Александр Маркин. Дневник 2006-2011. – Тверь: Митин журнал, KOLONNA Publications, 2011. – 256 с.
Дневник Маркина – книга трудная. Однако это – такая трудная книга, которая легко читается и тем самым способна ввести в заблуждение относительно своей трудности. То есть, слишком просто не заметить, насколько это, на самом деле, плотный текст и насколько пристально и подробно пережиты описанные там обстоятельства.
Текст одновременно беспощадный к автору-герою - и чрезвычайно умышленный. Тут, конечно, и речи нет о безоглядной открытости (хотя, казалось бы, только она и должна быть: человек ведь записывает собственную жизнь, притом в её самых внутренних движениях, в таких, которые обычно никому не проговариваешь, только молчишь сам с собой).
Но нет, это не она. Вернее, конечно, открытость – но с превеликой оглядкой. Очень выстроенная.
Я бы вот даже не взялась так сразу сказать, "нон-фикшн" ли это или всё-таки "фикшн". Впрочем… Собственно, задаваться вопросом, о ком идёт речь в "Дневнике": о самом ли авторе "как он есть" или о намеренно созданном конструкте, так сказать, лирическом герое – нет, на самом деле, никакого смысла, поскольку эти вещи и не исключают друг друга, и не противоречат друг другу. Думаю, что это, конечно, конструкт – однако выстроенный из самого автора. Из его живого и с болью отодранного мяса.
И потом, где же вы видывали автора "как он есть" - хоть бы и в собственном дневнике? Всегда, даже при письме очень личном и внутреннем, берётся если и не одна какая-то линия, то несколько линий – и тянутся с разными степенями последовательности и прерывности.
В случае Маркина линия взята, по большому счёту, одна – и тянется очень последовательно, даже, я бы сказала, с известной навязчивостью. И нет, это не гомосексуальность – которую в связи с "Дневником" не упомянули, кажется, только уж совсем ленивые – и не сексуальный голод. То, что этого тут много, дела не меняет.
Пять лет назад мне уже случилось писать о первом томе маркинского дневника, точнее, блога – тогда это была едва ли не первая русская публикация ЖЖ в виде книги, что интриговало само по себе: как-де выглядят живожурнальные записи на бумаге? Так ли, не так ли, как на мониторе, во френдленте, в своей электронной сиюминутности? Каково им без комментариев, на которые они, по идее – раз уж помещаются в блоге – рассчитаны? Да и сама блогопись как практика саморепрезентации была в ту пору в наших краях более-менее внове. Поэтому ещё можно было поёживаться: Господи, публичный, напоказ разговор с самим собой о собственных личных проблемах, да как можно…
Теперь уже ясно, что можно - и даже очень нужно, потому что это разговор о своём – особого рода. В таком модусе, что он касается – как, по крайней мере, предполагаешь – каждого. Это разговор об общечеловечности в твоём единственном, всегда нелепом, неудобном и неудачном (иначе не бывает!) обличьи. Почему иначе не бывает? Потому, что человек никогда вполне не укладывается в проекты. И в идеальные модели. И в собственные желания. И в чужие ожидания. И в социальные требования. Человек никогда ни во что вполне не укладывается.
Для этого нет никакой нужды быть, скажем, гомосексуальным. И даже одиноким или, допустим, бесприютным быть не обязательно. Просто у каждого из нас - свои формы несоответствия и неукладывания.
Вот книга Маркина – вот вся записанная жизнь Маркина – как раз об этом: о том, что человек не укладывается.
Тогда мне думалось, что опубликованный дневник Маркина – это опыт беззащитности, и что самое в нём поразительное – жизнь без проекта (потому-де он и фиксирует повседневную мимолётную жизнь в её случайностях, "подглядывает и подслушивает": лишённое "проектной" основы, всё это обретает уязвимую и отважную самоценность – не работает на подтверждение каким-то образом понимаемой "сути вещей", а живёт себе на воле, на сквозняке, на свой страх и риск). Теперь думаю: да, это, разумеется, беззащитность – но беззащитность программная. Она намеренная и очень продуманная. То есть – она именно проект. Такой, который автор-герой намерен последовательно выдержать.
Это, конечно, книга об одиночестве и смерти. Об их неизбежности. О неминуемости несоответствий разного рода: мира ли – нашим представлениям и надеждам, нас ли самих – заготовленным в мире нормам. О вещах, то есть, совершенно универсальных. "С такой жизнью, - рубанул на четвёртой странице обложки безымянный рецензент, - не хочется иметь ничего общего." Да как же можно исхитриться этого общего не иметь? Разве только если отрицать, - но это уж по ведомству самообмана.
Дело в том, что Маркин в том виде, в каком он счёл нужным выстроить и представить себя в "Дневнике" - это человек, не принимающий самообманов. Не то чтобы он им был вовсе чужд: живой же человек, рад бы обманываться, рад бы быть увлечённым и вовлечённым, - потому и грустно ему так от того, что не удаётся, что и не может удаться. И традиционные мифы, - например, очень влиятельный в западном пострелигиозном мире миф "любви" - над ним (вопреки тому, что мне самой думалось об этом пять лет назад) – над ним очень даже властны. Просто они его, до мучительного трезво всё видящего и очень, на самом деле, чуткого к живому – к изменчивости живого, - себе не подчиняют. Свои настоящие, живые любови и симпатии он не отдаёт на прокорм этим (вполне себе ненасытным – и утешающим в ответ на это) мифам. Он бы и рад, может быть, иначе. Он, вообще очень многое понимающий, понимает и то, что по-другому устроенные, более податливые к типовым самообманам и мифам, более, попросту говоря, доверчивые и наивные - с великой вероятностью более счастливы. Но ясно же, что это всё – не о нём.
"Я вчера возвращался из продуктового магазина, одного на весь город, по этой грязной тропе Ленау, смотрел на коричневые поля, на бурый Некар и автобан вдалеке, навстречу мне – бегун, румяный блондин, с длинными ногами, бежит, тяжело дышит, а у меня тяжёлая сумка. Он пробежал мимо, я остановился, долго смотрел ему вслед."
Дневник Маркина – книга трудная. Однако это – такая трудная книга, которая легко читается и тем самым способна ввести в заблуждение относительно своей трудности. То есть, слишком просто не заметить, насколько это, на самом деле, плотный текст и насколько пристально и подробно пережиты описанные там обстоятельства.
Текст одновременно беспощадный к автору-герою - и чрезвычайно умышленный. Тут, конечно, и речи нет о безоглядной открытости (хотя, казалось бы, только она и должна быть: человек ведь записывает собственную жизнь, притом в её самых внутренних движениях, в таких, которые обычно никому не проговариваешь, только молчишь сам с собой).
Но нет, это не она. Вернее, конечно, открытость – но с превеликой оглядкой. Очень выстроенная.
Я бы вот даже не взялась так сразу сказать, "нон-фикшн" ли это или всё-таки "фикшн". Впрочем… Собственно, задаваться вопросом, о ком идёт речь в "Дневнике": о самом ли авторе "как он есть" или о намеренно созданном конструкте, так сказать, лирическом герое – нет, на самом деле, никакого смысла, поскольку эти вещи и не исключают друг друга, и не противоречат друг другу. Думаю, что это, конечно, конструкт – однако выстроенный из самого автора. Из его живого и с болью отодранного мяса.
И потом, где же вы видывали автора "как он есть" - хоть бы и в собственном дневнике? Всегда, даже при письме очень личном и внутреннем, берётся если и не одна какая-то линия, то несколько линий – и тянутся с разными степенями последовательности и прерывности.
В случае Маркина линия взята, по большому счёту, одна – и тянется очень последовательно, даже, я бы сказала, с известной навязчивостью. И нет, это не гомосексуальность – которую в связи с "Дневником" не упомянули, кажется, только уж совсем ленивые – и не сексуальный голод. То, что этого тут много, дела не меняет.
Пять лет назад мне уже случилось писать о первом томе маркинского дневника, точнее, блога – тогда это была едва ли не первая русская публикация ЖЖ в виде книги, что интриговало само по себе: как-де выглядят живожурнальные записи на бумаге? Так ли, не так ли, как на мониторе, во френдленте, в своей электронной сиюминутности? Каково им без комментариев, на которые они, по идее – раз уж помещаются в блоге – рассчитаны? Да и сама блогопись как практика саморепрезентации была в ту пору в наших краях более-менее внове. Поэтому ещё можно было поёживаться: Господи, публичный, напоказ разговор с самим собой о собственных личных проблемах, да как можно…
Теперь уже ясно, что можно - и даже очень нужно, потому что это разговор о своём – особого рода. В таком модусе, что он касается – как, по крайней мере, предполагаешь – каждого. Это разговор об общечеловечности в твоём единственном, всегда нелепом, неудобном и неудачном (иначе не бывает!) обличьи. Почему иначе не бывает? Потому, что человек никогда вполне не укладывается в проекты. И в идеальные модели. И в собственные желания. И в чужие ожидания. И в социальные требования. Человек никогда ни во что вполне не укладывается.
Для этого нет никакой нужды быть, скажем, гомосексуальным. И даже одиноким или, допустим, бесприютным быть не обязательно. Просто у каждого из нас - свои формы несоответствия и неукладывания.
Вот книга Маркина – вот вся записанная жизнь Маркина – как раз об этом: о том, что человек не укладывается.
Тогда мне думалось, что опубликованный дневник Маркина – это опыт беззащитности, и что самое в нём поразительное – жизнь без проекта (потому-де он и фиксирует повседневную мимолётную жизнь в её случайностях, "подглядывает и подслушивает": лишённое "проектной" основы, всё это обретает уязвимую и отважную самоценность – не работает на подтверждение каким-то образом понимаемой "сути вещей", а живёт себе на воле, на сквозняке, на свой страх и риск). Теперь думаю: да, это, разумеется, беззащитность – но беззащитность программная. Она намеренная и очень продуманная. То есть – она именно проект. Такой, который автор-герой намерен последовательно выдержать.
Это, конечно, книга об одиночестве и смерти. Об их неизбежности. О неминуемости несоответствий разного рода: мира ли – нашим представлениям и надеждам, нас ли самих – заготовленным в мире нормам. О вещах, то есть, совершенно универсальных. "С такой жизнью, - рубанул на четвёртой странице обложки безымянный рецензент, - не хочется иметь ничего общего." Да как же можно исхитриться этого общего не иметь? Разве только если отрицать, - но это уж по ведомству самообмана.
Дело в том, что Маркин в том виде, в каком он счёл нужным выстроить и представить себя в "Дневнике" - это человек, не принимающий самообманов. Не то чтобы он им был вовсе чужд: живой же человек, рад бы обманываться, рад бы быть увлечённым и вовлечённым, - потому и грустно ему так от того, что не удаётся, что и не может удаться. И традиционные мифы, - например, очень влиятельный в западном пострелигиозном мире миф "любви" - над ним (вопреки тому, что мне самой думалось об этом пять лет назад) – над ним очень даже властны. Просто они его, до мучительного трезво всё видящего и очень, на самом деле, чуткого к живому – к изменчивости живого, - себе не подчиняют. Свои настоящие, живые любови и симпатии он не отдаёт на прокорм этим (вполне себе ненасытным – и утешающим в ответ на это) мифам. Он бы и рад, может быть, иначе. Он, вообще очень многое понимающий, понимает и то, что по-другому устроенные, более податливые к типовым самообманам и мифам, более, попросту говоря, доверчивые и наивные - с великой вероятностью более счастливы. Но ясно же, что это всё – не о нём.
"Я вчера возвращался из продуктового магазина, одного на весь город, по этой грязной тропе Ленау, смотрел на коричневые поля, на бурый Некар и автобан вдалеке, навстречу мне – бегун, румяный блондин, с длинными ногами, бежит, тяжело дышит, а у меня тяжёлая сумка. Он пробежал мимо, я остановился, долго смотрел ему вслед."
