Владимир Тольц: 21 октября в Москве я побывал в Центре Сахарова на презентации опубликованного за пару недель до этого отдельным изданием "Дневника Жеребцовой Полины". Именно так, по-школьному – сначала фамилия, а имя потом. Собственно это вторая часть дневника школьницы, только в школу она в ту пору не ходила. Выросшая в семье, где много читали и вели дневники, Полина начала вести свой, когда ей исполнилось 9 лет. Ныне опубликовано написанное ею в 14-17-летнем возрасте. Девочка, сейчас ей 26, сама отредактировала публикацию, опуская некоторые детские эмоциональные пассажи, а, возможно, и добавляя что-то взрослое. Эта неопытная редактура послужила одним из поводов сомнений некоторых скептиков в подлинности существования как дневников, так и самого автора. Но на мой взгляд, уже то, что было опубликовано в отрывках еще до выхода книги, делало эти сомнения сомнительными. Такое трудно придумать.
"24 сентября. 10.05 утра. Нас немножко бомбили сегодня. И соседи уже не пошли на работу, оттого что боятся. А я с мамой пойду на рынок – торговать. Я ей помогаю. В моей школе слух о ее закрытии. Все говорят: "Война".
14. 05
Слышен рев самолетов. Они бросают бомбы, но пока – далеко. В центре Грозного, где находится рынок, я ощущаю лишь дрожь земли. И все. Никуда не ухожу.
А куда мне идти?
Я тут".
Владимир Тольц: Еще из Праги я отыскал Полину по скайпу. Она рассказала о предстоящем выходе книги, о нелегком своей житье в Москве, о больничных делах. В ней до сих пор осколки той далекой войны и другие болезни. По-детски обиженно жаловалась на то, что ею обвинили несуществующей, а дневники написана не ею.
И вот долгожданная презентация. Книгу Полины и ее саму представила публике моя давняя знакомая – правозащитница Лена Санникова. Она вместе с мужем дали юной беженки из Чечни первый приют и кров в Москве и всячески покровительствуют ей. После краткого выступления Полина, оказавшаяся юной миловидной женщиной в хиджабе, прочла нам некоторые из своих опубликованных ныне детских дневниковых записей.
Полина Жеребцова: Вот запись от 22 октября 1999 год, пятница.
"Нас с мамой ранило, 21 октября. Так неожиданно и страшно сбылся мой сон.
Я видела: за столом сидела убитая женщина. Раненые прятались в кафе и в подъездах домов. Мужчины – добровольные спасатели, подбирали жертв обстрела, распределяли по машинам. В первую очередь – тяжело раненых.
А началось всё неожиданно, около, пяти часов вечера. Мы собрали свой оставшийся товар - 2 сумки. (В то время, я хочу пояснить, мы торговали газетами и расческами, булавками. Я после школы помогала маме на рынке). Одна - мне, вторая - маме. Тут встретили женщину Кусум с маленьким ребенком. Стояли, разговаривали.
Вдруг, яркая вспышка осветила еще светлое небо. Последовал сильный грохот. Мы, от испуга, перекатились за свой стол. Присели между железными ларьками. Другого укрытия рядом не было. Взрыв! Потом ещё… Похоже на то, что одно и то же взрывается много раз. Мы побежали, теряя свой товар, во двор "Дома моды". Это самый центр Грозного. Улица Розы Люксембург.
Когда я бежала, огромный осколок - словно эхо очередного взрыва просвистел совсем рядом. Он рассек не меня, а время, словно теплую воду, которая ушла куда-то вниз, и я стояла в сухом русле, сразу поняв, что ни мама, ни другие люди не могут спасти меня от Смерти, если я закричу о помощи.
Смерть и я – только мы оказались связаны друг с другом в этом мире. Нет ничего, что могло стать между нами и закрыть собой.
Мне стало смешно и ненужно все - вещи, сумки и всякие ценности. Я поняла что ничего, совсем ничего не возьму с собой Туда. Вот это осознание пришло ко мне.
Сильный удар и… время вернулось вместе с огненными искрами, которые осколок высек из кирпичной стены дома рядом с моей головой. А ноги, мне рвали чьи-то маленькие металлические челюсти, но я по инерции продолжала бежать.
Только спустя несколько шагов - упала…, Меня подняли.
Мы бросились в подъезд жилого дома, но там вместо второй двери, была решетка. Мы не смогли зайти.
Выбежали во двор, в шоковом состоянии, метнулись в другой подъезд, в жилой дом, рядом.
Там, где раньше был магазин "Рыболов".
Когда я присела, забившись в угол, пронизывающая боль в ногах дала о себе знать.
В этот же подъезд, мама и Кусум втолкнули - забросили девушку- чеченку.
У девушки разворотило калено. Я впервые увидела, что кость внутри белая.
Она была в шоке и говорила только: "Больно! Больно! Больно!".
В подъезде были женщины и дети. Мама сказала, что у нее дырочка в кармане, в пальто и немножко "горит" бедро.
Другой осколок попал к маме в карман.
Когда в наш подъезд заглянули мужчины, то все закричали, что первую надо увозить девушку без ноги. Она потеряла много крови.
На вид девушке было 17-20 лет. Ее увезли.
В подъезд снова заглянули добровольные спасатели. Молодые парни.
Среди них был Аладдин. Это знакомый парень по рынку.
Меня решили доставить на перевязку в аптеку, на проспект Победы. Аладдин нёс меня на руках и шептал мне: "Не плачь, моя царевна! Не бойся! Помощь - будет!"- Маму вели сзади. Не забыли и наши сумки с товаром – не растерялись в суматохе.
Наш путь лежал через двор "Дома моды".
В нём я как-то жила с мамой у моего деда – журналиста, кинооператора, который 25 лет проработал на грозненском телевидении".
Владимир Тольц: Первое впечатления (не только мои) – поражает интонация, с которой читает свои давние записи Полина. Текст трагический, страшный, а читает как-то весело, с каким-то детским задором даже.
Полина Жеребцова: "Когда меня тащили под обстрелом, я увидела: троих убитых. Они лежали отдельно друг от друга. Их кто-то накрыл картоном. Одна была женщина, один - мужчина, а кто третий, я точно не поняла. По-моему ребенок.
Нас отнесли в Аптеку, и незнакомая женщина вытащила осколок из бедра у мамы. А мне только перевязали ноги, так как один осколок был глубоко внутри, а другие тоже вынимать было больно. Аладдин меня жалел, гладил по голове и грыз пряник.
Решили, что нужно домой, что в больницах все переполнено ранеными людьми, так как на рынке торгуют в основном старики, женщины и дети. Мужчин там очень мало. Практически нет.
Мы ведь были далеко от эпицентра, почти за три квартала. Сколько же там убитых?
Нас доставили домой на своей машине какие-то совершенно незнакомые люди. Я частично оглохла на оба уха – был сильный звон, и полуобморочное состояние… Все вокруг плыло. Я услышала, как кто-то, несколько раз сказал:
- Кто сделал Полинке добра - увидит его, Кто сделал Полинке зла - увидит его… (По-моему это часть молитвы. И на самом деле звучит так):
- Кто сделал на вес пылинки добра – увидит его,
Кто сделал на вес пылинки зла – увидит его.
Но, в ушах звенело и мне слышалось в полубреду, свое имя в этих словах…
Я пила обезболивающие таблетки и снотворное. Но боль становилась все страшнее. Едва я задремала, как наша кошка, почувствовав сквозь бинты кровь, пролезла под одеяло и вцепилась зубами мне в правую ногу. Это было ужасно. Я ее прогнала тумаками.
Едва мы позавтракали, мама стала просить соседей - отвезти меня к врачам".
Владимир Тольц: По мере чтения Полины, ее усмешливую интонацию перестаешь замечать. От бесхитростного повествования, кажется, невозможно оторваться.
Полина Жеребцова: "Меня повезли в больницу №9. Это наша центральная больница. Туда доставляли в основном всех ранены с рынка. Многих, конечно, повезли в другие больницы и в села тех, кто был уже убит".
Дальше мои впечатления от больницы.
"В операционной, грязной и темной, на первом этаже, гулял полосатый кот. Он терся о ножки стула и мурчал. Врачи объяснили, что нужен рентген, а его нет. Отключили электроэнергию, а дизель куда-то пропал в суматохе. Бегали люди… Они искали своих родственников и знакомых.
Легко раненые, ждали в очереди к врачу со вчерашнего дня сидя на полу. Глухо стонали близкие тех людей, которые уже умерли в больничных стенах. Страшно кричала какая-то женщина. У нее убило детей. Женщина средних лет, просила денег на лекарства. Ей подавали.
Врач, который смотрел меня - устал. Он еле стоял на ногах. Он рассказывал, что ночью, в момент операций, несколько раз отключали электричество, что прооперировали десятки человек. Много умерло…
Молодой корреспондент - немец, в очках и в клетчатой рубашке, спрашивал докторов о количестве пострадавших и умерших ночью. Каких ранений больше? Врач называл цифры. Говорил, что в суматохе, не записали всех. Оттого такая путаница и многие не могут отыскать потерявшихся людей. Я не запомнила эти данные точно, поэтому, указать их не могу.
В общем, мне сказали, что осколки достать не могут, нет рентгена, и мы поехали домой".
Владимир Тольц: О своем тогдашнем восприятии военной повседневности Полина сегодня рассказывает так.
Полина Жеребцова: Я как ребенок не переставала ничему восхищаться. Несмотря на весь ужас, меня, конечно, бросало и в жар, и в холод от всех поступков взрослых, которые происходили рядом. Но восхищение тоже меня не покидало. Единственное, я хочу еще пояснить, что при редактуре я лично (она же авторская) я убрала много своих эмоций, которые я испытывала. Я это сделала потому, чтобы не навязывать их. Я сделала более нейтрально. Возможно, чуть позже, когда-нибудь, я полную версию… Это даже не полная версия. Я оттуда свои эмоции, детскую критику в некоторых местах убрала.
Насчет восхищения:
"Какой сейчас был обстрел! Дальнобойные снаряды, летели через наши дома и в зоне видимости разрушали частные постройки. Грохот адский! Некоторые из снарядов наоборот, недолетали. Попадали в сады. В это время, трое: Султан - отец моей подруги Хавы, высоченный дядя Валера, и седой Николай возвращались с рынка. Обстрел застал мужчин на пустыре. Какой – то снаряд упал в нескольких метрах от них. Мужчины успели повалиться на землю, на секунду раньше. Спаслись! Никого не ранило. Затем, соседи дружно прыгнули, в свежую воронку.
Мужчины понадеялись, что дважды в одну точку не попадут. Оказались правы! Другие снаряды падали рядышком… Соседи живы и продукты целы. Они вернулись домой!
Сегодня, седьмое ноября - революционный праздник бывшего СССР. Наверное, потому всем весело!"
Вот такие есть тоже у меня записи.
Есть запись того, как нас вывели на зачистку 19 января, мирных жителей. Крещение. Это 20 января у меня запись 2000 года.
"Вчера, 19 января 2000г., нас вывели из дома русские военные. Было начало десятого. "Выходите! Быстро!" - приказали они. Маме не дали взять ее паспорт и пакет, где она отложила фотографии, уже, умерших родных. Соседка из квартиры рядом, - бабушка Нина, - вышла на снег в домашних тапочках. Переобуться она не успела – решила, проверят квартиры, посмотрят документы, и мы вернемся домой. Так уже было в 1995 году. Но на этот раз всех жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома напротив нашего.
Я видела, когда проходила через двор, яркое солнце и снег. Красиво! Только осколки, которые уже 4 месяца жили в моей ноге, кололи изнутри, и идти было больно.
На лестнице, ведущей вниз, было много мыла в красных обвертках. Я подняла кусок и спрятала в карман. Может, пригодится руки мыть? Когда, мы проходили через двор - видели: из дома напротив, военные выносят голубые коробки, как оказалось, с хрусталем. Потом они открывали их, ругали матом и били хрусталь прямо во дворе на глазах у всех. Только непонятно – зачем.
Потом нам велели спуститься в подвал. Разговаривать запретили. Болтунам пообещали гранату. Мы сидели в подвале около 3 часов. Беззвучно говорили, едва шевеля губами. Все боялись обещанной гранаты. Взрослые говорили, что такие случаи бывали. Было тесно, сыро и очень душно. А Юрочка, у которого повредился рассудок, внук бабки Нины, шептал мне про НЛО, что солдаты не настоящие, что вместо них прилетели убийцы-пришельцы с другой галактики, что он ждал своих русских друзей, но совсем не пришельцев.
Наконец, нам велели выходить. Чеченки Аза и Лина, едва, вылезли на свет, - сразу стали собирать мыло. Объявили, что его им оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я им не отдала.
- Разрешите зайти в квартиру! Паспорт взять. Как я без паспорта? - просила мама.
- Нельзя! Он - вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперед, с сопровождающими!
Аза дала моей маме черное кожаное пальто.
- Ты мне хоть это спаси, - попросила она.
Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела 11 человек. За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Недалеко разорвался снаряд, полыхнуло прямо перед нами. Мы и военные шли вместе. Свои били по своим. Солдат слева кричал матом в рацию. Но часть его речи я разобрала:
- Эй Вы, пермяки! Мы это. Мы - уже здесь! По своим бьете!
Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Ей было под 80 лет. Мы взяли ее в "серединку" и все держались друг за друга. Я сама еле двигалась от голода и усталости.
Когда раздавался шуршащий визг мины, все падали, а потом снова шли… Нас подвели к обрыву. Я глянула в низ – а там липкая глина и снег. Юрочка, больной мальчик, крестил солдат, бормотал что-то типа "кыш, кыш, улетайте отсюда". Видимо, ему казалось, что это инопланетяне. Кто-то из военных пальнул короткой очередью из автомата чуть повыше наших голов. Я - испугалась, почувствовала, что падаю. Мама поддержала меня, чтобы я не упала. Блуждающий осколок в правой ноге "проснулся" и резанул со страшной силой. В этот момент бабка Стася упала на колени и стала кричать: "Не стреляйте! Мы - свои, мы - русские!" Мама стояла молча. Солдаты рассмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:
- Свободны! Катитесь вниз! Домой не смейте являться. У нас тут зачистка.
Мы живо его послушались. Действительно, скатились вниз, - по глине и снегу. Военный, что ругался матом в рацию, крикнул вдогонку: "Насчет расстрела мы пошутили". Мы шли, заскакивая в чужие гаражи, от обстрела. Один сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами.
- Здесь, пересидите. Другие части идут. Они - жуткие... Это мы – москвичи, у нас люди даже из вузов есть!
Парень был высокий и худой. Скоро подтянулись наши жильцы- соседи. Дом, в который мы вошли, был пуст. Только, одна железная кровать с железной сеткой без матраса и без одеял. Сидели, строго соблюдая очередность. А я села на пол и в очередь не пристраивалась. У меня в кармане было два малюсеньких кусочка сахара. Они были совсем крохотные. Я до этого голодала много дней. Кушать было нечего. Я давно их хранила. Я хотела съесть из перед смертью, думаю, что она неизбежно меня настигнет, но забыла. Сунула руку в карман, а они там. Я предложила людям, но все отказались. Только старая бабка Стася взяла и, подавившись, ими закашлялась".
Владимир Тольц: Теперь дневники Полины опубликованы отдельным изданием. Об истории публикации она рассказывает так.
Полина Жеребцова: По поводу книжки. Дело в том, что я обращалась в очень многие издательства и довольно крупные, поэтому я не буду их называть. Давала прочитать отрывки дневника, сам дневник. Меня очень хвалили, говорили, что это уникальный материал, но никто не брался публиковать. Разные причины выдвигали – что не хотят ссориться с властями, то, что не знают, будет ли это выгодно для издательства и т. д. Издателя я искала очень долго. И когда я обратилась в "Детектив-пресс", то в течение трех дней было принято решение издать книгу. Я очень благодарна своему издателю. Гонорар был очень маленький. Но за один месяц мы смогли заплатить за квартиру, чтобы нас не выгнали на улицу. Тираж тоже маленький – всего 2000 экземпляров. Поэтому, я думаю, что он мог сделать, он сделал. Тем более, что я не выдвигала никаких требований.
Владимир Тольц: Естественно, что всех, кто присутствовал на презентации издания дневников Полины, интересовало – получили ли она и ее мама так же, как и дочь, раненная и лишившаяся крова, какую-либо компенсацию своих страданий и лишений.
Полина Жеребцова: По поводу компенсации хочу сказать. За ранение – у меня 16 осколков, причем, один осколок был у кости. В течение 5 месяцев мне еле спасли ногу в госпитале МЧС. Мне делали операцию врачи из московской больницы. Я очень им благодарна. Никакой компенсации государство мое родное мне не дало за это. За ранение моей матери тоже никакой компенсации выплачено не было. Моя мать до сих пор живет в нечеловеческих условиях. Та компенсация, которую дали за квартиру в городе Грозном, была такая смехотворная, что мы потратили ее просто на лечение. Потому что без конца по больницам то я, то мама. У мамы было два инфаркта. У меня от длительных голодовок печень, желудок поражены. Я не могу принимать нормальную пищу. Сильные боли в ногах. В настоящий момент я тоже лежу в госпитале четвертый раз за год, причем, предыдущие три раза почти по месяцу. Я не могу нормально работать. Я очень работоспособный человек. Я работала и администратором, и в книжном магазине работала, и преподавала как учитель, и была гувернанткой. К сожалению, мои болезни не дают мне достойно жить, а государство никак не обеспечивает.
Моя мать находится в комнате в коммунальной квартире, где даже нет, простите, туалета. Для того чтобы до него дойти, нужно идти два квартала. Это женщина после двух инфарктов с ранениями, она так проживает. Дом-завалюшка. Там жить вообще невозможно. Это Ставропольский край, Черноземье. Разрушено все. Колхозов там никаких давно нет. Пенсионеры многие занимаются тем, что они ловят собак и делают из них суп. Я когда узнала об этом, просто не поверила. Этому посвящены мои дневники 2005-2006 годов, которые я тоже намерена издать. Я сначала осуждала этих людей. Я очень люблю животных. Мне это казалось диким. Но когда я поняла, что люди действительно не могут прожить на пенсию, заплатив коммунальные услуги больше 2000 при пенсии в 5000 рублей… У моей мамы пенсия 5600 рублей. Она, заплатив коммунальные услуги, у нее в день получается меньше 100 рублей на проживание. При этом она спасает щенят и котят. У себя дома организовала пансионат. У нее более 20 животных. Она за ними ухаживает, купает их. Она их просто отбирала у местных людей, которые хотели поужинать. Она их всех держит на свои средства. Если я лежу в больнице и не могу подработать каким-то образом, чтобы ей отправить деньги, то она голодает. Она вместе с другими пенсионерами собирает железо и сдает его, чтобы купить хлеба.
В таком государстве я не хочу жить. Я не могу вернуться в Чечню, потому что я испытала геноцид с двух сторон. Из-за русской фамилии от чеченцев было плохое отношение к русским людям очень! Между 1996-1999 годом очень много семей было убито, запугано, русский семей. Они убежали. Я тоже страдала от этого. У меня в роду разные национальности. Я не причисляю себя к русским людям, но у меня русская фамилия, русское имя. Там, где это знали, относились очень плохо. В школе детей забивали камнями просто не до смерти, но до увечья. Эта война – это безумие. Я никого не виню в этом. Мне кажется, что это ошибка властей. Но сами простые люди были просто злы, напуганы и вели себя так, потому что просто от горя не понимали, что делают. Я испытала и от российской стороны ракету, которая меня ранила, компенсацию, которую мне не выплатили. Я живу здесь, вынуждено живу, но я не хочу здесь жить. Я хочу жить в другом государстве, где нет нефти и газа, где нет войн и революций, где люди читающие, думающие, и власть устроена по-другому.
Владимир Тольц: Полина Жеребцова. Думаю, ее опубликованные в Москве в октябре детские дневники могут стать одним из главных книжных событий года.
"24 сентября. 10.05 утра. Нас немножко бомбили сегодня. И соседи уже не пошли на работу, оттого что боятся. А я с мамой пойду на рынок – торговать. Я ей помогаю. В моей школе слух о ее закрытии. Все говорят: "Война".
14. 05
Слышен рев самолетов. Они бросают бомбы, но пока – далеко. В центре Грозного, где находится рынок, я ощущаю лишь дрожь земли. И все. Никуда не ухожу.
А куда мне идти?
Я тут".
Владимир Тольц: Еще из Праги я отыскал Полину по скайпу. Она рассказала о предстоящем выходе книги, о нелегком своей житье в Москве, о больничных делах. В ней до сих пор осколки той далекой войны и другие болезни. По-детски обиженно жаловалась на то, что ею обвинили несуществующей, а дневники написана не ею.
И вот долгожданная презентация. Книгу Полины и ее саму представила публике моя давняя знакомая – правозащитница Лена Санникова. Она вместе с мужем дали юной беженки из Чечни первый приют и кров в Москве и всячески покровительствуют ей. После краткого выступления Полина, оказавшаяся юной миловидной женщиной в хиджабе, прочла нам некоторые из своих опубликованных ныне детских дневниковых записей.
Полина Жеребцова: Вот запись от 22 октября 1999 год, пятница.
"Нас с мамой ранило, 21 октября. Так неожиданно и страшно сбылся мой сон.
Я видела: за столом сидела убитая женщина. Раненые прятались в кафе и в подъездах домов. Мужчины – добровольные спасатели, подбирали жертв обстрела, распределяли по машинам. В первую очередь – тяжело раненых.
А началось всё неожиданно, около, пяти часов вечера. Мы собрали свой оставшийся товар - 2 сумки. (В то время, я хочу пояснить, мы торговали газетами и расческами, булавками. Я после школы помогала маме на рынке). Одна - мне, вторая - маме. Тут встретили женщину Кусум с маленьким ребенком. Стояли, разговаривали.
Вдруг, яркая вспышка осветила еще светлое небо. Последовал сильный грохот. Мы, от испуга, перекатились за свой стол. Присели между железными ларьками. Другого укрытия рядом не было. Взрыв! Потом ещё… Похоже на то, что одно и то же взрывается много раз. Мы побежали, теряя свой товар, во двор "Дома моды". Это самый центр Грозного. Улица Розы Люксембург.
Когда я бежала, огромный осколок - словно эхо очередного взрыва просвистел совсем рядом. Он рассек не меня, а время, словно теплую воду, которая ушла куда-то вниз, и я стояла в сухом русле, сразу поняв, что ни мама, ни другие люди не могут спасти меня от Смерти, если я закричу о помощи.
Смерть и я – только мы оказались связаны друг с другом в этом мире. Нет ничего, что могло стать между нами и закрыть собой.
Мне стало смешно и ненужно все - вещи, сумки и всякие ценности. Я поняла что ничего, совсем ничего не возьму с собой Туда. Вот это осознание пришло ко мне.
Сильный удар и… время вернулось вместе с огненными искрами, которые осколок высек из кирпичной стены дома рядом с моей головой. А ноги, мне рвали чьи-то маленькие металлические челюсти, но я по инерции продолжала бежать.
Только спустя несколько шагов - упала…, Меня подняли.
Мы бросились в подъезд жилого дома, но там вместо второй двери, была решетка. Мы не смогли зайти.
Выбежали во двор, в шоковом состоянии, метнулись в другой подъезд, в жилой дом, рядом.
Там, где раньше был магазин "Рыболов".
Когда я присела, забившись в угол, пронизывающая боль в ногах дала о себе знать.
В этот же подъезд, мама и Кусум втолкнули - забросили девушку- чеченку.
У девушки разворотило калено. Я впервые увидела, что кость внутри белая.
Она была в шоке и говорила только: "Больно! Больно! Больно!".
В подъезде были женщины и дети. Мама сказала, что у нее дырочка в кармане, в пальто и немножко "горит" бедро.
Другой осколок попал к маме в карман.
Когда в наш подъезд заглянули мужчины, то все закричали, что первую надо увозить девушку без ноги. Она потеряла много крови.
На вид девушке было 17-20 лет. Ее увезли.
В подъезд снова заглянули добровольные спасатели. Молодые парни.
Среди них был Аладдин. Это знакомый парень по рынку.
Меня решили доставить на перевязку в аптеку, на проспект Победы. Аладдин нёс меня на руках и шептал мне: "Не плачь, моя царевна! Не бойся! Помощь - будет!"- Маму вели сзади. Не забыли и наши сумки с товаром – не растерялись в суматохе.
Наш путь лежал через двор "Дома моды".
В нём я как-то жила с мамой у моего деда – журналиста, кинооператора, который 25 лет проработал на грозненском телевидении".
Владимир Тольц: Первое впечатления (не только мои) – поражает интонация, с которой читает свои давние записи Полина. Текст трагический, страшный, а читает как-то весело, с каким-то детским задором даже.
Полина Жеребцова: "Когда меня тащили под обстрелом, я увидела: троих убитых. Они лежали отдельно друг от друга. Их кто-то накрыл картоном. Одна была женщина, один - мужчина, а кто третий, я точно не поняла. По-моему ребенок.
Нас отнесли в Аптеку, и незнакомая женщина вытащила осколок из бедра у мамы. А мне только перевязали ноги, так как один осколок был глубоко внутри, а другие тоже вынимать было больно. Аладдин меня жалел, гладил по голове и грыз пряник.
Решили, что нужно домой, что в больницах все переполнено ранеными людьми, так как на рынке торгуют в основном старики, женщины и дети. Мужчин там очень мало. Практически нет.
Мы ведь были далеко от эпицентра, почти за три квартала. Сколько же там убитых?
Нас доставили домой на своей машине какие-то совершенно незнакомые люди. Я частично оглохла на оба уха – был сильный звон, и полуобморочное состояние… Все вокруг плыло. Я услышала, как кто-то, несколько раз сказал:
- Кто сделал Полинке добра - увидит его, Кто сделал Полинке зла - увидит его… (По-моему это часть молитвы. И на самом деле звучит так):
- Кто сделал на вес пылинки добра – увидит его,
Кто сделал на вес пылинки зла – увидит его.
Но, в ушах звенело и мне слышалось в полубреду, свое имя в этих словах…
Я пила обезболивающие таблетки и снотворное. Но боль становилась все страшнее. Едва я задремала, как наша кошка, почувствовав сквозь бинты кровь, пролезла под одеяло и вцепилась зубами мне в правую ногу. Это было ужасно. Я ее прогнала тумаками.
Едва мы позавтракали, мама стала просить соседей - отвезти меня к врачам".
Владимир Тольц: По мере чтения Полины, ее усмешливую интонацию перестаешь замечать. От бесхитростного повествования, кажется, невозможно оторваться.
Полина Жеребцова: "Меня повезли в больницу №9. Это наша центральная больница. Туда доставляли в основном всех ранены с рынка. Многих, конечно, повезли в другие больницы и в села тех, кто был уже убит".
Дальше мои впечатления от больницы.
"В операционной, грязной и темной, на первом этаже, гулял полосатый кот. Он терся о ножки стула и мурчал. Врачи объяснили, что нужен рентген, а его нет. Отключили электроэнергию, а дизель куда-то пропал в суматохе. Бегали люди… Они искали своих родственников и знакомых.
Легко раненые, ждали в очереди к врачу со вчерашнего дня сидя на полу. Глухо стонали близкие тех людей, которые уже умерли в больничных стенах. Страшно кричала какая-то женщина. У нее убило детей. Женщина средних лет, просила денег на лекарства. Ей подавали.
Врач, который смотрел меня - устал. Он еле стоял на ногах. Он рассказывал, что ночью, в момент операций, несколько раз отключали электричество, что прооперировали десятки человек. Много умерло…
Молодой корреспондент - немец, в очках и в клетчатой рубашке, спрашивал докторов о количестве пострадавших и умерших ночью. Каких ранений больше? Врач называл цифры. Говорил, что в суматохе, не записали всех. Оттого такая путаница и многие не могут отыскать потерявшихся людей. Я не запомнила эти данные точно, поэтому, указать их не могу.
В общем, мне сказали, что осколки достать не могут, нет рентгена, и мы поехали домой".
Владимир Тольц: О своем тогдашнем восприятии военной повседневности Полина сегодня рассказывает так.
Полина Жеребцова: Я как ребенок не переставала ничему восхищаться. Несмотря на весь ужас, меня, конечно, бросало и в жар, и в холод от всех поступков взрослых, которые происходили рядом. Но восхищение тоже меня не покидало. Единственное, я хочу еще пояснить, что при редактуре я лично (она же авторская) я убрала много своих эмоций, которые я испытывала. Я это сделала потому, чтобы не навязывать их. Я сделала более нейтрально. Возможно, чуть позже, когда-нибудь, я полную версию… Это даже не полная версия. Я оттуда свои эмоции, детскую критику в некоторых местах убрала.
Насчет восхищения:
"Какой сейчас был обстрел! Дальнобойные снаряды, летели через наши дома и в зоне видимости разрушали частные постройки. Грохот адский! Некоторые из снарядов наоборот, недолетали. Попадали в сады. В это время, трое: Султан - отец моей подруги Хавы, высоченный дядя Валера, и седой Николай возвращались с рынка. Обстрел застал мужчин на пустыре. Какой – то снаряд упал в нескольких метрах от них. Мужчины успели повалиться на землю, на секунду раньше. Спаслись! Никого не ранило. Затем, соседи дружно прыгнули, в свежую воронку.
Мужчины понадеялись, что дважды в одну точку не попадут. Оказались правы! Другие снаряды падали рядышком… Соседи живы и продукты целы. Они вернулись домой!
Сегодня, седьмое ноября - революционный праздник бывшего СССР. Наверное, потому всем весело!"
Вот такие есть тоже у меня записи.
Есть запись того, как нас вывели на зачистку 19 января, мирных жителей. Крещение. Это 20 января у меня запись 2000 года.
"Вчера, 19 января 2000г., нас вывели из дома русские военные. Было начало десятого. "Выходите! Быстро!" - приказали они. Маме не дали взять ее паспорт и пакет, где она отложила фотографии, уже, умерших родных. Соседка из квартиры рядом, - бабушка Нина, - вышла на снег в домашних тапочках. Переобуться она не успела – решила, проверят квартиры, посмотрят документы, и мы вернемся домой. Так уже было в 1995 году. Но на этот раз всех жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома напротив нашего.
Я видела, когда проходила через двор, яркое солнце и снег. Красиво! Только осколки, которые уже 4 месяца жили в моей ноге, кололи изнутри, и идти было больно.
На лестнице, ведущей вниз, было много мыла в красных обвертках. Я подняла кусок и спрятала в карман. Может, пригодится руки мыть? Когда, мы проходили через двор - видели: из дома напротив, военные выносят голубые коробки, как оказалось, с хрусталем. Потом они открывали их, ругали матом и били хрусталь прямо во дворе на глазах у всех. Только непонятно – зачем.
Потом нам велели спуститься в подвал. Разговаривать запретили. Болтунам пообещали гранату. Мы сидели в подвале около 3 часов. Беззвучно говорили, едва шевеля губами. Все боялись обещанной гранаты. Взрослые говорили, что такие случаи бывали. Было тесно, сыро и очень душно. А Юрочка, у которого повредился рассудок, внук бабки Нины, шептал мне про НЛО, что солдаты не настоящие, что вместо них прилетели убийцы-пришельцы с другой галактики, что он ждал своих русских друзей, но совсем не пришельцев.
Наконец, нам велели выходить. Чеченки Аза и Лина, едва, вылезли на свет, - сразу стали собирать мыло. Объявили, что его им оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я им не отдала.
- Разрешите зайти в квартиру! Паспорт взять. Как я без паспорта? - просила мама.
- Нельзя! Он - вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперед, с сопровождающими!
Аза дала моей маме черное кожаное пальто.
- Ты мне хоть это спаси, - попросила она.
Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела 11 человек. За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Недалеко разорвался снаряд, полыхнуло прямо перед нами. Мы и военные шли вместе. Свои били по своим. Солдат слева кричал матом в рацию. Но часть его речи я разобрала:
- Эй Вы, пермяки! Мы это. Мы - уже здесь! По своим бьете!
Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Ей было под 80 лет. Мы взяли ее в "серединку" и все держались друг за друга. Я сама еле двигалась от голода и усталости.
Когда раздавался шуршащий визг мины, все падали, а потом снова шли… Нас подвели к обрыву. Я глянула в низ – а там липкая глина и снег. Юрочка, больной мальчик, крестил солдат, бормотал что-то типа "кыш, кыш, улетайте отсюда". Видимо, ему казалось, что это инопланетяне. Кто-то из военных пальнул короткой очередью из автомата чуть повыше наших голов. Я - испугалась, почувствовала, что падаю. Мама поддержала меня, чтобы я не упала. Блуждающий осколок в правой ноге "проснулся" и резанул со страшной силой. В этот момент бабка Стася упала на колени и стала кричать: "Не стреляйте! Мы - свои, мы - русские!" Мама стояла молча. Солдаты рассмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:
- Свободны! Катитесь вниз! Домой не смейте являться. У нас тут зачистка.
Мы живо его послушались. Действительно, скатились вниз, - по глине и снегу. Военный, что ругался матом в рацию, крикнул вдогонку: "Насчет расстрела мы пошутили". Мы шли, заскакивая в чужие гаражи, от обстрела. Один сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами.
- Здесь, пересидите. Другие части идут. Они - жуткие... Это мы – москвичи, у нас люди даже из вузов есть!
Парень был высокий и худой. Скоро подтянулись наши жильцы- соседи. Дом, в который мы вошли, был пуст. Только, одна железная кровать с железной сеткой без матраса и без одеял. Сидели, строго соблюдая очередность. А я села на пол и в очередь не пристраивалась. У меня в кармане было два малюсеньких кусочка сахара. Они были совсем крохотные. Я до этого голодала много дней. Кушать было нечего. Я давно их хранила. Я хотела съесть из перед смертью, думаю, что она неизбежно меня настигнет, но забыла. Сунула руку в карман, а они там. Я предложила людям, но все отказались. Только старая бабка Стася взяла и, подавившись, ими закашлялась".
Владимир Тольц: Теперь дневники Полины опубликованы отдельным изданием. Об истории публикации она рассказывает так.
Полина Жеребцова: По поводу книжки. Дело в том, что я обращалась в очень многие издательства и довольно крупные, поэтому я не буду их называть. Давала прочитать отрывки дневника, сам дневник. Меня очень хвалили, говорили, что это уникальный материал, но никто не брался публиковать. Разные причины выдвигали – что не хотят ссориться с властями, то, что не знают, будет ли это выгодно для издательства и т. д. Издателя я искала очень долго. И когда я обратилась в "Детектив-пресс", то в течение трех дней было принято решение издать книгу. Я очень благодарна своему издателю. Гонорар был очень маленький. Но за один месяц мы смогли заплатить за квартиру, чтобы нас не выгнали на улицу. Тираж тоже маленький – всего 2000 экземпляров. Поэтому, я думаю, что он мог сделать, он сделал. Тем более, что я не выдвигала никаких требований.
Владимир Тольц: Естественно, что всех, кто присутствовал на презентации издания дневников Полины, интересовало – получили ли она и ее мама так же, как и дочь, раненная и лишившаяся крова, какую-либо компенсацию своих страданий и лишений.
Полина Жеребцова: По поводу компенсации хочу сказать. За ранение – у меня 16 осколков, причем, один осколок был у кости. В течение 5 месяцев мне еле спасли ногу в госпитале МЧС. Мне делали операцию врачи из московской больницы. Я очень им благодарна. Никакой компенсации государство мое родное мне не дало за это. За ранение моей матери тоже никакой компенсации выплачено не было. Моя мать до сих пор живет в нечеловеческих условиях. Та компенсация, которую дали за квартиру в городе Грозном, была такая смехотворная, что мы потратили ее просто на лечение. Потому что без конца по больницам то я, то мама. У мамы было два инфаркта. У меня от длительных голодовок печень, желудок поражены. Я не могу принимать нормальную пищу. Сильные боли в ногах. В настоящий момент я тоже лежу в госпитале четвертый раз за год, причем, предыдущие три раза почти по месяцу. Я не могу нормально работать. Я очень работоспособный человек. Я работала и администратором, и в книжном магазине работала, и преподавала как учитель, и была гувернанткой. К сожалению, мои болезни не дают мне достойно жить, а государство никак не обеспечивает.
Моя мать находится в комнате в коммунальной квартире, где даже нет, простите, туалета. Для того чтобы до него дойти, нужно идти два квартала. Это женщина после двух инфарктов с ранениями, она так проживает. Дом-завалюшка. Там жить вообще невозможно. Это Ставропольский край, Черноземье. Разрушено все. Колхозов там никаких давно нет. Пенсионеры многие занимаются тем, что они ловят собак и делают из них суп. Я когда узнала об этом, просто не поверила. Этому посвящены мои дневники 2005-2006 годов, которые я тоже намерена издать. Я сначала осуждала этих людей. Я очень люблю животных. Мне это казалось диким. Но когда я поняла, что люди действительно не могут прожить на пенсию, заплатив коммунальные услуги больше 2000 при пенсии в 5000 рублей… У моей мамы пенсия 5600 рублей. Она, заплатив коммунальные услуги, у нее в день получается меньше 100 рублей на проживание. При этом она спасает щенят и котят. У себя дома организовала пансионат. У нее более 20 животных. Она за ними ухаживает, купает их. Она их просто отбирала у местных людей, которые хотели поужинать. Она их всех держит на свои средства. Если я лежу в больнице и не могу подработать каким-то образом, чтобы ей отправить деньги, то она голодает. Она вместе с другими пенсионерами собирает железо и сдает его, чтобы купить хлеба.
В таком государстве я не хочу жить. Я не могу вернуться в Чечню, потому что я испытала геноцид с двух сторон. Из-за русской фамилии от чеченцев было плохое отношение к русским людям очень! Между 1996-1999 годом очень много семей было убито, запугано, русский семей. Они убежали. Я тоже страдала от этого. У меня в роду разные национальности. Я не причисляю себя к русским людям, но у меня русская фамилия, русское имя. Там, где это знали, относились очень плохо. В школе детей забивали камнями просто не до смерти, но до увечья. Эта война – это безумие. Я никого не виню в этом. Мне кажется, что это ошибка властей. Но сами простые люди были просто злы, напуганы и вели себя так, потому что просто от горя не понимали, что делают. Я испытала и от российской стороны ракету, которая меня ранила, компенсацию, которую мне не выплатили. Я живу здесь, вынуждено живу, но я не хочу здесь жить. Я хочу жить в другом государстве, где нет нефти и газа, где нет войн и революций, где люди читающие, думающие, и власть устроена по-другому.
Владимир Тольц: Полина Жеребцова. Думаю, ее опубликованные в Москве в октябре детские дневники могут стать одним из главных книжных событий года.
