
Я их выделил не потому, что они лучше или значимее других, просто эти фамилии мне первыми попались на глаза. Их всех объединило желание участвовать в праздновании 150-летия главного православного парижского собора. Не то, чтобы собор так уж нуждался в реставрации (кстати, он в очень неплохом состоянии), но за 150 лет, кончено, что-то уже состарилось, что-то немножечко обветшало и на ремонт всегда нужны деньги. Между прочим, такие благотворительные аукционы - это традиция. В свое время, если мне не изменяет память, после революции 1917 года в Париже были уже благотворительные распродажи, в которых участвовали Константин Коровин, Мстислав Добужинский и другие художники, и, нужно сказать, что часть иконостаса собора написал учитель Коровина Евграф Сорокин. Напоминаю: кто нас услышит, еще может успеть в Париж на выставку и на аукцион, который состоится после этой выставки.
Иван Толстой: Петербургское ''Свое издательство'' (так назван издательский дом) выпустило сборник памяти историка Рашита Янгирова ''Работа и служба''. Составил книгу Ян Левченко.
Рашит Янгиров был ярким исследователем истории литературы русского Зарубежья и истории российского кино. Он занимался теми полями и лесами, куда часто не ступала нога ученого предшественника. Рашит не переписывал других (как это слишком часто случается), не множил существующие ошибки, а долго трудился над мелочами, копал не лопатой, а совком, деликатной кисточкой – как археолог. Оттого и публикации его становились образцовыми.
У меня есть своя история отношений с Рашитом. 15 лет назад, когда мы познакомились, он пришел как автор в программу ''Поверх барьеров'' и немало рассказал из своей области. В Янгирове счастливо сочеталась интеллектуальная артикулированность, глубокое знание предмета de visu, начитанность и насмотренность (если так можно сказать о кино).
Характер у Рашита простым не был. Он часто язвил, задавал прицельные вопросы, на которые невозможно было отвечать так, приблизительно, поправлял, спорил. Признаться, только такой собеседник и ценен.
Теперь Рашита нет с нами. Несправедливо ранняя смерть! Утрата для науки – невосполнимая. Фундаментальная Хроника русского кинозарубежья осталась незаконченной, но, слава богу, близкой к завершению. Мы ждем ее с нетерпением.
Составитель сборника ''Работа и служба'' Ян Левченко пишет во вступительной статье о Рашите:
''Его социальная жизнь (о приватной речи здесь не идет) делилась на работу и службу. Эта оппозиция дала название настоящему сборнику. Работой была наука — архивные изыскания, которыми он занимался с полной самоотдачей, публикации и редкие, крайне выдержанные статьи. Службой было агентство Associated Press, где у него была позиция редактора телевизионных новостей. Он ездил иногда по службе, но чаще по работе — на конференции, в архивы и библиотеки (Нью-Йорк, Прага). Что бы ни говорилось о службе как о чем-то вынужденном на фоне работы, хорошо, что ему их удавалось совмещать.
Честно говоря, я никогда не представлял себе Рашита в роли, например, только ученого и, тем более, загнанного халтурами преподавателя. Казалось, он жил мимо мейнстрима, состоящего у кого-то из светской суеты, у кого-то — из прозябания в нищих университетах. Рашит, возможно, не согласился бы с выбором термина, но его привлекала маргинальность — второй, третий слой культурной почвы, незначительные детали, второстепенные фигуры, из которых ткется история, а не пишется глава в учебнике, для чего-то кем-то рекомендованном. Он и сам воплощал эту маргинальность. При всей техничности и строгости своих навыков Рашит был бесконечно далек от неизменно популярного технократизма в организации научного труда. Его единственная прижизненная книга ''Рабы немого'' (2007) писалась почти 20 лет, и вовсе не потому, что автор забалтывал работу поденщиной. Статьи, составившие посмертную книгу ''Другое кино'' (2011), имеют еще больший хронологический разброс — главным образом, потому что не стареют, рассчитаны на долгое дыхание, полезное для гуманитарного знания. Думать о предмете, а не о себе — этой науке, страшно замедляющей карьерный процесс, стоит поучиться многим профессионалам''.
В сборник ''Работа и служба'' вошли публикации на темы, интересовавшие Рашита Янгирова, - Набоков, Булгаков, формализм, эмиграция, кинематограф. Среди авторов – Александр Данилевский, Михаил Одесский, Андрей Рогачевский, Леонид Геллер, Ирина Белобровцева, Олег Коростелев, Татьяна Рогозовская, Альбин Конечный, Ксения Кумпан.
Иван Толстой: 26 ноября исполняется 80 лет известному правозащитнику Виктору Файнбергу, одну из семерки отважных, вышедших в августе 68-го на Красную площадь с протестом против вторжения советских танков в Прагу. Виктор Исаакович, разумеется, будет героем наших разговоров в цикле ''Алфавит инакомыслия'', но до его буквы мы еще не успели дойти. А поздравить сейчас – на юбилейной неделе – нам приятно. В январе 2011 годы мы с Андреем Гавриловым записывали Файнберга в его парижской квартире. Вот несколько отрывков из этой беседы. Поскольку Виктор Исаакович работал в 50-60-е годы на одном из ленинградских заводов, мы спросили его о настроениях среди рабочих.
Виктор Файнберг: Они смеялись над этой пропагандой. Обычно я обедал в раздевалке - так было и дешевле, и, если уже обедаешь в столовой, то так нагрузишься, что трудно после этого работать. Поэтому у меня был огромный бутерброд, который мне жена готовила, и чай. И там обычно обедали бригадиры, которые меня в полтора раза, а то и вдвое старше, уже войну прошли. И когда я читал что-нибудь из газет, они обычно хохотали. Например, интервью, которое давал, скажем, какой-то знатный токарь Иванов и говорил, что у него машина ''Волга'', квартира большая. ''Конечно, не все так зарабатывают, вот мой напарник - у него только ''Москвич'', и так далее. Они плакали от смеха, конечно.
Другие говорили о невероятных мучениях английских шахтеров. Они это все знали, но это было как ''doublethink '', о котором писал Оруэлл. Конечно, это было во время венгерских событий.
Один из этих бригадиров был член партии, это другим нравилось, потому что он мог сообщать закрытые письма ЦК, о чем там говорили и что начальство хочет сделать. У нас было несколько таких. И вот он говорил, что ничего не можем сделать, будет война. Все очень переживали - тем более, венгры сражались на стороне немцев. Вот такой был ''doublethink ''.
Был молодой человек очень разумный, его сделали главой комсомольской организации, он это все ненавидел, говорил, что ''мы ходим в магазины, как в музеи, мы не можем купить этой мебели'', но он служил в ГДР еще во время берлинских смут, он совершенно это оправдывал.
Это было именно такое двойное, чисто советское, сознание. Любая организация, даже самая скромная, которая не контролируется, была в этом режиме невозможна совершенно. Я вам скажу, например, когда я, ничтоже сумняшеся, решил создать какую-то организацию...
Иван Толстой: Это когда было?
Виктор Файнберг: Это было после Венгерской революции, которая произвела очень сильное впечатление. Сначала о ней очень мало что знали, тем более, что народ расправлялся довольно решительно с гебешниками, это все в газетах было, даже сцены расстрела, но потом, когда это все стало гораздо яснее, тогда у нас в Питере (там есть огромный Политехнический институт) в студенческой среде появилась такая организация, были какие-то слухи, но мы ничего не знали. Мне очень хотелось вступить в контакт с этими людьми, но я решил, что я только в лагере могу это сделать. И в рабочей среде это была такая прослойка молодых работяг, которые хотели дальше учиться на вечернем, в техникумах, в институтах - вот это люди, более грамотные, более ''социально охваченные'', как сказали бы советские психиатры. Вот этих людей я старался привлечь в свое время, по глупости своей.
Иван Толстой: То есть, нравственность очень коррелирует с образованностью?
Виктор Файнберг: Нет, потому что человек теряется. Некоторые работяги идеализировали старый режим, где все, якобы, было лучше во всех отношениях.
Иван Толстой: Старый дореволюционный?
Виктор Файнберг: Да, во всяком случае пожилые. Другие, молодые работяги, совершенно необразованные, например, говорили: ''А чем же дело? Вот печатали бы больше денег, и все было бы в порядке''. Так что здесь это было так - без какого-то минимума усвоенной уже информации было очень трудно ориентироваться, потому что это было абсолютно закрытое общество.
Я вам приведу пример. Вот я начал создавать мою группу, но мне сказочно повезло, потому что иначе бы я всю свою жизнь грыз бы себя за то, что я посадил молодых людей по глупости своей, ни за что, ни про что. А в это время я встретил диссидентов, совершенно случайно, и для меня это было движение, которое было трудно принять, потому что у меня был совершенно другой темперамент. Это было для меня движение первых христиан — подставляй вторую щеку. А для меня это было невозможно, я по-другому вырос совершенно, я был мальчишкой во время войны, когда нравы были очень жестокие среди мальчишек. Каждый день меня стаи мальчишек били - как жида, я научился один сопротивляться против всех, и это меня воспитало. То есть, мое еврейство меня воспитало. Я понял, что человек может быть один, он может один сопротивляться.
Иван Толстой: Рассказывает Виктор Файнберг. Его действительно в тот раз спасла от ареста случайность.
Виктор Файнберг: Я уже говорил, что я отсидел в тюрьме первый раз, и это спасло моих мальчишек, которых я привлек в свою организацию. Уже листовки должны были печататься 1 декабря (в день, когда убили Кирова), и надо было их сбросить с крыши Дома книги у нас, бывшее здание Зингера.
Андрей Гаврилов: А что было в листовках?
Виктор Файнберг: Листовки были очень смешные, это было что-то такое... Венгерская революция, конечно, ура, ура! Потом Хрущев. Конечно, страдания рабочего класса, целина, где люди гибли, потому что почти круглые сутки там вкалывали. Потом армейская... В армии хотя еще дедовщины не было такой, но все равно я это знал, я учился в артиллерийском училище, там у нас были такие зверские порядке, каких в предыдущей армии не было.
Это не было совершенно против советской власти, это было за демократов, я считал, что ''вторая демократия'' должна быть, социализм станет демократическим - все по Марксу. Только он не дожил до этого, поэтому пришлось нам самим додумываться.
Иван Толстой: И почему не сбросили листовки?
Виктор Файнберг: Бог помог. Очень просто. Это должно было быть 1 декабря.
Иван Толстой: А год?
Виктор Файнберг: Как раз 40-летие Великой Октябрьской Социалистической Революции.
Иван Толстой: 57-й.
Виктор Файнберг: И по этому поводу знаменитый вагон Владимира Ильича или даже броневичок поставили у нас в Выборгском районе, где я жил. И в это время мой друг, с которым вместе мы школу кончали, ему увольнительную дали из армии и был праздник, 7 ноября. Весь Питер был пьяный в доску, он меня пригласил, я приехал. У меня был маленький ребенок, три года, пока жена его сажала на горшок, она немножко опоздала, за это время меня напоили, а потом еще у соседа жена уехала с другим, он меня напоил каким-то жутким самогоном. В общем, я был в хорошем состоянии и мой друг также, естественно. Поэтому мы решили пойти погулять и встретить мою жену.
По дороге мы зашли в какое-то общежитие, бараки там были, там мы познакомились с кем-то, а потом я заснул. У нас в Питере уже снег 7 ноября был, и когда я проснулся, я был уже совершенно трезвый, но я испугался за своего друга. Я помню, что мы были в бараке, он с каким то девочками там кокетничал. Я увидел барак, постучался, они открыли, там было очень хорошо натоплено и там сидели три человека: сторож (это была проходная деревообделочного завода, это был маленький заводик), сторожиха и старший лейтенант милиции, довольно здоровый тип. Разница была в том, что я был трезвый уже, а они были все пьяные в доску. И вот это решило дело.
Как только я пришел, они почувствовали добычу, потому что у них уже кровь играла. Инстинктивно они заперли дверь с внутренней стороны, хотя я пришел и говорю: ''Простите, пожалуйста, это не общежитие?''. Тогда старлей потребовал мой паспорт. Я предъявил свой паспорт, он посмотрел, говорит: ''Файнберг? Жид?'' Он бы так не сказал, наверное, в присутствии других, но он был дико пьян. И я тогда понял, что мне сидеть, и мне стало так стыдно, потому что не побить его я не мог, это я уже с детства привык, за такое слово я готов был убить. Я думаю: я предаю мировую революцию! Меня посадят из-за этого несчастного старлея, а там ребята ждут и листовки, и все такое!
Иван Толстой: Это были отрывки из беседы с правозащитником Виктором Файнбергом которые мы записали с Андреем Гавриловым на магнитофон и на видеокамеру в январе 2011 года.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, когда я вспоминаю нашу беседу с Виктором Файнбергом, когда я вспоминаю, что я вообще слышал и знал о Файнберге, я помню, меня всегда не покидало ощущение, что это человек, который стал инакомыслящим, диссидентом и правозащитником по очень забавной причине, может быть, точнее будет сказать по очень необычной причине. Дело в том, что, ни в коем случае ни с кем его не сравнивая, не сопоставляя и, тем более, не проводя никаких градаций, не могу не сказать, что у Виктора Файнберга фантастическое было и сохраняется до сих пор чувство собственного достоинства. Его конфликт с властью, как я его себе представлял, и после беседы с ним я в этом убедился, был вызван во многом тем, что власть не терпела и не позволяла развиться не его политическим взглядам, не его стилистическим взглядам, не каким-то его стилистическим устремлениям, а потому, что власть давила в нем чувство человеческого достоинства. Если вспомнить его биографию, то, в принципе, конечно, вся жизнь могла пойти по-другому, но он не терпел того, когда его унижали как человека, и это привело к тому, что он стал правозащитником. Вот этим он мне всегда был очень симпатичен, этим он мне всегда по-человечески нравился. Нет, я никому не позволю себя унижать! Вот так советская власть создала себе очень сильного противника. Кстати, не только себе. Когда Виктор Файнберг уже уехал, эмигрировал, после 74 года он жил в разных странах - в Израиле, в Великобритании, во Франции, - он, разумеется, выступал в защиту оставшихся в СССР и преследуемых диссидентов. Но, кроме этого, не могу не сказать, что, как у очень многих других правозащитников, его правозащитная деятельность не знала географических границ. Например, летом 1995 года, в разгар этнических чисток сербами в Боснии, Виктор приехал туда в составе франко-итальянской группы, которая привезла два фургона с гуманитарной помощью для жителей осажденного Сараево. Мне это качество представляется очень ценным - если уж защищать свободу, защищать право, то защищать везде, где в этом есть необходимость.
Кстати, могу сказать интересный факт, который, может, не все знают. Знаменитый британский драматург Том Стоппард в свое время написал пьесу-мюзикл ''Каждый мальчик достоин милости''. Это, может быть, не очень удачный перевод, но, насколько я знаю, он прижился в русском языке. В этой пьесе он противопоставляет свободу воли и волю к подчинению. Он изображает сумасшедшего, которому чудится оркестр, и советского политического сумасшедшего. Замысел пьесы созрел, когда Стоппард встретился с Виктором Файнбергом, и именно Виктору Файнбергу и Владимиру Буковскому Том Стоппард посвятил эту пьесу.
Иван Толстой: Виктор Исаакович Файнберг, мы от всей души поздравляемым вас со славным юбилеем - 80 лет случаются не каждый день!
Андрей Гаврилов: Ну, по крайней мере, раз в 80 лет.
Иван Толстой: Андрей, нам остается только завершить нашу программу вашей музыкальной персональной рубрикой. Расскажите, пожалуйста, о музыке, которую мы сегодня слушали, поподробнее и, разумеется, о музыкантах.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, очень забавно было, почему я выбрал этот диск. Разумеется, я знал, что мы с вами будем поздравлять Виктора Файнберга, и я вдруг подумал: хорошо было бы представить какую-то музыку, которая была бы ему интересна, приятна. И, вдруг, я подумал, что нигде, ни в одном интервью не встречали никаких упоминаний о его музыкальных вкусах. И когда мы с ним разговаривали, как-то тоже об этом не зашел разговор. Но Виктор Файнберг живет в Париже, поэтому ансамбль под названием ''Парижская тройка'' (''Paris Troika'') показался уместным для того, чтобы послать ему какой-то музыкальный привет. Тем более, что руководит ансамблем очень хороший музыкант Миша Пятигорский, который, если и не диссидент, тем не менее, в чем-то разделил судьбу Файнберга, то есть родился в одной стране, а живет и работает в другой.
У Пятигорского много дисков, мы его уже как-то представляли в наших программах. Это трио, в которое, помимо самого Миши Пятигорского, играющего на фортепьяно, клавинете и органе, входит Бастер Хэмфилл (Buster Hemphill) - электробас и Крис Вабич (Chris Wabich) - ударные. Ансамбль забавен тем, что весь диск (насколько я знаю, у них всего лишь один диск записан) посвящен популярным песням в джазовой переработке. Причем, не только тем, которые достаточно известны в мире джазовой музыки - сочинения Леннона, Маккартни и Стинга, но и тем, которые редко подвергаются переработке джазовыми музыкантами, - это Джимми Хендрикс, Дэвид Боуи, Эрик Клэптон с композицией ''Лайла''. Вот и все, пожалуй, что я мог бы сказать об этом коллективе, кроме того, что, как я уже говорил, надеюсь, это будет частью нашего поздравления замечательному человеку, прекрасному, интересному собеседнику Виктору Файнбергу.
