Грузинский политолог Мамука Арешидзе предложил признать независимость Абхазии, и, во-первых, небо не упало на землю, во-вторых, жизни и здоровью эксперта ничего не угрожает, но даже на таком сенсационном фоне важнее то, что в-третьих. Идея немедленно стала темой такого повсеместного обсуждения, будто бы за ней и в самом деле может последовать практическое продолжение.
Мамука Арешидзе ровным голосом произнес то, что выглядит верхом эпатажа. Но грузинское общество обнаружило необычайную готовность к обсуждению предложенного. Может быть, потому что услышало ту правду, которую всегда знало и без Арешидзе. "Сегодняшняя ситуация в Абхазии не дает нам никаких оснований для оптимизма. Грузинская общественность свыклась с мнением, что Абхазия вернется в состав Грузии, но это может растянуться на многие годы…" Подозрений в том, что "долгие годы" – это всего лишь эвфемизм и последняя попытка соблюсти приличия, Арешидзе опровергать явно не собирается.
Сейчас в Грузии уже как-то бестактно вспоминать, что долгие годы, с середины 90-х и до самого наступления эпохи Саакашвили, тема Абхазии в социологическом списке животрепещущих проблем находилась где-то во втором десятке. Было как-то не до Абхазии, беженцы раздражали, как они всегда раздражают обитателей исторической родины, да и среди них вырастало поколение тех, кто про море слышал только от родителей. Страна как-то уже привыкла к тому, что никакой Абхазии у нее нет. И, возможно, в таком ключе все продолжалось бы и дальше, если бы не Саакашвили. Каждый его новый успех поднимал планку чудесных ожиданий все выше, продолжением Аджарии могла быть только Абхазия. Победы уже складывались в пирамиду, а пирамида, если ее строительство останавливается, обычно рушится. О том, что Абхазия уже не вернется, осведомлены и во власти, и в оппозиции. Но установившиеся правила игры требуют все большего оптимизма и веры в возвращение мятежной провинции. То, что худо-бедно, но государство в Абхазии, в отличие от Южной Осетии, уже состоялось, темой политологического обсуждения не является. Как и то, что хрупкому внутриабхазскому консенсусу может угрожать многое, но уж никак не полемика о возвращении в Грузию. И на чем зиждется уверенность в том, что проблемы на российском направлении обязательно толкнут Сухуми к сотрудничеству с Тбилиси, никто не уточняет.
В Грузии продолжают верить в мифы, которые постепенно складываются в национальную идею. Например, в то, что абхазы вымирают, и что жить им осталось лет 10-15, а если придут русские, так и того меньше. Исходя из этого, кстати, формулирует свою программу и Мамука Арешидзе: остановить исчезновение абхазов может только Грузия. "Мы это должны сделать не потому, что кое-кто льет слезы - мол, абхазы уничтожаются и мы должны их спасти. Это было бы притворством. Если мы хотим вернуть абхазов, мы должны их спасти". Именно так: признав их независимость, оградить от опасности, исходящей от России, и таким образом добиться такого формата отношений, при котором за столом переговоров будут только Тбилиси и Сухуми. Без Москвы. "Нам следует предпринять такой неожиданный ход, который разоружит соперника, т.е. вызовет определенное дистанцирование между ним и абхазами". А если такой формат состоится, то взамен признания независимости - по мнению Арешидзе - от Абхазии можно будет потребовать то, на что при российской опеке она не сможет пойти никогда – на возвращение беженцев, например. И вообще, признание – это лишь начало диалога, который может закончиться тем, о чем, как считается, мечтает каждый грузин.
Репутация Арешидзе в экспертном сообществе Грузии такова, что даже естественные подозрения в предательстве были пронизаны каким-то удивлением. Ни одному обвинителю не приходило в голову, что когда-нибудь он скажет об Арешидзе такие слова. "Сторонниками признания являются только два-три эксперта-самозванца, имеющие комплекс Герострата…" "Даже фашисты и коммунисты не ставили вопрос о признании регионов, где прошла этническая чистка…" "Есть очень большие сомнения в патриотизме Мамуки Арешидзе…"
В общем, самыми безобидными были обвинения в наивности, которые Мамука Арешидзе отчасти, действительно, заслужил.
Сама идея протянуть руку абхазам ведь не нова. С ней советники Саакашвили выступали еще тогда, когда ему уже надо было как-то вырываться из порочного круга своих успехов. Как признавали тогда и в тбилисских кулуарах, и в сухумских, Багапш, ставший президентом Абхазии вопреки московской воле, был готов к неформальным, но чрезвычайно интересным договоренностям с Тбилиси. С одной стороны, обсуждение формального статуса Абхазии с повестки дня негласно снималось. С другой стороны, символом реальных отношений Сухуми и Тбилиси могло стать что-то вроде участия сухумского "Динамо" в первенстве Грузии. И это выглядело особенно привлекательным от того, что тоже никого ни к чему тоже не обязывало.
Саакашвили не рискнул. Человеку, бросившему вызов самому Давиду Строителю, компромиссы не подходили. И, как говорили тогда другие его советники, Москва все равно не дала бы Багапшу сыграть такую игру. В чем тоже была доля истины: после срыва переговоров, Багапшу пришлось срочно выигрывать титул самого пророссийского политика. Он умрет в московской больнице - будто отчаявшись найти выход из этого тупика. И Мамука Арешидзе выступит с предложением вступить в реку, в которую с первой попытки войти не получилось. И, конечно, никто не думает, что получится со второй. Грузия не присоединится к Науру, Венесуэле и ХАМАСу. Речь вообще не об этом. Речь только о том, что слово сказано. И оказалось, что даже для тех, кто сегодня называет Арешидзе предателем, завтра его выступление станет лишь эпизодом в долгой полемике. И, может быть, никто даже не вспомнит, что табу нарушил именно он. Просто потому, что никакого табу на самом деле никогда и не было. А это открытие, может быть, поважнее признания, которого все равно еще очень долго не будет.
Мамука Арешидзе ровным голосом произнес то, что выглядит верхом эпатажа. Но грузинское общество обнаружило необычайную готовность к обсуждению предложенного. Может быть, потому что услышало ту правду, которую всегда знало и без Арешидзе. "Сегодняшняя ситуация в Абхазии не дает нам никаких оснований для оптимизма. Грузинская общественность свыклась с мнением, что Абхазия вернется в состав Грузии, но это может растянуться на многие годы…" Подозрений в том, что "долгие годы" – это всего лишь эвфемизм и последняя попытка соблюсти приличия, Арешидзе опровергать явно не собирается.
Сейчас в Грузии уже как-то бестактно вспоминать, что долгие годы, с середины 90-х и до самого наступления эпохи Саакашвили, тема Абхазии в социологическом списке животрепещущих проблем находилась где-то во втором десятке. Было как-то не до Абхазии, беженцы раздражали, как они всегда раздражают обитателей исторической родины, да и среди них вырастало поколение тех, кто про море слышал только от родителей. Страна как-то уже привыкла к тому, что никакой Абхазии у нее нет. И, возможно, в таком ключе все продолжалось бы и дальше, если бы не Саакашвили. Каждый его новый успех поднимал планку чудесных ожиданий все выше, продолжением Аджарии могла быть только Абхазия. Победы уже складывались в пирамиду, а пирамида, если ее строительство останавливается, обычно рушится. О том, что Абхазия уже не вернется, осведомлены и во власти, и в оппозиции. Но установившиеся правила игры требуют все большего оптимизма и веры в возвращение мятежной провинции. То, что худо-бедно, но государство в Абхазии, в отличие от Южной Осетии, уже состоялось, темой политологического обсуждения не является. Как и то, что хрупкому внутриабхазскому консенсусу может угрожать многое, но уж никак не полемика о возвращении в Грузию. И на чем зиждется уверенность в том, что проблемы на российском направлении обязательно толкнут Сухуми к сотрудничеству с Тбилиси, никто не уточняет.
В Грузии продолжают верить в мифы, которые постепенно складываются в национальную идею. Например, в то, что абхазы вымирают, и что жить им осталось лет 10-15, а если придут русские, так и того меньше. Исходя из этого, кстати, формулирует свою программу и Мамука Арешидзе: остановить исчезновение абхазов может только Грузия. "Мы это должны сделать не потому, что кое-кто льет слезы - мол, абхазы уничтожаются и мы должны их спасти. Это было бы притворством. Если мы хотим вернуть абхазов, мы должны их спасти". Именно так: признав их независимость, оградить от опасности, исходящей от России, и таким образом добиться такого формата отношений, при котором за столом переговоров будут только Тбилиси и Сухуми. Без Москвы. "Нам следует предпринять такой неожиданный ход, который разоружит соперника, т.е. вызовет определенное дистанцирование между ним и абхазами". А если такой формат состоится, то взамен признания независимости - по мнению Арешидзе - от Абхазии можно будет потребовать то, на что при российской опеке она не сможет пойти никогда – на возвращение беженцев, например. И вообще, признание – это лишь начало диалога, который может закончиться тем, о чем, как считается, мечтает каждый грузин.
Репутация Арешидзе в экспертном сообществе Грузии такова, что даже естественные подозрения в предательстве были пронизаны каким-то удивлением. Ни одному обвинителю не приходило в голову, что когда-нибудь он скажет об Арешидзе такие слова. "Сторонниками признания являются только два-три эксперта-самозванца, имеющие комплекс Герострата…" "Даже фашисты и коммунисты не ставили вопрос о признании регионов, где прошла этническая чистка…" "Есть очень большие сомнения в патриотизме Мамуки Арешидзе…"
В общем, самыми безобидными были обвинения в наивности, которые Мамука Арешидзе отчасти, действительно, заслужил.
Сама идея протянуть руку абхазам ведь не нова. С ней советники Саакашвили выступали еще тогда, когда ему уже надо было как-то вырываться из порочного круга своих успехов. Как признавали тогда и в тбилисских кулуарах, и в сухумских, Багапш, ставший президентом Абхазии вопреки московской воле, был готов к неформальным, но чрезвычайно интересным договоренностям с Тбилиси. С одной стороны, обсуждение формального статуса Абхазии с повестки дня негласно снималось. С другой стороны, символом реальных отношений Сухуми и Тбилиси могло стать что-то вроде участия сухумского "Динамо" в первенстве Грузии. И это выглядело особенно привлекательным от того, что тоже никого ни к чему тоже не обязывало.
Саакашвили не рискнул. Человеку, бросившему вызов самому Давиду Строителю, компромиссы не подходили. И, как говорили тогда другие его советники, Москва все равно не дала бы Багапшу сыграть такую игру. В чем тоже была доля истины: после срыва переговоров, Багапшу пришлось срочно выигрывать титул самого пророссийского политика. Он умрет в московской больнице - будто отчаявшись найти выход из этого тупика. И Мамука Арешидзе выступит с предложением вступить в реку, в которую с первой попытки войти не получилось. И, конечно, никто не думает, что получится со второй. Грузия не присоединится к Науру, Венесуэле и ХАМАСу. Речь вообще не об этом. Речь только о том, что слово сказано. И оказалось, что даже для тех, кто сегодня называет Арешидзе предателем, завтра его выступление станет лишь эпизодом в долгой полемике. И, может быть, никто даже не вспомнит, что табу нарушил именно он. Просто потому, что никакого табу на самом деле никогда и не было. А это открытие, может быть, поважнее признания, которого все равно еще очень долго не будет.
