Махачкалинской футбольной команде "Анжи" предначертано стать одним из брендов возрождающегося Дагестана. "Анжи – новая история!" – сообщается городу и миру с бесчисленных баннеров размером с девятиэтажку, и бюджет команды уже явно превосходит ту часть бюджета Дагестана, которую он собирает сам, без учета дотаций.
Как и подозревали скептики, команда, укомплектованная звездами мировой величины, похоже, так и финиширует в чемпионате России в привычной роли середняка. Что совершенно не помешает ей и в самом деле стать подлинным воплощением Дагестана. Примерно таким же, как война. И Лес – так в Дагестане называют все, что находится за ее несуществующей линией фронта.
Хватит играть за Кавказ!
Именно "Анжи" дала один из поводов для экспедиции в Дагестан, которую снарядил московский Институт регионального развития совместно с теми, кто называет себя русскими националистами. Тезис "Хватит кормить Кавказ" оказался тесно связан с взаимоотношениями футбольных фанатов, которые друг друга бьют, и в кругах московских фанатов уверяют, что выезд в столицы северокавказских республик - род подвига. Вообще в этих кругах принято бить друг друга и без национальной подоплеки, но до бойкота, который массовый русский болельщик объявил северокавказским командам, дело никогда и нигде не доходило. Ожесточение дошло до того, что освистанию подвергся даже Юрий Жирков, перешедший из "Челси" в "Анжи" в рамках эпохального обновления последнего. "Он ушел за деньги в кавказскую команду…" - терпеливо, как спрашивающему дорогу провинциалу, объясняли мне. "А почему, если вы патриоты, освистываете Жиркова, когда он играет не за "Анжи", а за сборную – зачем мешать ключевому игроку?" "А он не ключевой…"
Между тем, повестка дня расширялась. Молодую смену из КРО, ветеранов-десантников, спартаковских фанатов, молодогвардейцев из "Единой России" беспокоило, почему кавказские старики перестали воспитывать молодежь, и та ордой обрушивается на российскую столицу, не щадя ни болельщиков, ни юных девиц. При этом гости выказывали готовность к компромиссу и предлагали понять и простить москвичей, которые по своей неискушенности зачастую принимают за кавказцев гостей из Средней Азии. Но тревожная участь русских болельщиков, приезжающих в Махачкалу, обретала значение символа. Хозяевам оставалось только гостеприимно улыбаться, когда молодые люди из Москвы делились с ними своей озабоченностью: "Это же неправильно, что в России есть места, где русский человек не чувствует себя в безопасности". И только охранник в университете, в котором проходила очередная встреча русских националистов с местной общественностью, недобро заметил: "А я-то думал, они извиниться приехали…"
"Тем не менее, проблема есть?" – пока не слышали националисты, спросил я знакомого дагестанского журналиста. "Есть…"
Нравы лучше не становятся нигде. Триумф субкультуры – явление повсеместное, а в обществах, которые жили традицией, он протекает, может быть, даже болезненнее. В системе же отношений метрополии и колонии все будто навсегда закостенело. Бюджетные дотации – новое исполнение старого, как империя, стиля подкупа колониальной элиты. Местные жители по-прежнему для империи - туземцы, их, живущих в Ботлихе и, как века назад, таскающих воду за километры, рекомендовано не пускать в построенный рядом военный городок, в котором эта вода – фонтанами. И империя знает, что туземцы отвечают откровенной насмешкой над всеми ее нововведениями и проектами, которые если чем-то и интересны, то лишь тем, как найти в них лазейку. В Дербенте – объявление: "Выплачиваем материнский капитал!". Дербентский друг удивляется моей непонятливости. "Нормальная обналичка. Если откатишь 200 тысяч, остальное получишь сразу. Если 150 – через 2-3 недели". Рассказываю эту историю в Махачкале знакомому, который как раз работает в Пенсионном фонде. Он искренне сокрушается: "Да, мы знаем. Мы так боролись с такими объявлениями. И, знаете, на телевидении мы их все-таки победили…" Справки об инвалидности несколько подорожали, зато их можно купить теперь в кредит.
Можно было бы сказать, что "Анжи" и Лес – два альтернативных проекта. Если бы они на самом деле так органично друг друга не дополняли.
Человек не отсюда
"Анжи" сегодня – это, конечно, Сулейман Керимов, российский миллиардер, родившийся в Дербенте, учившийся, как повсеместно напоминают в Дагестане, на одни пятерки и вечно выигрывавший всяческие олимпиады. Теперь он вернулся и подарил родине футбольное чудо. Дагестанские спортивные аналитики, отчаявшись понять, зачем это самому Керимову, пытаются уловить в чуде хотя бы футбольную суть. Не получается.
Великого, но постаревшего Роберто Карлоса, говорят они, можно считать покупкой имиджевой. С Самуэлем Это'о, одним из лучших форвардов мира, купленным у "Интера" за сумасшедший 21 миллион евро, сложнее. Во-первых, как полагают эксперты, итальянцев можно поздравить: они выручили за него такие деньги, которые через год уж точно бы не получили. Во-вторых, под такого игрока нужна не просто команда, но по-настоящему европейская клубная инфраструктура. "Анжи" же, продолжающая играть на вполне сельского вида стадионе, всегда в пути, потому что каждый матч выездной, даже домашний: живет и тренируется команда в подмосковном Кратово. И даже счастливые фанаты нет-нет да и спросят: почему игроки покупаются исключительно по именам, в связи с чем, в полузащите по несколько человек на место, а в защите играть некому?
Зачем?
То, что делает с "Анжи" Сулейман Керимов, нравится в Дагестане не всем. Саиду Амирову, скажем, мэру Махачкалы не нравится. "Зачем покупать игроков, - задается вопросом он, оговорившись, что болельщиком себя не считает, - Надо растить своих…"
Это ведь только кажется, что в Дагестане разобрано и приватизировано уже все. Разобрано только то, что в состоянии переварить местные тяжеловесы. Если бы шефство над дагестанским футболом взял кто-то из них, набор версий, отвечающих на вопрос "зачем?", вышел бы крайне ограниченным: человеку дали долю в какой-нибудь целевой программе, подпустили ближе к распределению бюджетных дотаций, позволили льготно торговать чем-нибудь, скажем, нефтью.
Сулейман Керимов ради такого не купил бы для "Анжи" и новичка из местных. Он – человек не отсюда. Но его появление в дагестанском сюжете абсолютно логично, тем более, что случилось оно еще когда "Анжи" безнадежно прозябал во втором эшелоне российского футбола.
Контракт олигарха
90-е в Дагестане для поколения тяжеловесов вроде Амирова уж точно были лихими. Но и личные армии, которыми обзаводился каждый из них - а каждый из них хотел быть президентом, и взаимный отстрел потеряли всякий смысл в тот день, когда судьба республиканского лидерства стала решаться в Москве. Теперь ей, а не друг другу, надо было доказывать свою крутость.
Те, кто выжил в естественном отборе 90-х, умея выводить на площадь небритый люд, мастерству московской интриги не обучался, а учиться времени не было. А Керимов уже провел первое показательное выступление – на выборах в Буйнакске победил его кандидат, одолев соперника, которого поддерживала официальная Махачкала. В 2009-м он показал силу повторно, когда его ставленник победил ставленника Махачкалы на выборах в Дербенте. Президент Муху Алиев, проиграв Дербент, предсказуемо проиграл власть целиком. Но теперь и у его преемника, Магомедсалама Магомедова, в соответствии со всеобщим политологическим убеждением, перед Керимовым обязательств не меньше, чем перед самой Москвой.
Дагестан никогда и ничем особенно не привлекал бизнес федерального значения. В географическом плане – медвежий угол, безнадежная окраина. В инфраструктурном - технологическая пустыня... Возможно, полагают местные аналитики, такое представление к тому же настойчиво поддерживалось в московских головах и местными магнатами, которые привыкли решать все бизнес-вопросы в своем кругу.
Невысокого полета были эти бизнес-вопросы. Но при этом удивительным образом, раз за разом и год за годом удивительным образом исчезает из программы приватизации махачкалинский порт. Теперь же интереса к нему не скрывает Сулейман Керимов. И к махачкалинскому аэропорту, который выглядит до неприличия провинциальным, особенно на фоне всех международных аэропортов, которыми уже обзавелись по соседству, кажется, все.
Словом, похоже, Керимов решил взять в Дагестане то, что, с одной стороны, никому из местных по-настоящему не освоить, а с другой, Москва ревниво оберегает на тот случай, когда заинтересуется кто-то из своих.
И если это так, Керимов должен убедить Москву в том, что случай настал, и этот свой – он и есть. И если местным соискателям, чтобы снискать доверие Москвы, нужно все время доказывать ей свою силу, Керимов может выступить в более убедительном жанре: показать, что способен держать под контролем самих этих соискателей. Значит, сделать то, чего никогда не сможет сделать ни один Амиров, не говоря уж о президенте Магомедове. Например, продемонстрировать, кто сильнее в Дербенте.
Но в Дагестане, в котором – в силу того же национального многообразия – ни у кого никогда не получалось собрать контрольный политический пакет (может быть, поэтому, кстати, здесь что-то осталось из независимой прессы), желательно заслужить и любовь масс. Для масс - футбольное волшебство.
А власть, заключая с олигархом такой контракт, готова довольствоваться самым простым ответом на вопрос, зачем это надо ей самой: пусть футбол станет альтернативой лесу. Она вообще почему-то очень верит в футбол.
Но футбол альтернативой не становится. Может быть, даже наоборот.
Без Лесу пропавшие
Любое подполье нуждается в средствах, и практически любой дагестанский бизнесмен рискует обнаружить однажды в своем офисе флэшку с незатейливым видео: бородатый человек в камуфляже сообщает, сколько должен внести адресат на богоугодное дело. Этой практике уже не один год, но теперь к делу явно подключились эпигоны, никакого отношения к бородатым людям не имеющие. Флэшку, например, получила хозяйка скромной парикмахерской. Обычно адресаты в полицию не обращаются, но здесь чувство безысходности взяло верх над страхом. В полиции восстановили информацию, которая содержалась на флэшке прежде. Информация привела в одно из республиканских РОВД…
Для тех, кто готов выйти из леса, в Дагестане уже почти год действует так называемая программа адаптации. Из леса есть кому выходить. В лесу, как в любой толпе, есть люди случайные, поддавшиеся порыву. Теперь им предложен путь назад. Если за кающимся значится что-то серьезное – срок. Что, как поясняют в комиссии, все равно лучше, чем неизбежная гибель. Из леса за год ушли почти пять десятков человек.
Но ушло в лес за это время народу намного больше. Люди, занимающиеся адаптацией, сокрушенно разводят руками: "У вас в лодке – огромная пробоина. Сколько вы сможете вычерпать одним-единственным черпаком?". С тем, что пробоина – не результат диверсии, а конструктивная особенность, в Дагестане уже не спорят даже во власти.
Но меняется и суть самого Леса.
Как явствует из тезисов "лесного" учения, жизнь мусульманина – это вечный поиск компромисса между мечтой жить в государстве, устроенном по шариату, и реальностью, в которой этой мечте места нет. Те, кто этого компромисса не находил, брались за автомат, протест выглядел религиозным, иногда и вполне криминальным, но и государство со своей стороны сделало все, чтобы он стал политическим. Лес стал восприниматься как форма протеста, хоть никто и не питал иллюзий насчет чистоты лесных рядов: другой оппозиции все равно не и ожидалось.
Но потом в лес хлынули потоками, и государство опять делало все, чтобы они не иссякали. В Лесу есть и было все и всё, и в этом его формула. Но теперь неофитам, обиженным, скрывающимся от кровников, тех, кому просто больше нечем заняться, - им всем надо было доходчиво объяснить, зачем они здесь, почему не могут уйти, и почему в этом знании они правы.
И сформулировалось главное и объединяющее весь этот пестрый люд: ненависть к государству. Только в ней нет уже ничего общего с аналогичным чувством настоящего оппозиционера. Кто-то и вовсе против государства ничего бы и не имел, но оно настолько не собирается становиться исламским, что только и остается обреченно брать в руки автомат. Есть и те, кто про шариат услышал только в лесу. Они тоже ненавидят государство – кто-то ему мстит, кого-то оно намерено засадить в тюрьму - с основаниями или без, кто от банальной любви к беспределу.
И самой удобоваримой, объединяющей и эффектной становится формула борьбы за торжество ислама - она словно создана для ответов на самые разные вопросы, тем более, что полемики и не предполагается. И если вчера убивали большей частью милиционеров и чиновников, теперь на прицеле может оказаться кто-угодно, - журналист, религиозный лидер, университетский профессор.
Любой, кто не с Лесом. Свою ненависть к государству Лес переносит на всех, в том числе и тех, кто ему еще вчера сочувствовал и, в общем, готов понять и сегодня. Но уже вынужден поддерживать власть, которую ненавидит ничуть не меньше.
Просто потому, что альтернатива страшнее.
И получается: или условно Лес, или, образно говоря, "Анжи". Еще в Дагестане теперь решено развивать хоккей.
Как и подозревали скептики, команда, укомплектованная звездами мировой величины, похоже, так и финиширует в чемпионате России в привычной роли середняка. Что совершенно не помешает ей и в самом деле стать подлинным воплощением Дагестана. Примерно таким же, как война. И Лес – так в Дагестане называют все, что находится за ее несуществующей линией фронта.
Хватит играть за Кавказ!
Именно "Анжи" дала один из поводов для экспедиции в Дагестан, которую снарядил московский Институт регионального развития совместно с теми, кто называет себя русскими националистами. Тезис "Хватит кормить Кавказ" оказался тесно связан с взаимоотношениями футбольных фанатов, которые друг друга бьют, и в кругах московских фанатов уверяют, что выезд в столицы северокавказских республик - род подвига. Вообще в этих кругах принято бить друг друга и без национальной подоплеки, но до бойкота, который массовый русский болельщик объявил северокавказским командам, дело никогда и нигде не доходило. Ожесточение дошло до того, что освистанию подвергся даже Юрий Жирков, перешедший из "Челси" в "Анжи" в рамках эпохального обновления последнего. "Он ушел за деньги в кавказскую команду…" - терпеливо, как спрашивающему дорогу провинциалу, объясняли мне. "А почему, если вы патриоты, освистываете Жиркова, когда он играет не за "Анжи", а за сборную – зачем мешать ключевому игроку?" "А он не ключевой…"
Между тем, повестка дня расширялась. Молодую смену из КРО, ветеранов-десантников, спартаковских фанатов, молодогвардейцев из "Единой России" беспокоило, почему кавказские старики перестали воспитывать молодежь, и та ордой обрушивается на российскую столицу, не щадя ни болельщиков, ни юных девиц. При этом гости выказывали готовность к компромиссу и предлагали понять и простить москвичей, которые по своей неискушенности зачастую принимают за кавказцев гостей из Средней Азии. Но тревожная участь русских болельщиков, приезжающих в Махачкалу, обретала значение символа. Хозяевам оставалось только гостеприимно улыбаться, когда молодые люди из Москвы делились с ними своей озабоченностью: "Это же неправильно, что в России есть места, где русский человек не чувствует себя в безопасности". И только охранник в университете, в котором проходила очередная встреча русских националистов с местной общественностью, недобро заметил: "А я-то думал, они извиниться приехали…"
"Тем не менее, проблема есть?" – пока не слышали националисты, спросил я знакомого дагестанского журналиста. "Есть…"
Нравы лучше не становятся нигде. Триумф субкультуры – явление повсеместное, а в обществах, которые жили традицией, он протекает, может быть, даже болезненнее. В системе же отношений метрополии и колонии все будто навсегда закостенело. Бюджетные дотации – новое исполнение старого, как империя, стиля подкупа колониальной элиты. Местные жители по-прежнему для империи - туземцы, их, живущих в Ботлихе и, как века назад, таскающих воду за километры, рекомендовано не пускать в построенный рядом военный городок, в котором эта вода – фонтанами. И империя знает, что туземцы отвечают откровенной насмешкой над всеми ее нововведениями и проектами, которые если чем-то и интересны, то лишь тем, как найти в них лазейку. В Дербенте – объявление: "Выплачиваем материнский капитал!". Дербентский друг удивляется моей непонятливости. "Нормальная обналичка. Если откатишь 200 тысяч, остальное получишь сразу. Если 150 – через 2-3 недели". Рассказываю эту историю в Махачкале знакомому, который как раз работает в Пенсионном фонде. Он искренне сокрушается: "Да, мы знаем. Мы так боролись с такими объявлениями. И, знаете, на телевидении мы их все-таки победили…" Справки об инвалидности несколько подорожали, зато их можно купить теперь в кредит.
Можно было бы сказать, что "Анжи" и Лес – два альтернативных проекта. Если бы они на самом деле так органично друг друга не дополняли.
Человек не отсюда
"Анжи" сегодня – это, конечно, Сулейман Керимов, российский миллиардер, родившийся в Дербенте, учившийся, как повсеместно напоминают в Дагестане, на одни пятерки и вечно выигрывавший всяческие олимпиады. Теперь он вернулся и подарил родине футбольное чудо. Дагестанские спортивные аналитики, отчаявшись понять, зачем это самому Керимову, пытаются уловить в чуде хотя бы футбольную суть. Не получается.
Великого, но постаревшего Роберто Карлоса, говорят они, можно считать покупкой имиджевой. С Самуэлем Это'о, одним из лучших форвардов мира, купленным у "Интера" за сумасшедший 21 миллион евро, сложнее. Во-первых, как полагают эксперты, итальянцев можно поздравить: они выручили за него такие деньги, которые через год уж точно бы не получили. Во-вторых, под такого игрока нужна не просто команда, но по-настоящему европейская клубная инфраструктура. "Анжи" же, продолжающая играть на вполне сельского вида стадионе, всегда в пути, потому что каждый матч выездной, даже домашний: живет и тренируется команда в подмосковном Кратово. И даже счастливые фанаты нет-нет да и спросят: почему игроки покупаются исключительно по именам, в связи с чем, в полузащите по несколько человек на место, а в защите играть некому?
Зачем?
То, что делает с "Анжи" Сулейман Керимов, нравится в Дагестане не всем. Саиду Амирову, скажем, мэру Махачкалы не нравится. "Зачем покупать игроков, - задается вопросом он, оговорившись, что болельщиком себя не считает, - Надо растить своих…"
Это ведь только кажется, что в Дагестане разобрано и приватизировано уже все. Разобрано только то, что в состоянии переварить местные тяжеловесы. Если бы шефство над дагестанским футболом взял кто-то из них, набор версий, отвечающих на вопрос "зачем?", вышел бы крайне ограниченным: человеку дали долю в какой-нибудь целевой программе, подпустили ближе к распределению бюджетных дотаций, позволили льготно торговать чем-нибудь, скажем, нефтью.
Сулейман Керимов ради такого не купил бы для "Анжи" и новичка из местных. Он – человек не отсюда. Но его появление в дагестанском сюжете абсолютно логично, тем более, что случилось оно еще когда "Анжи" безнадежно прозябал во втором эшелоне российского футбола.
Контракт олигарха
90-е в Дагестане для поколения тяжеловесов вроде Амирова уж точно были лихими. Но и личные армии, которыми обзаводился каждый из них - а каждый из них хотел быть президентом, и взаимный отстрел потеряли всякий смысл в тот день, когда судьба республиканского лидерства стала решаться в Москве. Теперь ей, а не друг другу, надо было доказывать свою крутость.
Те, кто выжил в естественном отборе 90-х, умея выводить на площадь небритый люд, мастерству московской интриги не обучался, а учиться времени не было. А Керимов уже провел первое показательное выступление – на выборах в Буйнакске победил его кандидат, одолев соперника, которого поддерживала официальная Махачкала. В 2009-м он показал силу повторно, когда его ставленник победил ставленника Махачкалы на выборах в Дербенте. Президент Муху Алиев, проиграв Дербент, предсказуемо проиграл власть целиком. Но теперь и у его преемника, Магомедсалама Магомедова, в соответствии со всеобщим политологическим убеждением, перед Керимовым обязательств не меньше, чем перед самой Москвой.
Дагестан никогда и ничем особенно не привлекал бизнес федерального значения. В географическом плане – медвежий угол, безнадежная окраина. В инфраструктурном - технологическая пустыня... Возможно, полагают местные аналитики, такое представление к тому же настойчиво поддерживалось в московских головах и местными магнатами, которые привыкли решать все бизнес-вопросы в своем кругу.
Невысокого полета были эти бизнес-вопросы. Но при этом удивительным образом, раз за разом и год за годом удивительным образом исчезает из программы приватизации махачкалинский порт. Теперь же интереса к нему не скрывает Сулейман Керимов. И к махачкалинскому аэропорту, который выглядит до неприличия провинциальным, особенно на фоне всех международных аэропортов, которыми уже обзавелись по соседству, кажется, все.
Словом, похоже, Керимов решил взять в Дагестане то, что, с одной стороны, никому из местных по-настоящему не освоить, а с другой, Москва ревниво оберегает на тот случай, когда заинтересуется кто-то из своих.
И если это так, Керимов должен убедить Москву в том, что случай настал, и этот свой – он и есть. И если местным соискателям, чтобы снискать доверие Москвы, нужно все время доказывать ей свою силу, Керимов может выступить в более убедительном жанре: показать, что способен держать под контролем самих этих соискателей. Значит, сделать то, чего никогда не сможет сделать ни один Амиров, не говоря уж о президенте Магомедове. Например, продемонстрировать, кто сильнее в Дербенте.
Но в Дагестане, в котором – в силу того же национального многообразия – ни у кого никогда не получалось собрать контрольный политический пакет (может быть, поэтому, кстати, здесь что-то осталось из независимой прессы), желательно заслужить и любовь масс. Для масс - футбольное волшебство.
А власть, заключая с олигархом такой контракт, готова довольствоваться самым простым ответом на вопрос, зачем это надо ей самой: пусть футбол станет альтернативой лесу. Она вообще почему-то очень верит в футбол.
Но футбол альтернативой не становится. Может быть, даже наоборот.
Без Лесу пропавшие
Любое подполье нуждается в средствах, и практически любой дагестанский бизнесмен рискует обнаружить однажды в своем офисе флэшку с незатейливым видео: бородатый человек в камуфляже сообщает, сколько должен внести адресат на богоугодное дело. Этой практике уже не один год, но теперь к делу явно подключились эпигоны, никакого отношения к бородатым людям не имеющие. Флэшку, например, получила хозяйка скромной парикмахерской. Обычно адресаты в полицию не обращаются, но здесь чувство безысходности взяло верх над страхом. В полиции восстановили информацию, которая содержалась на флэшке прежде. Информация привела в одно из республиканских РОВД…
Для тех, кто готов выйти из леса, в Дагестане уже почти год действует так называемая программа адаптации. Из леса есть кому выходить. В лесу, как в любой толпе, есть люди случайные, поддавшиеся порыву. Теперь им предложен путь назад. Если за кающимся значится что-то серьезное – срок. Что, как поясняют в комиссии, все равно лучше, чем неизбежная гибель. Из леса за год ушли почти пять десятков человек.
Но ушло в лес за это время народу намного больше. Люди, занимающиеся адаптацией, сокрушенно разводят руками: "У вас в лодке – огромная пробоина. Сколько вы сможете вычерпать одним-единственным черпаком?". С тем, что пробоина – не результат диверсии, а конструктивная особенность, в Дагестане уже не спорят даже во власти.
Но меняется и суть самого Леса.
Как явствует из тезисов "лесного" учения, жизнь мусульманина – это вечный поиск компромисса между мечтой жить в государстве, устроенном по шариату, и реальностью, в которой этой мечте места нет. Те, кто этого компромисса не находил, брались за автомат, протест выглядел религиозным, иногда и вполне криминальным, но и государство со своей стороны сделало все, чтобы он стал политическим. Лес стал восприниматься как форма протеста, хоть никто и не питал иллюзий насчет чистоты лесных рядов: другой оппозиции все равно не и ожидалось.
Но потом в лес хлынули потоками, и государство опять делало все, чтобы они не иссякали. В Лесу есть и было все и всё, и в этом его формула. Но теперь неофитам, обиженным, скрывающимся от кровников, тех, кому просто больше нечем заняться, - им всем надо было доходчиво объяснить, зачем они здесь, почему не могут уйти, и почему в этом знании они правы.
И сформулировалось главное и объединяющее весь этот пестрый люд: ненависть к государству. Только в ней нет уже ничего общего с аналогичным чувством настоящего оппозиционера. Кто-то и вовсе против государства ничего бы и не имел, но оно настолько не собирается становиться исламским, что только и остается обреченно брать в руки автомат. Есть и те, кто про шариат услышал только в лесу. Они тоже ненавидят государство – кто-то ему мстит, кого-то оно намерено засадить в тюрьму - с основаниями или без, кто от банальной любви к беспределу.
И самой удобоваримой, объединяющей и эффектной становится формула борьбы за торжество ислама - она словно создана для ответов на самые разные вопросы, тем более, что полемики и не предполагается. И если вчера убивали большей частью милиционеров и чиновников, теперь на прицеле может оказаться кто-угодно, - журналист, религиозный лидер, университетский профессор.
Любой, кто не с Лесом. Свою ненависть к государству Лес переносит на всех, в том числе и тех, кто ему еще вчера сочувствовал и, в общем, готов понять и сегодня. Но уже вынужден поддерживать власть, которую ненавидит ничуть не меньше.
Просто потому, что альтернатива страшнее.
И получается: или условно Лес, или, образно говоря, "Анжи". Еще в Дагестане теперь решено развивать хоккей.
