После условно-досрочного освобождения полковника Буданова стало как-то даже модным рассуждать о том, что свобода может оказаться для него небезопасной – спокойнее тюрьмы места для него нет. Явная судебная благосклонность, из-за которой полковник не получил положенного вроде бы пожизненного, выглядела едва ли не угрозой жизни - и отложенным приговором.

Но эти рассуждения отдавали явной умозрительностью, где-то даже беллетристикой, в которую никто особенно не верил. Включая самого полковника, который, конечно, прятался, но как-то формально.

Примерно так же, кстати, развивалось когда-то дело и с терроризмом. С логической точки зрения было совершенно очевидным: боевикам, лишенным возможности открытого сопротивления, просто не останется ничего, кроме того, что уже было наработано в таких ситуациях разнообразными "тиграми освобождения". Логика бывает убедительной только тогда, когда подкрепляется практикой, особенно зловещей.

Возможно, шесть выстрелов на Комсомольском проспекте, четыре из которых оказались точными, знаменуют не только масштабную смену вех в истории кавказской войны. Они меняют само восприятие этой войны, про которую как-то стали подзабывать.

Кто и почему застрелил полковника Буданова, точно неизвестно, и возможно, не станет известно никогда. Но можно с уверенностью сказать, чем станет убийство Буданова для многих из тех, кто пережил в Чечне две войны - эпосом, подвигом Юдифи. Местью, которая в данном случае воспринимается только как кровная. Можно сколько угодно размышлять о том, что она утратила былую беспощадность, что этот институт, как и все на свете, спасительно коммерциализуется, что у пули есть высчитанная в твердой валюте альтернатива. Это тоже правда; в Чечне многие будто бы и в самом деле так хотят все забыть, что готовы с упоением сдаться Кадырову. Но сам Кадыров лучше других знает: есть то, что не прощается и не конвертируется, а те, у кого к нему свой счет – а таких тьмы и тьмы - возможно, тоже вот-вот найдут убойную огневую позицию.

Буданова убили спустя 11 лет после того, как он совершил то, что вполне нормальным считал не только он, но и десятки тысяч его сограждан. Прошло 11 лет, и уже выросло поколение, для которого даже не Буданов, а сама чеченская война – такая же история, как первые советские пятилетки. Этому поколению совершенно невдомек, что в Чечне имена таких полковников (а также майоров и просто контрактников) навечно (точнее, до исполнения приговора) занесены во многие семейные хроники. Самые юные в этих семьях восторженно облачаются в майки с портретом Лидера. Но это совершенно не означает, что некому напомнить им о персонажах незаконченной истории.

Срока давности нет, и эта новость должна встревожить многих из тех, кто некогда счел демобилизацию и возвращение с войны индульгенцией, амнистией, забвением и спасением. Теперь стало ясно: жизнь после Чечни превратна, ничего не забыто, война не закончена. Часовой механизм неумолим, хотя никто - даже тот, кто должен нажать на курок - точно не знает, когда придет время его взвести. А, стало быть, прятаться так же бессмысленно, как пытаться откупиться. И в этом главный смысл случившегося - и, кстати, ответ тем романтикам, которые требовали для организаторов чеченской войны своего Нюрнберга. Ведь когда нет Нюрнберга, происходит, возможно, то же, что и на карательной войне, где нет возможности сопротивляться открытом бою. Кто станет спорить, что с судом, Нюрнбергским - или на худой конец, с Северо-Кавказским окружным военным - было бы лучше?

Над будановским процессом вообще висело какое-то проклятие. Умер в ходе разбирательства адвокат Абдулла Хамзаев. Убит сменивший его Станислав Маркелов. Теперь оказались точными четыре выстрела из шести на Комсомольском проспекте. Кто-то скажет: "поставлена точка". И ошибется.