Моего восьмилетнего сына обвинили в воровстве. Не считаясь с возрастом, ребенка завели в служебное помещение и произвели обыск.
Прежде в нашем дачном поселке пугали разве что лихачи на дорогах. Но зная о том, что они, эти лихачи, все же есть, дети довольно рано усваивают: за калитку без сопровождения взрослых не выходить, при виде машины сходить на обочину, на велосипеде перед перекрестком тормозить и внимательно оглядываться по сторонам.
Без велосипеда, в сопровождении четырнадцатилетней двоюродной сестры и одиннадцатилетней соседки я разрешила сыну пойти в магазин – за реквизитом для спектакля по мотивам конандойлевской "Собаки Баскервилей". Спектакль они репетируют с соседскими ребятами уже неделю, премьера не за горами, пора подумать про костюмы и декорации. Одним словом, они ушли. Вернулся сын, в хорошем, как мне показалось, настроении. Крикнул "мам, я тут", убежал куда-то, снова прибежал, сел и рассказал мне историю. Историю дикую.
В магазине, пока девочки решали, какой галстук больше подойдет сэру Генри, сын присмотрел себе замок для велосипеда. Взял замок в руки, посмотреть, и тут девочки его, сэра Генри, подозвали на примерку. Сын побежал к ним, а по дороге забросил злополучный замок в какую-то другую корзину – не в ту, где замок лежал. Примеркой девочки остались довольны, а вот некий менеджер магазина, который пристально наблюдал за мальчиком, остался не очень доволен тем, что не обнаружил замка в положенном месте. И вместо того, чтобы подойти к восьмилетнему мальчику и аккуратно указать на необходимость положить вещь туда, где она лежала, он подходит, хватает ребенка за руку и тащит в кабинет с надписью Staff only, где обвиняет в краже велосипедного замка. После чего учиняет мальчику самый настоящий обыск (шарит в карманах летних парусиновых штанов) и допрос (требует сознаться в воровстве).
Конечно, мой сын заплакал. От беспомощности своего положения. От унизительности происходящего. На просьбу отпустить его к девочкам, которые наверняка волнуются, не зная где он, менеджер просит не торопиться – он намерен просмотреть запись с камеры слежения, чтобы убедиться в том, что мой сын ему не врет. В ответ сын достает из кармана 50 рублей, которые я дала ему на мороженое, и предлагает их взять взамен злополучного замка, который он не помнит, в какую корзину положил…
Конечно, я вернулась в этот магазин вместе с сыном. Без приглашения вошла в дверь с надписью Staff only и встретилась с человеком, который так обидел маленького человека. Видя, что дело может принять дурной оборот, этот человек извинился передо мной. Передо мной – по-прежнему не считаясь с тем, что оскорбил он не меня, а другого человека. Этому другому человеку всего восемь. Полчаса назад, воспользовавшись тем, что ему восемь, этот менеджер оскорбил – называя вещи своими именами, "оттянулся" на моем сыне, но извиняется не перед ним, восьмилеткой, а передо мной. Я потребовала справедливости, и он-таки извился перед сыном. Сын извинения принял. Мы ушли. А теперь я думаю, как мне быть.
Дети у нас, совершенно точно, воспринимаются лишенными всех человеческих – читай "взрослых" – прав существами. А потому в отношении детей взрослые массово утрачивает какие-то социальные, нравственные ориентиры. Самое простое подтверждение этому – непонимание, что следует извиняться перед оскорбленным тобой человеком, сколь бы лет ему ни было. Я много раз видела, как детям, в отсутствие сопровождающих их взрослых другие взрослые хамят. Как несправедливо с ними обходятся. Как кричат на них, отбирают у них самокаты и мячи, потому что своей игрой в футбол или катанием на самокате эти дети раздражают взрослых. Как продают им заведомо гнилой, порченый товар, зная, что дети не смогут дать им отпор. Дети многим мешают жить – даже квартиры многие москвичи предпочитают сдавать бездетным парам. Страшилки про учителей, школьных медсестер и детсадовских воспитателей, которые "нагибают" и унижают детей – это не страшилки. Это правда, и я не делаю никакого открытия, говоря об этом. Я всего лишь пытаюсь нащупать грань разумного: как продолжить жить в мире, в котором детей не считают за людей, но при этом не превращать жизнь своего ребенка, который первый и главный человек в моей жизни, в череду сомнений и страхов?
Я чувствую, что назрела необходимость поговорить. Надо что-то объяснить сыну. Я с каждым днем вынуждена отпускать его все дальше и дальше от себя. Так надо. Он растет, и должен чувствовать себя соразмерным своему возрасту. В этом возрасте уже можно пойти со старшей сестрой в магазин. Он достаточно взрослый для этого. Но слишком маленький для того, чтобы защититься от беды. Чтобы объяснить, как действовать в чрезвычайной ситуации, я должна ее предугадать. Я боюсь того, что он черноглазый, я боюсь того, что он маленький, я боюсь того, что он добрый, я боюсь того, что он не знает ничего о зле. С чего начать разговор с ним? И значит ли это, что я должна превратить нашу с ним жизнь в комшар, предостерегая его от всего того, чего боюсь я сама?
Прежде в нашем дачном поселке пугали разве что лихачи на дорогах. Но зная о том, что они, эти лихачи, все же есть, дети довольно рано усваивают: за калитку без сопровождения взрослых не выходить, при виде машины сходить на обочину, на велосипеде перед перекрестком тормозить и внимательно оглядываться по сторонам.
Без велосипеда, в сопровождении четырнадцатилетней двоюродной сестры и одиннадцатилетней соседки я разрешила сыну пойти в магазин – за реквизитом для спектакля по мотивам конандойлевской "Собаки Баскервилей". Спектакль они репетируют с соседскими ребятами уже неделю, премьера не за горами, пора подумать про костюмы и декорации. Одним словом, они ушли. Вернулся сын, в хорошем, как мне показалось, настроении. Крикнул "мам, я тут", убежал куда-то, снова прибежал, сел и рассказал мне историю. Историю дикую.
В магазине, пока девочки решали, какой галстук больше подойдет сэру Генри, сын присмотрел себе замок для велосипеда. Взял замок в руки, посмотреть, и тут девочки его, сэра Генри, подозвали на примерку. Сын побежал к ним, а по дороге забросил злополучный замок в какую-то другую корзину – не в ту, где замок лежал. Примеркой девочки остались довольны, а вот некий менеджер магазина, который пристально наблюдал за мальчиком, остался не очень доволен тем, что не обнаружил замка в положенном месте. И вместо того, чтобы подойти к восьмилетнему мальчику и аккуратно указать на необходимость положить вещь туда, где она лежала, он подходит, хватает ребенка за руку и тащит в кабинет с надписью Staff only, где обвиняет в краже велосипедного замка. После чего учиняет мальчику самый настоящий обыск (шарит в карманах летних парусиновых штанов) и допрос (требует сознаться в воровстве).
Конечно, мой сын заплакал. От беспомощности своего положения. От унизительности происходящего. На просьбу отпустить его к девочкам, которые наверняка волнуются, не зная где он, менеджер просит не торопиться – он намерен просмотреть запись с камеры слежения, чтобы убедиться в том, что мой сын ему не врет. В ответ сын достает из кармана 50 рублей, которые я дала ему на мороженое, и предлагает их взять взамен злополучного замка, который он не помнит, в какую корзину положил…
Конечно, я вернулась в этот магазин вместе с сыном. Без приглашения вошла в дверь с надписью Staff only и встретилась с человеком, который так обидел маленького человека. Видя, что дело может принять дурной оборот, этот человек извинился передо мной. Передо мной – по-прежнему не считаясь с тем, что оскорбил он не меня, а другого человека. Этому другому человеку всего восемь. Полчаса назад, воспользовавшись тем, что ему восемь, этот менеджер оскорбил – называя вещи своими именами, "оттянулся" на моем сыне, но извиняется не перед ним, восьмилеткой, а передо мной. Я потребовала справедливости, и он-таки извился перед сыном. Сын извинения принял. Мы ушли. А теперь я думаю, как мне быть.
Дети у нас, совершенно точно, воспринимаются лишенными всех человеческих – читай "взрослых" – прав существами. А потому в отношении детей взрослые массово утрачивает какие-то социальные, нравственные ориентиры. Самое простое подтверждение этому – непонимание, что следует извиняться перед оскорбленным тобой человеком, сколь бы лет ему ни было. Я много раз видела, как детям, в отсутствие сопровождающих их взрослых другие взрослые хамят. Как несправедливо с ними обходятся. Как кричат на них, отбирают у них самокаты и мячи, потому что своей игрой в футбол или катанием на самокате эти дети раздражают взрослых. Как продают им заведомо гнилой, порченый товар, зная, что дети не смогут дать им отпор. Дети многим мешают жить – даже квартиры многие москвичи предпочитают сдавать бездетным парам. Страшилки про учителей, школьных медсестер и детсадовских воспитателей, которые "нагибают" и унижают детей – это не страшилки. Это правда, и я не делаю никакого открытия, говоря об этом. Я всего лишь пытаюсь нащупать грань разумного: как продолжить жить в мире, в котором детей не считают за людей, но при этом не превращать жизнь своего ребенка, который первый и главный человек в моей жизни, в череду сомнений и страхов?
Я чувствую, что назрела необходимость поговорить. Надо что-то объяснить сыну. Я с каждым днем вынуждена отпускать его все дальше и дальше от себя. Так надо. Он растет, и должен чувствовать себя соразмерным своему возрасту. В этом возрасте уже можно пойти со старшей сестрой в магазин. Он достаточно взрослый для этого. Но слишком маленький для того, чтобы защититься от беды. Чтобы объяснить, как действовать в чрезвычайной ситуации, я должна ее предугадать. Я боюсь того, что он черноглазый, я боюсь того, что он маленький, я боюсь того, что он добрый, я боюсь того, что он не знает ничего о зле. С чего начать разговор с ним? И значит ли это, что я должна превратить нашу с ним жизнь в комшар, предостерегая его от всего того, чего боюсь я сама?
