В последней передаче в одном письме прозвучали следующая мысль: «Называть «Единую Россию» партией жуликов и воров - мальчишество: там есть и порядочные люди. И это только усиливает отторжение оппозиции от реального политического процесса». За эти слова досталось от слушателей не только автору письма, но и мне, который ничего не сказал ни за, ни против. Пишущие (да, видимо, и не пишущие) нам слушатели вообще делятся на тех, кого интересует только их собственное мнение, и на тех, которым ты должен обязательно подавать своё по всем важным для них вопросам. Ты должен угадывать эти вопросы и отвечать на них, соглашаться или опровергать, - тогда ты делаешь то, что им надо. Мне больше нравится сообщать публике не мнения, свои или чужие, а сведения, но это не всегда удаётся. Смысл писем: а как их ещё называть? Жулики, они, мол, и есть жулики, воры, они и есть воры. Господин Мирошник из Орла (когда-то он, кажется, нам уже писал – если не ошибаюсь, что-то критическое о бывшем губернаторе Строеве) не согласен с названием «партия жуликов и воров» не потому что оно запальчивое, а потому что оно, по его мнению, слишком мягкое. «Жуликов в партии «Единая Россия» нет, - пишет он. – Даже крупный жулик – это пацан по сравнению с мошенниками из «Единой России». Господину Мирошнику представляется слишком мягким словом даже «воры». «Не воры, а грабители, - пишет он, - бандиты. Эту партию надо называть партией бандитов и мошенников, и соблюдать правильный порядок слов: не мошенников и бандитов, а бандитов и мошенников». Да, господин Мирошник, мы с вами можем придумать любое название, а закрепится всё равно то, что явится из гущи жизни, безымянно, как анекдот, или с именем автора, но таким, которое станет нарицательным. Это, собственно, и произошло. Название «партия жуликов и воров» прикрепил к «Единой России» адвокат Алексей Навальный, оно к ней пристало, и уже никогда не отстанет, так ей и пребывать в истории – партией жуликов и воров, и господин Медведев, которого недавно назначили новым вождём этой партии, так и войдёт в историю. Будет написано: считался президентом, потом стал считаться вождём партии «жуликов и воров», как называли её в стране, потом… Увидим, что потом. Мне же к случаю вспоминается история, говорящая, что нет ничего нового под луной. Одну партию воров, ворья, ворюг мир уже знает, и знает очень давно - триста лет. Она так и называется: партия ворья, можно – и ворюг, это великая партия, она дала Англии и миру таких деятелей, как Уинстон Черчилль и Маргарет Тэтчер, если оглянуться только на двадцатый век. Официально она называется консервативной партией, а обыденное её название – тори… Слово «тори» прозвучало в Англии в 1679 году. Это ирландское слово, и означало оно не просто воры, а ворьё, ворюги. Так обзывали тогдашних консерваторов их противники виги, партия вигов. Виги – тоже грубое слово, и тоже не английское, а шотландское, этим словом тори расквитались со своими ругателями, означает оно – сутяги, сквалыги, склочники. В те времена эти две партии по очереди и вместе творили примерно то, что творит сегодня в России партия жуликов и воров. Я не заметил пока, чтобы кому-то было легче оттого, что на свете ещё не было страны, прожившей без такой партии. А в русском языке, между прочим, есть слово «тороватый». Так говорили когда-то о слишком разбитном купце – мастере обещать златые горы. И тоже не в бровь, а в глаз: зная хотя бы десятую долю обещаний партии «Единая Россия», можно ли не назвать её тороватой? Партия тороватых или Тороватая партия.
Следующее письмо: «Осенью этого года по средствам массовой информации пробежало известие о том, что ученые идентифицировали останки царской семьи, расстрелянной большевиками, с точностью до девяноста девяти процентов. Но Русской православной церкви этих процентов недостаточно для канонизации последнего императора. Она требует стопроцентной обоснованности и уверенности для себя. Я не буду говорить о сложных взаимоотношениях между религией и наукой, к которой в этом случае требовательно апеллирует церковь. У меня возникает такой вопрос: почему бы московскому православью, поприще которого – вера, не оставить жалкий недостающий процент не делу сомнения (или самомнения), а делу веры? Почему религия вообще, и церковь в частности, требует от нас веры в Бога, существование которого вовсе не доказано хотя бы на те же девяносто девять процентов, но признать ту же долю вероятности, даваемую наукой тому, что предполагаемые останки царской семьи действительно принадлежат императорскому роду, церковь не может? Чудеса да и только! С уважением Роман».
Да, Роман, очень многие современники последнего русского царя откликнулись бы этими словами на саму мысль о его канонизации или о чём-то в этом роде. Николая Второго расстреляли через тринадцать лет после того, как он расстрелял рабочих в Санкт-Петербурге – 9 января 1905 года устроил им Кровавое воскресенье. Об этом событии крупнейший русский поэт, потом погибший в сталинском лагере, написал, что урок того дня - в одном общем чувстве: нельзя жить, если не будет убит царь. Преступник, убитый преступником, не становится от этого праведником, как сгоряча решили в послесоветской России.
«Здравствуйте, Анатолий Иванович! Слушаю вас с интересом, а недавно даже рассмеялся, когда вы в ответ на чьё-то предложение ознакомиться в Москве с документами неземного происхождения вопросили: «Уж не из Кремля ли они?». Наверное, вам предлагали посмотреть на олимпийские реликвии «Небесного Кремля», есть такой символ у Даниила Андреева в «Розе Мира». Если серьезно, то вот какие соображения у меня это вызвало. За внешне очень респектабельной идеей стать «Третьим Римом» сидит вполне фрейдовское желание стать «Новым Олимпом». И если «Третий Рим» ещё предполагает какие-то моральные обязательства перед народом, которого в этот Рим ведут, то языческие олимпийцы никаких обязательств ни перед кем не имеют. Они не обязаны отчитываться перед смертными в чём бы то ни было. Небожители есть небожители, им не пристало с кем-то сообразовывать свои прихоти. Вот кайф: любая бумага из Госдумы, скрепленная олимпийской печатью, уже имеет божественный статус, и лицо автора остается божественно ясным, не искаженным мыслью и чувством. С уважением Александр».
Спасибо за письмо, Александр! Я стараюсь, насколько возможно, чтобы всё, о чём говорится в нашей передаче, легко понимал не самый начитанный слушатель. Такие письма, как ваше, ставят трудную задачу. Хочется прочитать его перед микрофоном, а если попытаться всё для всех объяснить, не хватит целой передачи… Не похоже, что в руководстве России кто-то действительно хочет сделать Москву главой или центром всего христианского мира. Таких не видно даже в руководстве Русской православной церкви, хотя речи о первородстве, о превосходстве над западным христианством можно слышать. Поговорить людям хочется, эрудицию показать: и то мы знаем, и в том мы сведущи… И всё невпопад, всё невпопад.
Следующее письмо: «Вот интересно, процитируешь ли ты и пропустит ли твоё начальство следующую мою ремарку. Вызывает удивление любовь радио «Свобода» к творчеству Виктора Суворова. В последний раз программа была посвящена его сочинению о шпионе Пеньковском, который якобы спасал Землю от ядерной войны по заданию генерала КГБ Серова, сознательно выдававшего американцам советские ядерные секреты. Среди профессиональных, авторитетных ученых-историков всего мира, в том числе и американских, независимо от их политических взглядов и отношения к СССР и России, Суворов имеет репутацию городского сумасшедшего. Обсуждать на полном серьезе его книги - то же самое, что сделать регулярным гостем радиостанции "Свобода", например, автора "Новой хронологии" Фоменко или создателя теории торсионных полей Шипова. Интересно, является ли любовь к Суворову журналистской самодеятельностью или позицией РС?" – спрашивает наш слушатель. Здесь есть одно тонкое обстоятельство. Я говорю о выражении «городской сумасшедший». Если оно относится к личности, к тому, что называется физическим лицом, это будет оскорбление. Но если так или иначе обругать автора некоего сочинения, то это будет не оскорбление, а то, что у юристов называется оценочным суждением. Между личностью и писателем нет знака равенства, а нередко существует дистанция огромного размера, вплоть до того, что личность может быть женщиной, а книги подписывать мужским именем. Жорж Санд, например, или Марко Вовчок. Автор может намеренно постараться, чтобы читатели считали его придурком, невеждой, хамом и кем угодно. Это может входить в его литературный замысел. Далее. Есть громадная разница между литературным произведением и, скажем, историческим трудом. Никому не возбраняется написать книгу о любом историческом событии, эпохе, деятеле. Это может быть сделано так искусно, что читатель-простец поверит каждому слову. Но если мы станем порицать автора за то, что он всё исказил, то выставим в смешном виде не его, а себя. Литература знает множество мистификаторов, то есть, мастеров литературного розыгрыша. К числу таких сочинений можно отнести добрый десяток современных российских учебников по истории. Право автора - писать любую чушь, а уж дело публики, общества - давать ей оценку. И не имеет ни малейшего значения, кем представляется автор, бывшим или настоящим шпионом, заслуженной балериной или карманником-рецидивистом - это всё тоже может быть частью розыгрыша. Так вот, все вроде бы исторические сочинения Суворова – заметьте – не Резуна, а Суворова, это, повторяю, очень важно, Резун – физическое лицо, а Суворов - псевдоним, поэтому о Суворове мы можем отзываться как угодно оскорбительно, и это не будет оскорблением господина Резуна, потому что господина Суворова нет в природе, в природе есть автор Суворов, он существует только над заголовками книг, его нет ни в одной гонорарной ведомости – все исторические сочинения Суворова есть дело исключительно литературное. Что-то в них опровергать так же нелепо, как подвергать суду историков пушкинскую «Полтаву» или «Мазепу» Байрона.
В прошлой или позапрошлой передаче один из наших слушателей сожалел, что нет хороших, добрых, не кощунственных, не оскорбительных для чувств верующих анекдотов о Христе, Иисусе из Назарета. О Ходже Насреддине есть, писал он, а о Христе нет, а такие анекдоты очень бы, мол, не помешали, и я согласен с автором того письма, - слишком уж много сУрьёза у православных, а где много сУрьёза, там много лицемерия и скуки, и мало того особого христианского, особенно – православного, праздничного веселья, которое так замечательно изображено у лучших русских писателей прошлого. И вот он появился в почте радио «Свобода», анекдот об Иисусе из Назарета – такой анекдот, что я без колебаний читаю вслух: «Уважаемый Анатолий! Вот анекдот с участием Иисуса. И сказал Иисус: "Пусть женщина, которая сама без греха, первая бросит камень в грешницу". И одна женщина вышла из толпы и с силой ударила девушку. И сказал Иисус: " Мама, не мешайте работать". Вот такой анекдот. Конечно, среди наших слушателей наверняка есть шибко серьёзный народ, который не замедлит выразить протест… Ну, да пусть. В этом анекдоте, как вы заметили, Иисус делает замечание своей Матери, как настоящий одесский еврей, хотя Он был еврей не из Одессы, а, как известно, из Назарета.
«Разбегаемся, братцы, разбегаемся, - пишет господин Головатый.- Сельские родители спровадили свое чадо в город овладевать ІТ-технологиями. Через пару лет учебы они заметили, что сын по приезде к ним с ними почти не разговаривает. Да, нет- и всё. «Что с тобою, сынок? Почему не хочешь с нами говорить?». - «А о чём с вами говорить? О видах на урожай? О вредных соседях? О Гальке-доярке?». Что происходит? Да ничего особенного. Цивилизационно-коммуникативный разрыв. «Слетела винда», «Накрылся винт», « Глюки оперативки», «Галимый пинг» - что говорят эти выражения взрослой части населения после пятидесяти? Когда студенты говорят «алкоголик», это не о злоупотреблении спиртным, а о программисте на языке Алгол. И «мать» у них – не та, что родила, а кусок пластмассы, нашпигованный микросхемами и электродеталями… Наука выживания и успеха ускользнула из рук старшего поколения, стала принадлежать интернету, который сродни ножу. Им можно резать хлеб, а можно зарезать человека. И виновников тут не найдешь. Разве только попенять старшему поколению, что оно не въехало в новые реалии. Но это ждёт и юных. И больше того, человек окажется лишним не только на заводах, но и на планете Земля. Таким образом Бог, наконец, сочтется со своим, отказавшимся от него, созданием», - философствует господин Головатый. Первое, что приходит в голову, - малому, который через два студенческих года объявляет сельским родителям, что ему не о чём с ними разговаривать, ему и не должно быть места на планете Земля. Другое дело, что вместе с ним могут пострадать и люди, которые не помешали бы этой планете.
Следующее письмо: «Одна из руководительниц Комитета солдатских матерей уже несколько лет озвучивает тезис: "Призыв незаконен априори, потому что все, без исключения, российские "мальчики" негодны по здоровью к военной службе, и для законного уклонения от армии достаточно добиться тщательного медосмотра и собрать необходимые справки. Бредовость этого высказывания очевидна. Я бы эту мамашу спросил: "Вы хотите сказать, что все поголовно восемнадцатилетние больны? Но тогда ведь следует не бороться с призывом, а просить ООН ввести у нас опеку для спасения россиян. В качестве первоочередной меры, исходя из вашего тезиса, следует немедленно расформировать армию и милицию, призвать на их место иностранные силы. Ясно ведь, кто болен в восемнадцать, в тридцать здоровее не станет. Будь моя воля, я бы бред этой дамы не пустил в эфир, а в частном порядке попросил бы ее впредь таких глупостей не говорить и ругать режим немножко поумнее. Вообще, не могу слышать, - продолжает автор, - когда про восемнадцатилетних солдат говорят "мальчики". Когда-то в оном возрасте простолюдины создавали семьи, вели хозяйство и воевали, короли управляли государствами и тоже воевали. Никому в голову не приходило считать ребенком семнадцатилетнего солдата, хотя по росту и весу он опять-таки соответствовал нынешнему четырнадцатилетнему. Во флоте еще в XIX веке юнга начинал службу лет в двенадцать, а к восемнадцати уже был опытным матросом, а то и уважаемым морским офицером... Понятно, для "любящей матери" и тридцатилетний олух - "мой мальчик". Но странно, что это превращается в господствующее общественное мнение», - говорится в письме. Должен признаться, что и меня уже много лет коробит, что руководительницы и активистки Комитета солдатских матерей говорят о призывниках не иначе, как «мальчики». Это сделалось чем-то вроде термина. Один из правозащитных терминов: «мальчики». Это другая крайность. Первая крайность – бесчеловечные армейские будни, а вторая – вот эта слащавость. «Мальчики» проходили в школе Лермонтова. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…». Каждый день дела, то есть бои, сообщает двадцатипятилетний поручик Лермонтов другу из Чечни. Одно из дел длилось шесть часов сряду. Две тысячи русских и шесть тысяч чеченцев, и всё время штыками. «У нас убито тридцать офицеров и до трёхсот рядовых, а их шестьсот тел осталось на месте – кажется, хорошо! – вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела ещё пахло кровью». Краснобай вроде Грушницкого написал бы: десять часов или все сутки пахло кровью. Думаете, двадцатипятилетнему поручику после этого требуется психолог, чтобы не сойти с ума? Нет, ему требуется кое-что другое. «Я вошёл во вкус войны… Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет…».
Следующее письмо: «Тут в какой-то передаче «Свободы» услышал про независимые статистические исследования электоральных предпочтений россиян. Эти исследования показали, что даже без административных рычагов мы, россияне, нашу власть любим более чем на сорок процентов. Нужно отметить, что сама причастность “партии” или индивида к власти уже является фактором достаточно мощного влияния на предпочтения нашего электората. Российская политическая традиция такова, что с властью безболезненно поспорить удается не часто, и российский “избиратель” с этим знаком не понаслышке и постоянно учитывает. Я решил послушать в телевизоре национального лидера, надеясь услышать не обычную его мрачно-серую хрень, которой он уже давненько славится, а хоть что-то, за что ему так усердно прочат наши голоса. Послушал секунд семьдесят – хрень, она и есть хрень. Не будь он нацлидером, то ни одного голоса, даже его собственного, эта фигня бы не получила. Что касается выборов, то он неоднократно показал, что с этим делом справляется легко и по-разному – может участвовать, а может и не участвовать. Как пожелает. Сама процедура выборов для него ненавистна, и он изо всех сил старается ее обгадить. К сожалению, в известном смысле он прав - для отлучения таких деятелей, как он, от власти демократические процедуры годятся редко, и приходится применять уже совсем иные технологии и применять их приходится вынужденно, очень сильно вынужденно. Именно эта безысходность и составляет основную опасность. Что же касается более сорока процентов нашей любви, то уберите этого от руля - и через мгновение будут совсем иные объективные показатели».
Слушатели, наверное, обратили внимание, что я не стал убирать из этого письма слово «хрень». Дело в том, что я не знаю, как быть с этим словом: считать ли его нецензурным или просто грубо-разговорным. Оно мне нравится как маленькое, но смачное свидетельство, что русский язык жив и неплохо себя чувствует. А по сути… По сути не имеет значения, что сорок процентов избирателей, допустим, боятся признаться социологам, что не любят вождя. Ведь в кабинках для голосования они будут бояться ещё больше, а ему нужно именно это.
Пишет господин Иванов: «Каких мы только демократов и демократий не видели... Демократия – штука крайне неустойчивая, власть всегда стремится стать абсолютной. Стоит народу на секунду утратить бдительность, как он получает олигархию или диктатуру. Как говорил наш учитель Карл Ясперс: "Если вы перестали беспокоиться о своей свободе, значит вы её уже потеряли". Платон говорил, что даже ослы и собаки становятся при демократии дерзкими и что за демократией обязательно последует диктатура. А совершить обратное преобразование ох как трудно! Ранний Ельцин всё пытался сделать что-то такое, "чтобы изменения стали необратимыми". К сожалению, не бывает необратимых изменений в лучшую сторону. Нельзя построить "хорошую демократию", а потом тихо наслаждаться результатами. Демократия - это постоянная борьба за неё. И приемлемые результаты для всего общества можно получить, только если народ находится в тонусе, имеет определённый политический темперамент, то есть, когда надо, может выйти на улицы и вытащить зарвавшихся правителей за ноги. Наука и техника уже позволяет буквально весь народ включить в управление государством, но никто не спешит это делать, хотя те же самые достижения науки и техники с удовольствием используются для укрепления диктатуры бюрократии. Ещё в 31-ом году Ясперс признавал коренным вопросом современности вопрос, "сумеет ли средний обыватель включиться в формирование политики страны". Если кто-то говорит: "Меня политика не интересует", пускай не удивляется, что бензин подорожал, газ подорожал, чиновники покупают туалетные ёршики по тринадцать тысяч, "мерседесы" по шесть миллионов, свобода куда-то исчезла... и опять война! Вспоминается старая теория про плохих и хороших людей. Анархия - самый лучший общественный строй, но она годится только для хороших людей. Демократия - плохой общественный строй, но она заставляет плохих людей делать хорошие вещи. Правда достаточно проста: правильное мироустройство не существует, а справедливость остаётся задачей, не имеющей окончательного решения. Мир держится всё-таки не на богатых, а на трёх слонах... и слоны уже давно устали!».
Не могу согласиться с автором этого письма, что слоны устали. По-моему, они ещё как следует и не расположились для удержания такого груза, как человечество.
Следующее письмо: «Осенью этого года по средствам массовой информации пробежало известие о том, что ученые идентифицировали останки царской семьи, расстрелянной большевиками, с точностью до девяноста девяти процентов. Но Русской православной церкви этих процентов недостаточно для канонизации последнего императора. Она требует стопроцентной обоснованности и уверенности для себя. Я не буду говорить о сложных взаимоотношениях между религией и наукой, к которой в этом случае требовательно апеллирует церковь. У меня возникает такой вопрос: почему бы московскому православью, поприще которого – вера, не оставить жалкий недостающий процент не делу сомнения (или самомнения), а делу веры? Почему религия вообще, и церковь в частности, требует от нас веры в Бога, существование которого вовсе не доказано хотя бы на те же девяносто девять процентов, но признать ту же долю вероятности, даваемую наукой тому, что предполагаемые останки царской семьи действительно принадлежат императорскому роду, церковь не может? Чудеса да и только! С уважением Роман».
Да, Роман, очень многие современники последнего русского царя откликнулись бы этими словами на саму мысль о его канонизации или о чём-то в этом роде. Николая Второго расстреляли через тринадцать лет после того, как он расстрелял рабочих в Санкт-Петербурге – 9 января 1905 года устроил им Кровавое воскресенье. Об этом событии крупнейший русский поэт, потом погибший в сталинском лагере, написал, что урок того дня - в одном общем чувстве: нельзя жить, если не будет убит царь. Преступник, убитый преступником, не становится от этого праведником, как сгоряча решили в послесоветской России.
«Здравствуйте, Анатолий Иванович! Слушаю вас с интересом, а недавно даже рассмеялся, когда вы в ответ на чьё-то предложение ознакомиться в Москве с документами неземного происхождения вопросили: «Уж не из Кремля ли они?». Наверное, вам предлагали посмотреть на олимпийские реликвии «Небесного Кремля», есть такой символ у Даниила Андреева в «Розе Мира». Если серьезно, то вот какие соображения у меня это вызвало. За внешне очень респектабельной идеей стать «Третьим Римом» сидит вполне фрейдовское желание стать «Новым Олимпом». И если «Третий Рим» ещё предполагает какие-то моральные обязательства перед народом, которого в этот Рим ведут, то языческие олимпийцы никаких обязательств ни перед кем не имеют. Они не обязаны отчитываться перед смертными в чём бы то ни было. Небожители есть небожители, им не пристало с кем-то сообразовывать свои прихоти. Вот кайф: любая бумага из Госдумы, скрепленная олимпийской печатью, уже имеет божественный статус, и лицо автора остается божественно ясным, не искаженным мыслью и чувством. С уважением Александр».
Спасибо за письмо, Александр! Я стараюсь, насколько возможно, чтобы всё, о чём говорится в нашей передаче, легко понимал не самый начитанный слушатель. Такие письма, как ваше, ставят трудную задачу. Хочется прочитать его перед микрофоном, а если попытаться всё для всех объяснить, не хватит целой передачи… Не похоже, что в руководстве России кто-то действительно хочет сделать Москву главой или центром всего христианского мира. Таких не видно даже в руководстве Русской православной церкви, хотя речи о первородстве, о превосходстве над западным христианством можно слышать. Поговорить людям хочется, эрудицию показать: и то мы знаем, и в том мы сведущи… И всё невпопад, всё невпопад.
Следующее письмо: «Вот интересно, процитируешь ли ты и пропустит ли твоё начальство следующую мою ремарку. Вызывает удивление любовь радио «Свобода» к творчеству Виктора Суворова. В последний раз программа была посвящена его сочинению о шпионе Пеньковском, который якобы спасал Землю от ядерной войны по заданию генерала КГБ Серова, сознательно выдававшего американцам советские ядерные секреты. Среди профессиональных, авторитетных ученых-историков всего мира, в том числе и американских, независимо от их политических взглядов и отношения к СССР и России, Суворов имеет репутацию городского сумасшедшего. Обсуждать на полном серьезе его книги - то же самое, что сделать регулярным гостем радиостанции "Свобода", например, автора "Новой хронологии" Фоменко или создателя теории торсионных полей Шипова. Интересно, является ли любовь к Суворову журналистской самодеятельностью или позицией РС?" – спрашивает наш слушатель. Здесь есть одно тонкое обстоятельство. Я говорю о выражении «городской сумасшедший». Если оно относится к личности, к тому, что называется физическим лицом, это будет оскорбление. Но если так или иначе обругать автора некоего сочинения, то это будет не оскорбление, а то, что у юристов называется оценочным суждением. Между личностью и писателем нет знака равенства, а нередко существует дистанция огромного размера, вплоть до того, что личность может быть женщиной, а книги подписывать мужским именем. Жорж Санд, например, или Марко Вовчок. Автор может намеренно постараться, чтобы читатели считали его придурком, невеждой, хамом и кем угодно. Это может входить в его литературный замысел. Далее. Есть громадная разница между литературным произведением и, скажем, историческим трудом. Никому не возбраняется написать книгу о любом историческом событии, эпохе, деятеле. Это может быть сделано так искусно, что читатель-простец поверит каждому слову. Но если мы станем порицать автора за то, что он всё исказил, то выставим в смешном виде не его, а себя. Литература знает множество мистификаторов, то есть, мастеров литературного розыгрыша. К числу таких сочинений можно отнести добрый десяток современных российских учебников по истории. Право автора - писать любую чушь, а уж дело публики, общества - давать ей оценку. И не имеет ни малейшего значения, кем представляется автор, бывшим или настоящим шпионом, заслуженной балериной или карманником-рецидивистом - это всё тоже может быть частью розыгрыша. Так вот, все вроде бы исторические сочинения Суворова – заметьте – не Резуна, а Суворова, это, повторяю, очень важно, Резун – физическое лицо, а Суворов - псевдоним, поэтому о Суворове мы можем отзываться как угодно оскорбительно, и это не будет оскорблением господина Резуна, потому что господина Суворова нет в природе, в природе есть автор Суворов, он существует только над заголовками книг, его нет ни в одной гонорарной ведомости – все исторические сочинения Суворова есть дело исключительно литературное. Что-то в них опровергать так же нелепо, как подвергать суду историков пушкинскую «Полтаву» или «Мазепу» Байрона.
В прошлой или позапрошлой передаче один из наших слушателей сожалел, что нет хороших, добрых, не кощунственных, не оскорбительных для чувств верующих анекдотов о Христе, Иисусе из Назарета. О Ходже Насреддине есть, писал он, а о Христе нет, а такие анекдоты очень бы, мол, не помешали, и я согласен с автором того письма, - слишком уж много сУрьёза у православных, а где много сУрьёза, там много лицемерия и скуки, и мало того особого христианского, особенно – православного, праздничного веселья, которое так замечательно изображено у лучших русских писателей прошлого. И вот он появился в почте радио «Свобода», анекдот об Иисусе из Назарета – такой анекдот, что я без колебаний читаю вслух: «Уважаемый Анатолий! Вот анекдот с участием Иисуса. И сказал Иисус: "Пусть женщина, которая сама без греха, первая бросит камень в грешницу". И одна женщина вышла из толпы и с силой ударила девушку. И сказал Иисус: " Мама, не мешайте работать". Вот такой анекдот. Конечно, среди наших слушателей наверняка есть шибко серьёзный народ, который не замедлит выразить протест… Ну, да пусть. В этом анекдоте, как вы заметили, Иисус делает замечание своей Матери, как настоящий одесский еврей, хотя Он был еврей не из Одессы, а, как известно, из Назарета.
«Разбегаемся, братцы, разбегаемся, - пишет господин Головатый.- Сельские родители спровадили свое чадо в город овладевать ІТ-технологиями. Через пару лет учебы они заметили, что сын по приезде к ним с ними почти не разговаривает. Да, нет- и всё. «Что с тобою, сынок? Почему не хочешь с нами говорить?». - «А о чём с вами говорить? О видах на урожай? О вредных соседях? О Гальке-доярке?». Что происходит? Да ничего особенного. Цивилизационно-коммуникативный разрыв. «Слетела винда», «Накрылся винт», « Глюки оперативки», «Галимый пинг» - что говорят эти выражения взрослой части населения после пятидесяти? Когда студенты говорят «алкоголик», это не о злоупотреблении спиртным, а о программисте на языке Алгол. И «мать» у них – не та, что родила, а кусок пластмассы, нашпигованный микросхемами и электродеталями… Наука выживания и успеха ускользнула из рук старшего поколения, стала принадлежать интернету, который сродни ножу. Им можно резать хлеб, а можно зарезать человека. И виновников тут не найдешь. Разве только попенять старшему поколению, что оно не въехало в новые реалии. Но это ждёт и юных. И больше того, человек окажется лишним не только на заводах, но и на планете Земля. Таким образом Бог, наконец, сочтется со своим, отказавшимся от него, созданием», - философствует господин Головатый. Первое, что приходит в голову, - малому, который через два студенческих года объявляет сельским родителям, что ему не о чём с ними разговаривать, ему и не должно быть места на планете Земля. Другое дело, что вместе с ним могут пострадать и люди, которые не помешали бы этой планете.
Следующее письмо: «Одна из руководительниц Комитета солдатских матерей уже несколько лет озвучивает тезис: "Призыв незаконен априори, потому что все, без исключения, российские "мальчики" негодны по здоровью к военной службе, и для законного уклонения от армии достаточно добиться тщательного медосмотра и собрать необходимые справки. Бредовость этого высказывания очевидна. Я бы эту мамашу спросил: "Вы хотите сказать, что все поголовно восемнадцатилетние больны? Но тогда ведь следует не бороться с призывом, а просить ООН ввести у нас опеку для спасения россиян. В качестве первоочередной меры, исходя из вашего тезиса, следует немедленно расформировать армию и милицию, призвать на их место иностранные силы. Ясно ведь, кто болен в восемнадцать, в тридцать здоровее не станет. Будь моя воля, я бы бред этой дамы не пустил в эфир, а в частном порядке попросил бы ее впредь таких глупостей не говорить и ругать режим немножко поумнее. Вообще, не могу слышать, - продолжает автор, - когда про восемнадцатилетних солдат говорят "мальчики". Когда-то в оном возрасте простолюдины создавали семьи, вели хозяйство и воевали, короли управляли государствами и тоже воевали. Никому в голову не приходило считать ребенком семнадцатилетнего солдата, хотя по росту и весу он опять-таки соответствовал нынешнему четырнадцатилетнему. Во флоте еще в XIX веке юнга начинал службу лет в двенадцать, а к восемнадцати уже был опытным матросом, а то и уважаемым морским офицером... Понятно, для "любящей матери" и тридцатилетний олух - "мой мальчик". Но странно, что это превращается в господствующее общественное мнение», - говорится в письме. Должен признаться, что и меня уже много лет коробит, что руководительницы и активистки Комитета солдатских матерей говорят о призывниках не иначе, как «мальчики». Это сделалось чем-то вроде термина. Один из правозащитных терминов: «мальчики». Это другая крайность. Первая крайность – бесчеловечные армейские будни, а вторая – вот эта слащавость. «Мальчики» проходили в школе Лермонтова. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…». Каждый день дела, то есть бои, сообщает двадцатипятилетний поручик Лермонтов другу из Чечни. Одно из дел длилось шесть часов сряду. Две тысячи русских и шесть тысяч чеченцев, и всё время штыками. «У нас убито тридцать офицеров и до трёхсот рядовых, а их шестьсот тел осталось на месте – кажется, хорошо! – вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела ещё пахло кровью». Краснобай вроде Грушницкого написал бы: десять часов или все сутки пахло кровью. Думаете, двадцатипятилетнему поручику после этого требуется психолог, чтобы не сойти с ума? Нет, ему требуется кое-что другое. «Я вошёл во вкус войны… Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет…».
Следующее письмо: «Тут в какой-то передаче «Свободы» услышал про независимые статистические исследования электоральных предпочтений россиян. Эти исследования показали, что даже без административных рычагов мы, россияне, нашу власть любим более чем на сорок процентов. Нужно отметить, что сама причастность “партии” или индивида к власти уже является фактором достаточно мощного влияния на предпочтения нашего электората. Российская политическая традиция такова, что с властью безболезненно поспорить удается не часто, и российский “избиратель” с этим знаком не понаслышке и постоянно учитывает. Я решил послушать в телевизоре национального лидера, надеясь услышать не обычную его мрачно-серую хрень, которой он уже давненько славится, а хоть что-то, за что ему так усердно прочат наши голоса. Послушал секунд семьдесят – хрень, она и есть хрень. Не будь он нацлидером, то ни одного голоса, даже его собственного, эта фигня бы не получила. Что касается выборов, то он неоднократно показал, что с этим делом справляется легко и по-разному – может участвовать, а может и не участвовать. Как пожелает. Сама процедура выборов для него ненавистна, и он изо всех сил старается ее обгадить. К сожалению, в известном смысле он прав - для отлучения таких деятелей, как он, от власти демократические процедуры годятся редко, и приходится применять уже совсем иные технологии и применять их приходится вынужденно, очень сильно вынужденно. Именно эта безысходность и составляет основную опасность. Что же касается более сорока процентов нашей любви, то уберите этого от руля - и через мгновение будут совсем иные объективные показатели».
Слушатели, наверное, обратили внимание, что я не стал убирать из этого письма слово «хрень». Дело в том, что я не знаю, как быть с этим словом: считать ли его нецензурным или просто грубо-разговорным. Оно мне нравится как маленькое, но смачное свидетельство, что русский язык жив и неплохо себя чувствует. А по сути… По сути не имеет значения, что сорок процентов избирателей, допустим, боятся признаться социологам, что не любят вождя. Ведь в кабинках для голосования они будут бояться ещё больше, а ему нужно именно это.
Пишет господин Иванов: «Каких мы только демократов и демократий не видели... Демократия – штука крайне неустойчивая, власть всегда стремится стать абсолютной. Стоит народу на секунду утратить бдительность, как он получает олигархию или диктатуру. Как говорил наш учитель Карл Ясперс: "Если вы перестали беспокоиться о своей свободе, значит вы её уже потеряли". Платон говорил, что даже ослы и собаки становятся при демократии дерзкими и что за демократией обязательно последует диктатура. А совершить обратное преобразование ох как трудно! Ранний Ельцин всё пытался сделать что-то такое, "чтобы изменения стали необратимыми". К сожалению, не бывает необратимых изменений в лучшую сторону. Нельзя построить "хорошую демократию", а потом тихо наслаждаться результатами. Демократия - это постоянная борьба за неё. И приемлемые результаты для всего общества можно получить, только если народ находится в тонусе, имеет определённый политический темперамент, то есть, когда надо, может выйти на улицы и вытащить зарвавшихся правителей за ноги. Наука и техника уже позволяет буквально весь народ включить в управление государством, но никто не спешит это делать, хотя те же самые достижения науки и техники с удовольствием используются для укрепления диктатуры бюрократии. Ещё в 31-ом году Ясперс признавал коренным вопросом современности вопрос, "сумеет ли средний обыватель включиться в формирование политики страны". Если кто-то говорит: "Меня политика не интересует", пускай не удивляется, что бензин подорожал, газ подорожал, чиновники покупают туалетные ёршики по тринадцать тысяч, "мерседесы" по шесть миллионов, свобода куда-то исчезла... и опять война! Вспоминается старая теория про плохих и хороших людей. Анархия - самый лучший общественный строй, но она годится только для хороших людей. Демократия - плохой общественный строй, но она заставляет плохих людей делать хорошие вещи. Правда достаточно проста: правильное мироустройство не существует, а справедливость остаётся задачей, не имеющей окончательного решения. Мир держится всё-таки не на богатых, а на трёх слонах... и слоны уже давно устали!».
Не могу согласиться с автором этого письма, что слоны устали. По-моему, они ещё как следует и не расположились для удержания такого груза, как человечество.
