Иван Толстой: 26 ноября исполняется 80 лет известному правозащитнику Виктору Файнбергу, одну из семерки отважных, вышедших в августе 68-го на Красную площадь с протестом против вторжения советских танков в Прагу. Виктор Исаакович, разумеется, будет героем наших разговоров в цикле ''Алфавит инакомыслия'', но до его буквы мы еще не успели дойти. А поздравить сейчас – на юбилейной неделе – нам приятно. В январе 2011 годы мы с Андреем Гавриловым записывали Файнберга в его парижской квартире. Вот несколько отрывков из этой беседы. Поскольку Виктор Исаакович работал в 50-60-е годы на одном из ленинградских заводов, мы спросили его о настроениях среди рабочих.
Виктор Файнберг: Они смеялись над этой пропагандой. Обычно я обедал в раздевалке - так было и дешевле, и, если уже обедаешь в столовой, то так нагрузишься, что трудно после этого работать. Поэтому у меня был огромный бутерброд, который мне жена готовила, и чай. И там обычно обедали бригадиры, которые меня в полтора раза, а то и вдвое старше, уже войну прошли. И когда я читал что-нибудь из газет, они обычно хохотали. Например, интервью, которое давал, скажем, какой-то знатный токарь Иванов и говорил, что у него машина ''Волга'', квартира большая. ''Конечно, не все так зарабатывают, вот мой напарник - у него только ''Москвич'', и так далее. Они плакали от смеха, конечно.
Другие говорили о невероятных мучениях английских шахтеров. Они это все знали, но это было как ''doublethink '', о котором писал Оруэлл. Конечно, это было во время венгерских событий.
Один из этих бригадиров был член партии, это другим нравилось, потому что он мог сообщать закрытые письма ЦК, о чем там говорили и что начальство хочет сделать. У нас было несколько таких. И вот он говорил, что ничего не можем сделать, будет война. Все очень переживали - тем более, венгры сражались на стороне немцев. Вот такой был ''doublethink ''.
Был молодой человек очень разумный, его сделали главой комсомольской организации, он это все ненавидел, говорил, что ''мы ходим в магазины, как в музеи, мы не можем купить этой мебели'', но он служил в ГДР еще во время берлинских смут, он совершенно это оправдывал.
Это было именно такое двойное, чисто советское, сознание. Любая организация, даже самая скромная, которая не контролируется, была в этом режиме невозможна совершенно. Я вам скажу, например, когда я, ничтоже сумняшеся, решил создать какую-то организацию...
Иван Толстой: Это когда было?
Виктор Файнберг: Это было после Венгерской революции, которая произвела очень сильное впечатление. Сначала о ней очень мало что знали, тем более, что народ расправлялся довольно решительно с гебешниками, это все в газетах было, даже сцены расстрела, но потом, когда это все стало гораздо яснее, тогда у нас в Питере (там есть огромный Политехнический институт) в студенческой среде появилась такая организация, были какие-то слухи, но мы ничего не знали. Мне очень хотелось вступить в контакт с этими людьми, но я решил, что я только в лагере могу это сделать. И в рабочей среде это была такая прослойка молодых работяг, которые хотели дальше учиться на вечернем, в техникумах, в институтах - вот это люди, более грамотные, более ''социально охваченные'', как сказали бы советские психиатры. Вот этих людей я старался привлечь в свое время, по глупости своей.
Иван Толстой: То есть, нравственность очень коррелирует с образованностью?
Виктор Файнберг: Нет, потому что человек теряется. Некоторые работяги идеализировали старый режим, где все, якобы, было лучше во всех отношениях.
Иван Толстой: Старый дореволюционный?
Виктор Файнберг: Да, во всяком случае пожилые. Другие, молодые работяги, совершенно необразованные, например, говорили: ''А чем же дело? Вот печатали бы больше денег, и все было бы в порядке''. Так что здесь это было так - без какого-то минимума усвоенной уже информации было очень трудно ориентироваться, потому что это было абсолютно закрытое общество.
Я вам приведу пример. Вот я начал создавать мою группу, но мне сказочно повезло, потому что иначе бы я всю свою жизнь грыз бы себя за то, что я посадил молодых людей по глупости своей, ни за что, ни про что. А в это время я встретил диссидентов, совершенно случайно, и для меня это было движение, которое было трудно принять, потому что у меня был совершенно другой темперамент. Это было для меня движение первых христиан — подставляй вторую щеку. А для меня это было невозможно, я по-другому вырос совершенно, я был мальчишкой во время войны, когда нравы были очень жестокие среди мальчишек. Каждый день меня стаи мальчишек били - как жида, я научился один сопротивляться против всех, и это меня воспитало. То есть, мое еврейство меня воспитало. Я понял, что человек может быть один, он может один сопротивляться.
Иван Толстой: Рассказывает Виктор Файнберг. Его действительно в тот раз спасла от ареста случайность.
Виктор Файнберг: Я уже говорил, что я отсидел в тюрьме первый раз, и это спасло моих мальчишек, которых я привлек в свою организацию. Уже листовки должны были печататься 1 декабря (в день, когда убили Кирова), и надо было их сбросить с крыши Дома книги у нас, бывшее здание Зингера.
Андрей Гаврилов: А что было в листовках?
Виктор Файнберг: Листовки были очень смешные, это было что-то такое... Венгерская революция, конечно, ура, ура! Потом Хрущев. Конечно, страдания рабочего класса, целина, где люди гибли, потому что почти круглые сутки там вкалывали. Потом армейская... В армии хотя еще дедовщины не было такой, но все равно я это знал, я учился в артиллерийском училище, там у нас были такие зверские порядке, каких в предыдущей армии не было.
Это не было совершенно против советской власти, это было за демократов, я считал, что «вторая демократия» должна быть, социализм станет демократическим - все по Марксу. Только он не дожил до этого, поэтому пришлось нам самим додумываться.
Иван Толстой: И почему не сбросили листовки?
Виктор Файнберг: Бог помог. Очень просто. Это должно было быть 1 декабря.
Иван Толстой: А год?
Виктор Файнберг: Как раз 40-летие Великой Октябрьской Социалистической Революции.
Иван Толстой: 57-й.
Виктор Файнберг: И по этому поводу знаменитый вагон Владимира Ильича или даже броневичок поставили у нас в Выборгском районе, где я жил. И в это время мой друг, с которым вместе мы школу кончали, ему увольнительную дали из армии и был праздник, 7 ноября. Весь Питер был пьяный в доску, он меня пригласил, я приехал. У меня был маленький ребенок, три года, пока жена его сажала на горшок, она немножко опоздала, за это время меня напоили, а потом еще у соседа жена уехала с другим, он меня напоил каким-то жутким самогоном. В общем, я был в хорошем состоянии и мой друг также, естественно. Поэтому мы решили пойти погулять и встретить мою жену.
По дороге мы зашли в какое-то общежитие, бараки там были, там мы познакомились с кем-то, а потом я заснул. У нас в Питере уже снег 7 ноября был, и когда я проснулся, я был уже совершенно трезвый, но я испугался за своего друга. Я помню, что мы были в бараке, он с каким то девочками там кокетничал. Я увидел барак, постучался, они открыли, там было очень хорошо натоплено и там сидели три человека: сторож (это была проходная деревообделочного завода, это был маленький заводик), сторожиха и старший лейтенант милиции, довольно здоровый тип. Разница была в том, что я был трезвый уже, а они были все пьяные в доску. И вот это решило дело.
Как только я пришел, они почувствовали добычу, потому что у них уже кровь играла. Инстинктивно они заперли дверь с внутренней стороны, хотя я пришел и говорю: ''Простите, пожалуйста, это не общежитие?''. Тогда старлей потребовал мой паспорт. Я предъявил свой паспорт, он посмотрел, говорит: ''Файнберг? Жид?'' Он бы так не сказал, наверное, в присутствии других, но он был дико пьян. И я тогда понял, что мне сидеть, и мне стало так стыдно, потому что не побить его я не мог, это я уже с детства привык, за такое слово я готов был убить. Я думаю: я предаю мировую революцию! Меня посадят из-за этого несчастного старлея, а там ребята ждут и листовки, и все такое!
Иван Толстой: Это были отрывки из беседы с правозащитником Виктором Файнбергом которые мы записали с Андреем Гавриловым на магнитофон и на видеокамеру в январе 2011 года.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, когда я вспоминаю нашу беседу с Виктором Файнбергом, когда я вспоминаю, что я вообще слышал и знал о Файнберге, я помню, меня всегда не покидало ощущение, что это человек, который стал инакомыслящим, диссидентом и правозащитником по очень забавной причине, может быть, точнее будет сказать по очень необычной причине. Дело в том, что, ни в коем случае ни с кем его не сравнивая, не сопоставляя и, тем более, не проводя никаких градаций, не могу не сказать, что у Виктора Файнберга фантастическое было и сохраняется до сих пор чувство собственного достоинства. Его конфликт с властью, как я его себе представлял, и после беседы с ним я в этом убедился, был вызван во многом тем, что власть не терпела и не позволяла развиться не его политическим взглядам, не его стилистическим взглядам, не каким-то его стилистическим устремлениям, а потому, что власть давила в нем чувство человеческого достоинства. Если вспомнить его биографию, то, в принципе, конечно, вся жизнь могла пойти по-другому, но он не терпел того, когда его унижали как человека, и это привело к тому, что он стал правозащитником. Вот этим он мне всегда был очень симпатичен, этим он мне всегда по-человечески нравился. Нет, я никому не позволю себя унижать! Вот так советская власть создала себе очень сильного противника. Кстати, не только себе. Когда Виктор Файнберг уже уехал, эмигрировал, после 74 года он жил в разных странах - в Израиле, в Великобритании, во Франции, - он, разумеется, выступал в защиту оставшихся в СССР и преследуемых диссидентов. Но, кроме этого, не могу не сказать, что, как у очень многих других правозащитников, его правозащитная деятельность не знала географических границ. Например, летом 1995 года, в разгар этнических чисток сербами в Боснии, Виктор приехал туда в составе франко-итальянской группы, которая привезла два фургона с гуманитарной помощью для жителей осажденного Сараево. Мне это качество представляется очень ценным - если уж защищать свободу, защищать право, то защищать везде, где в этом есть необходимость.
Кстати, могу сказать интересный факт, который, может, не все знают. Знаменитый британский драматург Том Стоппард в свое время написал пьесу-мюзикл ''Каждый мальчик достоин милости''. Это, может быть, не очень удачный перевод, но, насколько я знаю, он прижился в русском языке. В этой пьесе он противопоставляет свободу воли и волю к подчинению. Он изображает сумасшедшего, которому чудится оркестр, и советского политического сумасшедшего. Замысел пьесы созрел, когда Стоппард встретился с Виктором Файнбергом, и именно Виктору Файнбергу и Владимиру Буковскому Том Стоппард посвятил эту пьесу.
Иван Толстой: Виктор Исаакович Файнберг, мы от всей души поздравляемым вас со славным юбилеем - 80 лет случаются не каждый день!
Андрей Гаврилов: Ну, по крайней мере, раз в 80 лет.
Иван Толстой: Андрей, нам остается только завершить нашу программу вашей музыкальной персональной рубрикой. Расскажите, пожалуйста, о музыке, которую мы сегодня слушали, поподробнее и, разумеется, о музыкантах.
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, очень забавно было, почему я выбрал этот диск. Разумеется, я знал, что мы с вами будем поздравлять Виктора Файнберга, и я вдруг подумал: хорошо было бы представить какую-то музыку, которая была бы ему интересна, приятна. И, вдруг, я подумал, что нигде, ни в одном интервью не встречали никаких упоминаний о его музыкальных вкусах. И когда мы с ним разговаривали, как-то тоже об этом не зашел разговор. Но Виктор Файнберг живет в Париже, поэтому ансамбль под названием ''Парижская тройка'' (''Paris Troika'') показался уместным для того, чтобы послать ему какой-то музыкальный привет. Тем более, что руководит ансамблем очень хороший музыкант Миша Пятигорский, который, если и не диссидент, тем не менее, в чем-то разделил судьбу Файнберга, то есть родился в одной стране, а живет и работает в другой.
У Пятигорского много дисков, мы его уже как-то представляли в наших программах. Это трио, в которое, помимо самого Миши Пятигорского, играющего на фортепьяно, клавинете и органе, входит Бастер Хэмфилл (Buster Hemphill) - электробас и Крис Вабич (Chris Wabich) - ударные. Ансамбль забавен тем, что весь диск (насколько я знаю, у них всего лишь один диск записан) посвящен популярным песням в джазовой переработке. Причем, не только тем, которые достаточно известны в мире джазовой музыки - сочинения Леннона, Маккартни и Стинга, но и тем, которые редко подвергаются переработке джазовыми музыкантами, - это Джимми Хендрикс, Дэвид Боуи, Эрик Клэптон с композицией ''Лайла''. Вот и все, пожалуй, что я мог бы сказать об этом коллективе, кроме того, что, как я уже говорил, надеюсь, это будет частью нашего поздравления замечательному человеку, прекрасному, интересному собеседнику Виктору Файнбергу.
