Россия и Запад: Сборник статей в честь 70-летия К.М. Азадовского. – М.: НЛО, 2011. – 640 с., ил. - (Научное приложение. – Вып. CI).
"Ещё подлежат культурно-психологическому и политико-психологическому исследованию, - пишет во введении к сборнику один из его авторов, Яков Гордин, - причины, которые приводили к тому, что целый ряд блестящих русских филологов при несомненной тяге к родной культуре добивался незаурядных успехов прежде всего в изучении культур европейских." Да, разумеется, изрядная часть этих причин, волею исторических судеб, на протяжении многих десятилетий ХХ века была такова, что лучше бы их не было: "поэты советской поры часто уходили" - от цензуры - "в перевод как в некую нейтральную зону". В поиск дополнительных ресурсов свободы.
Адресат сборника, "гражданин культуры" Константин Маркович Азадовский, среди прочего - переводчик с нескольких языков, и сам, в известном смысле, - один из таких искателей свободы. Формировавшийся как мыслитель и исследователь начиная с рубежа пятидесятых-шестидесятых годов ушедшего века, он и по сей день известен прежде всего своими работами о взаимодействии русской культуры с другими, в первую очередь – с отчасти родной для Азадовского немецкой. В его библиографии, как замечает тот же Гордин, "с момента первых публикаций в конце пятидесятых и до середины семидесятых годов почти не встречаются имена русских писателей. А если и встречаются – то лишь в контексте русско-германских связей". И нет, это не означает, что "все интересы Азадовского лежали исключительно в области европейских литератур".
Какой бы, исторически и политически вынужденный, облик ни принимал интерес России к Европе, среди корней этого интереса всегда был вот какой – его, в свою очередь, так и хочется назвать надысторической константой: смыслы лучше всего, объёмнее всего высвечиваются на перекрестьи разных культурных потоков. Более того, они в заметной степени там и образуются: там, где возникает оторопь перед чужим, изумление ему в ответ.
Так вот: у книги, изданной в честь "межкультурного" человека Азадовского, конечно, были все основания объединить авторов из разных стран, чьи статьи, при большом многообразии сюжетов, посвящены, в конечном счёте, одному - особенностям складывания образа чужого. Нет, точнее: тому, как "чужое" становится одним из важнейших ресурсов "своего" (не говоря уж о том, что "своё", бывает, иначе, чем в зеркале "чужого", как следует и не рассмотришь). А потому, в конечном счёте, - не таким уж "чужим". А потому – скажем ещё точнее: книга получилась о практиках и техниках работы с чужим, другим, внешним.
И не обязательно, кстати, с инокультурным. "Заметки на полях Блока" Михаила Безродного, например, представляют нам довольно широкий спектр "иного", отголоски которого слышны – хотя не сразу опознаются - в стихах русского поэта. Это могут быть – помимо отсылок к Библии и западным авторам (Данте, Шекспиру, Гёте) реминисценции и скрытые цитаты из других русских поэтов (Лермонтова, Пушкина, Тютчева, Некрасова, Фофанова, Мережковского…) и писателей (Тургенева, Гоголя, Герцена). "Своё" не просто гудит "чужими" голосами, как улей (иначе мёд смысла и не добывается!) – оно из него попросту делается. А в работе А.В. Павловой "Политкорректность и эвфемизация языка" мы вычитаем много любопытного о том, как изощряется язык, избегая называть неназываемое (табуированное, неприятное, обидное… - тоже, словом, своего рода чужое!) в ситуациях, когда говорить о нём всё-таки приходится.
Впрочем, предмет преимущественных забот авторов сборника - всё-таки инокультурное, межкультурное, транскультурное, его напряжения, возможности и невозможности.
Что, например, - задумываются они, - происходит с немецкой поэзией в русском переводе – на почве русских слов и русских смыслов? Об этом – о неминуемых, но плодотворных трансформациях смыслов стихотворения Рильке "Der Lesende" ("Я зачитался. Я читал давно…" – кажется, будто это всегда было по-русски) под пером Пастернака-переводчика - статья Марины Бобрик. А в какой мере передаваемы, скажем, немецкими языковыми средствами такие, казалось бы, глубоко русские душевные и словесные движения, как "тяжёлое умиление", "судьба", "тоска", "пошлость", - и как вообще устроена так называемая "непереводимость"? Об этом – анализируя переводческие решения, пытаясь таким образом "выявлять этностереотипы, представления как носителей языка, так и иностранцев, образ как России, так и русской картины мира" - размышляет Всеволод Багно. Елена Чижова показывает, как занятие переводом – сугубо, казалось бы, профессиональное – формирует душевную оптику, человеческий тип и даже судьбу. Мы также получаем возможность почувствовать драматизм культурной ситуации переводчика из переписки (1929-1930) Михаила Кузмина с Сергеем Шервинским по поводу работы над замысленным советской властью - да так и не осуществившимся в чаемой степени - 13-томным Юбилейным собранием сочинений Гёте. Нет, не были переводы, на самом-то деле, никакой "нейтральной зоной".
Представлены в сборнике и взгляды на русскую литературу, а также на наши отношения с собственным, "внутренним" чужим – изнутри других культур. Француз Мишель Никё посвящает исследование символике Единорога у Николая Клюева. Немец Дитер Боден пишет о том, каким виделся в XIX веке относительно недавно присоединённый и вполне чужой Кавказ русскому поэту – Пушкину, а Кристина Эберт анализирует отношения с иными культурами русского модерна – на примере восприятия Армении Брюсовым, Белым и Мандельштамом (взгляд на тот же предмет наших соотечественников представляют А.Г. Мец и Г.Р. Ахвердян в "Заметках о "Путешествии в Армению" О. Мандельштама". Словно в ответ этому, русская исследовательница Татьяна Никольская показывает, как, в свою очередь, выглядел австрийский писатель Стефан Цвейг глазами писателя грузинского - Григола Робакидзе.
Но и это ещё не всё. Читателю гарантирован живой опыт инокультурного: некоторые тексты в книге оставлены попросту без перевода – прямо на тех языках, на которых были написаны: немецком и английском. Не иначе, для того, чтобы читательское чувство иного не теряло своей остроты!
"Ещё подлежат культурно-психологическому и политико-психологическому исследованию, - пишет во введении к сборнику один из его авторов, Яков Гордин, - причины, которые приводили к тому, что целый ряд блестящих русских филологов при несомненной тяге к родной культуре добивался незаурядных успехов прежде всего в изучении культур европейских." Да, разумеется, изрядная часть этих причин, волею исторических судеб, на протяжении многих десятилетий ХХ века была такова, что лучше бы их не было: "поэты советской поры часто уходили" - от цензуры - "в перевод как в некую нейтральную зону". В поиск дополнительных ресурсов свободы.
Адресат сборника, "гражданин культуры" Константин Маркович Азадовский, среди прочего - переводчик с нескольких языков, и сам, в известном смысле, - один из таких искателей свободы. Формировавшийся как мыслитель и исследователь начиная с рубежа пятидесятых-шестидесятых годов ушедшего века, он и по сей день известен прежде всего своими работами о взаимодействии русской культуры с другими, в первую очередь – с отчасти родной для Азадовского немецкой. В его библиографии, как замечает тот же Гордин, "с момента первых публикаций в конце пятидесятых и до середины семидесятых годов почти не встречаются имена русских писателей. А если и встречаются – то лишь в контексте русско-германских связей". И нет, это не означает, что "все интересы Азадовского лежали исключительно в области европейских литератур".
Какой бы, исторически и политически вынужденный, облик ни принимал интерес России к Европе, среди корней этого интереса всегда был вот какой – его, в свою очередь, так и хочется назвать надысторической константой: смыслы лучше всего, объёмнее всего высвечиваются на перекрестьи разных культурных потоков. Более того, они в заметной степени там и образуются: там, где возникает оторопь перед чужим, изумление ему в ответ.
Так вот: у книги, изданной в честь "межкультурного" человека Азадовского, конечно, были все основания объединить авторов из разных стран, чьи статьи, при большом многообразии сюжетов, посвящены, в конечном счёте, одному - особенностям складывания образа чужого. Нет, точнее: тому, как "чужое" становится одним из важнейших ресурсов "своего" (не говоря уж о том, что "своё", бывает, иначе, чем в зеркале "чужого", как следует и не рассмотришь). А потому, в конечном счёте, - не таким уж "чужим". А потому – скажем ещё точнее: книга получилась о практиках и техниках работы с чужим, другим, внешним.
И не обязательно, кстати, с инокультурным. "Заметки на полях Блока" Михаила Безродного, например, представляют нам довольно широкий спектр "иного", отголоски которого слышны – хотя не сразу опознаются - в стихах русского поэта. Это могут быть – помимо отсылок к Библии и западным авторам (Данте, Шекспиру, Гёте) реминисценции и скрытые цитаты из других русских поэтов (Лермонтова, Пушкина, Тютчева, Некрасова, Фофанова, Мережковского…) и писателей (Тургенева, Гоголя, Герцена). "Своё" не просто гудит "чужими" голосами, как улей (иначе мёд смысла и не добывается!) – оно из него попросту делается. А в работе А.В. Павловой "Политкорректность и эвфемизация языка" мы вычитаем много любопытного о том, как изощряется язык, избегая называть неназываемое (табуированное, неприятное, обидное… - тоже, словом, своего рода чужое!) в ситуациях, когда говорить о нём всё-таки приходится.
Впрочем, предмет преимущественных забот авторов сборника - всё-таки инокультурное, межкультурное, транскультурное, его напряжения, возможности и невозможности.
Что, например, - задумываются они, - происходит с немецкой поэзией в русском переводе – на почве русских слов и русских смыслов? Об этом – о неминуемых, но плодотворных трансформациях смыслов стихотворения Рильке "Der Lesende" ("Я зачитался. Я читал давно…" – кажется, будто это всегда было по-русски) под пером Пастернака-переводчика - статья Марины Бобрик. А в какой мере передаваемы, скажем, немецкими языковыми средствами такие, казалось бы, глубоко русские душевные и словесные движения, как "тяжёлое умиление", "судьба", "тоска", "пошлость", - и как вообще устроена так называемая "непереводимость"? Об этом – анализируя переводческие решения, пытаясь таким образом "выявлять этностереотипы, представления как носителей языка, так и иностранцев, образ как России, так и русской картины мира" - размышляет Всеволод Багно. Елена Чижова показывает, как занятие переводом – сугубо, казалось бы, профессиональное – формирует душевную оптику, человеческий тип и даже судьбу. Мы также получаем возможность почувствовать драматизм культурной ситуации переводчика из переписки (1929-1930) Михаила Кузмина с Сергеем Шервинским по поводу работы над замысленным советской властью - да так и не осуществившимся в чаемой степени - 13-томным Юбилейным собранием сочинений Гёте. Нет, не были переводы, на самом-то деле, никакой "нейтральной зоной".
Представлены в сборнике и взгляды на русскую литературу, а также на наши отношения с собственным, "внутренним" чужим – изнутри других культур. Француз Мишель Никё посвящает исследование символике Единорога у Николая Клюева. Немец Дитер Боден пишет о том, каким виделся в XIX веке относительно недавно присоединённый и вполне чужой Кавказ русскому поэту – Пушкину, а Кристина Эберт анализирует отношения с иными культурами русского модерна – на примере восприятия Армении Брюсовым, Белым и Мандельштамом (взгляд на тот же предмет наших соотечественников представляют А.Г. Мец и Г.Р. Ахвердян в "Заметках о "Путешествии в Армению" О. Мандельштама". Словно в ответ этому, русская исследовательница Татьяна Никольская показывает, как, в свою очередь, выглядел австрийский писатель Стефан Цвейг глазами писателя грузинского - Григола Робакидзе.
Но и это ещё не всё. Читателю гарантирован живой опыт инокультурного: некоторые тексты в книге оставлены попросту без перевода – прямо на тех языках, на которых были написаны: немецком и английском. Не иначе, для того, чтобы читательское чувство иного не теряло своей остроты!
