Петр Вайль:
Сегодня наш герой - Воланд из романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Кто такой Воланд, посетивший булгаковскую Москву? В чем его перекличка со Сталиным? Что бы он делал в Москве сегодняшней? Нужен ли он сейчас?
В очередной программе из цикла "Герои времени" принимают участие: поэт и эссеист Лев Рубинштейн, литературовед Мариэтта Чудакова, священник Яков Кротов, актер Вениамин Смехов. Ведущий - Петр Вайль.
Можно спорить, кто центральный персонаж романа "Мастер и Маргарита". Но самый таинственно-привлекательный, безусловно, Воланд. Темный гений не раз являлся в качестве героя литературы, живописи, музыки. Самый известный пример - Мефистофель. Одних только опер около десятка. "Фауст" Гуно, "Мефистофель" Бойто, сочинения Берлиоза, Бузони, Шпора, Альфреда Шнитке. Но булгаковский дьявол разгуливает по Москве с легкостью Остапа Бендера, творя жестокие и забавные бытовые чудеса. Не совсем русская традиция: герой - дьявол. Что думает об этом духовное лицо? Священник Яков Кротов.
Яков Кротов: Сперва надо спросить себя: а точно ли этот персонаж обозначает данного героя? Мне кажется, нет. Потому что Воланд, так же, как и Карлсон, как и другие отрицательные герои из традиции романов воспитания, лишь по внешности, по ярлыку напоминают нечистую силу, а по сути это что-то совершенно другое. Проблема с нечистой силой заключается в том, что зло есть ангел, хотя и падший. Ангел для человека, в этом смысле, закрыт вообще как ангел, как сила невидимая, тем более - падший ангел. Ангел-зло - это нечто сверхчеловеческое или настолько нечеловеческое, что, к счастью, большинство людей редко соприкасаются непосредственно с сатанинской силой, иначе бы они просто плохо себя чувствовали.
Петр Вайль: Может, разгадка прозаичнее и политичнее.
Мариэтта Чудакова: Разговор Булгакова со Сталиным в апреле 30-го года, когда Сталин неожиданно ему позвонил... Бывают такие биографические обстоятельства, которые становятся переломными. У него они оказались переломными не только в его собственной жизни, но и в истории романа "Мастер и Маргарита". Дело в том, что Булгаков начал роман в 28-м году как роман о Боге и Дьяволе. Именно так разграфлены последние страницы первой тетради, где написано: "Материал романа". Слева - "О Боге", справа - "О Дьяволе". В этой первой редакции, как удалось мне установить, я два года занималась тем, что реконструировала сожженную самим автором тетрадь с обрывками только у переплета, и когда эта работа была закончена и триста страниц восстановлены, с непреложной ясностью стало понятно, что там нет ни Мастера, ни Маргариты. На месте Мастера находился абсолютно другой человек, которые не имел никаких биографических связей с автором. То есть, автобиографическая тема не предполагалась. Воланд, возможно, имел какие-то внутренние связи со Сталиным в 28-м году, а, возможно, и не имел. Вообще взгляды Булгакова, помимо его творчества - одна из самых неизвестных вещей. Мы знаем их по дневнику до 25-го года, а дальше можем только гадать.
Петр Вайль: Отец Яков Кротов говорит о том, что вообще сама идея нечистой силы не предполагает какого-либо материального воплощения.
Яков Кротов: Даже грехопадение совершилось не столько по наущению сатаны, сколько по свободе самих людей. И спихотехника Богом была отвергнута, когда мы попытались свалить это дело не нечистого. Значительно чаще, в 99 процентах случаев, когда человек убежден, что встретился с абсолютным злом он, все-таки, встречается с собственной совестью.
Утверждение Вольтера и просветителей, что Бог - это всего лишь проекция человеческой совести, что если бы лошади верили в бога, то их бог имел бы обличие лошадиной морды - это неверно. Потому что человек изобрел Бога отнюдь не по своему образу и подобию. Человек верует в Бога невидимого, непостижимого. А вот с нечистой силой - как раз по Вольтеру, потому, что здесь человек заставляет себя посмотреть в глаза собственной совести, но как-нибудь так, чтобы не сказать себе, что это его совесть: будет слишком стыдно. Вот Воланд и его свита, как говорил и писал отец Александр Мень, это просто модернизация древнего библейского сюжета об ангелах, которых Господь посылает на землю, чтобы испытать надежность праведников и глубину падения грешников. Ничего своего злого они отнюдь не инициируют.
Петр Вайль: Даже при том, что Булгаков дал в романе портрет Воланда, тот, как и положено нечистой силе, оставался не материальным. С этой трудностью столкнулся актер Вениамин Смехов, когда взялся за роль Воланда в спектакле Театра на Таганке.
Вениамин Смехов: Любимов все время шпынял меня: "Ты литературный человек, ты играешь, как читатель". С Воландом отношения актерские должны были быть выстроены вопреки читательскому восторгу. Юрий Визбор был первым из моих друзей, кто знал наизусть весь роман. Это было такое время, когда обменивались по телефонам фразами из романа. И Воланд был едва ли не самым цитируемым. И вдруг я его получил.
Этапы были такие: номер один - я справлялся с собой, как с читателем; номер два - я ненавидел в себе малоэффективного актера; в-третьих - я ненавидел Любимова, который мне все время говорил слова приблизительного свойства и никак не мог рассказать, кто же такой Воланд. А мне это было и не нужно. Я вроде сам чувствовал. Но как его вытащить, как его воплотить - было очень трудно. Для читателя это существо-человек, а для актера, конечно, человек.
Петр Вайль: Какой именно человек? Кого все-таки имел в виду Булгаков?
Мариэтта Чудакова: Можно сказать абсолютно точно, что в 31-м году совсем для нового замысла романа о человеке, близком ему самому, о судьбе художника, он воспользовался каркасом старого замысла. Вот тогда он ясно отдавал себе отчет, что если в центре романа всемогущее существо, то его будут проецировать на Сталина. Я хотела бы подчеркнуть эту разницу: не задумал, что это Сталин, а просто ясно понимал, что без этой проекции не обойдется.
И дальше, с каждым годом писания романа, это становилось все очевиднее. Сталин все больше приближался к всемогущему существу, владевшему душами и жизнями, а Булгаков все яснее это понимал. Вот почему когда весной 39-го года он читает узкому кругу друзей (заметьте, нет в архивах КГБ ни одного свидетельства того, что кто-то донес), недаром они, как записала Елена Сергеевна, "слушали, окоченев". Потому что среди слушателей, наверное, были и не робкого десятка, но леденила кровь в жилах мысль, что же произойдет, если роман будет предан огласке? Потому что Сталин в виде сатаны - это уже нечто.
Яков Кротов: Воланд - проекция человеческой несвободы. Проекция человеческого стыда и греха. Когда человек огладывается на прожитую жизнь и видит, что он пребывает в академиках, в публичном доме, в камере смертников, то с ужасом себя начинает спрашивать: как я сюда попал? Наверное, какая то нечистая сила. Дудки! Это мы сами. Наша несвобода приводит нас в такие места, для которых мы не созданы.
Петр Вайль: Понимание того, что все дело в нас, дало ключ к роли Воланда Вениамину Смехову.
Вениамин Смехов: Я все время не только от Любимова, но и от самого себя получал отметки исключительно два с минусом. Мне все мешало. Мешал сам себе я. Мне было очень досадно. А Любимов вдруг на себя направлял лампочку и, непоправимо прекрасный супермен киноэкрана 40-х - 50-х годов, выпучивал свой цыганский глаз и говорил куда-то в пространство: "Люди, люди, порождение крокодилов! Вот так, Вениамин, ты должен играть Воланда".
Мудрый вечный печальник, человек, которому неинтересно жить. Все это было, и все эти люди были, и только ничтожно, что они все повторяют, все повторяют. И пошла роль. Театр на Таганке очень идет Воланду. Потому что по любимовской школе общение со зрителем - это общение с партнером. Зритель - партнер. Как это хорошо для Воланда! Гляжу в зал и говорю: "Люди как люди, любят деньги, это всегда было, человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны".
Петр Вайль: "Мастер и Маргарита" вероятно, самый известный, любимый и популярный русский роман ХХ века. Можно сказать, что эта книга и ее герои растворились в читающей массе. Сделались фактом общественного сознания. И произошло то, что происходит в этих случаях всегда. Отличник, приставленный к двоечнику и хулигану, не исправляет его, а сам начинает курить и ругаться матом. Так же точно массовое сознание не поднимается до высот гения, а снижает его до себя. "Что ты все сомневаешься, как Гамлет?", "Он ревнивый, как Отелло", "Все лежишь и лежишь, как Обломов". Детали отбрасываются, нюансы срезаются. Великое произведение, становясь популярным, неизбежно упрощается, зло банализируется, добро опошляется.
Безусловно, возможность соотнесения с собой - одна из причин ошеломляющей популярности "Мастера и Маргариты". Но со времени появления книги прошло четыре десятка лет.
Лев Рубинштейн: Должен признаться, что давно не перечитывал роман, и как-то он для меня с тех пор потерял не то что бы актуальность, но остроту. Воланд перестал для меня быть такой животрепещущей фигурой. Он для меня остался литературным персонажем. Подозреваю, что весь роман постепенно становится произведением детским. Я помню его невероятную популярность в моем поколении, помню середину 70-х годов, когда книгу освоила тогдашняя хипповская компания. Это для них было чуть ли не священное писание. Они друг другу раздавали клички, кто Гелла, кто Коровьев, а кто и Воланд.
Петр Вайль: А почему именно эта коммуна так восприняла?
Лев Рубинштейн: Им, видимо, была нужна какая-то главная книга. Они тоже нуждались в защите и покровительстве сил не литературного происхождения.
Петр Вайль: А вы можете вспомнить свое первое впечатление от Воланда?
Лев Рубинштейн: Безусловно, было сразу понятно, что это такая модификация Мефистофеля, персонаж, который под видом нечистой силы, под видом зла, приехал для того, чтобы творить добро и наказывать зло, тестировать людей на совестливость и порядочность. Но надо сказать, что более живыми, более цитатоёмкими персонажами были другие, более трикстерного свойства, вроде Коровьева или Бегемота.
Петр Вайль: А почему и как изменилось ваше отношение к роману и к Воланду со временем?
Лев Рубинштейн: Это свойство многих произведений. Не помню, в какой работе у Тынянова была мысль, что многим книгам свойственно со временем, как это он метафорически писал, "из мансарды через гостиную спуститься в детскую". Такова судьба многих классических произведений, которые были, безусловно, взрослыми, влияли на идеологию целых поколений, а потом становились увлекательным детским чтением. Видно, какой -то идееобразующий момент романа, вложенный Булгаковым и подхваченный первым и вторым поколениями читателей, постепенно стал стираться, а осталась авантюрная составляющая. Авантюрная, фактурная, веселая. Сатирическая.
Петр Вайль: Что до утраты интереса ук книге, может, тут не в воландовской линии дело, а в линии Иешуа. Когда целые поколения российского образованного сословия изучали Евангелие по "Мастеру и Маргарите". Они само-то Писание не читали, а воспринимали булгаковскую интерпретацию. Но когда обращаешься к первоисточнику, видишь, насколько любая интерпретация бледнеет, даже испытываешь некоторую неловкость. Я сейчас, когда открываю "Мастера и Маргариту" и вижу диалог Понтия Пилата с Иешуа, мне становится не по себе. Неловко, как бывает на плохом спектакле. Не могут разговаривать так эти персонажи.
Яков Кротов: В 60-е годы сознание было сдавленное, смутное, и поэтому человек одинаково зачитывался и "Мастером", и "Архипелагом", хотя все-таки это примерно то же самое, что любить и конституцию и севрюгу с хреном. Поэтому мне кажется, не случайно священник Михаил Ардов, человек, выросший в очень интеллигентной семье, лет шесть назад разразился такой ковровой бомбежкой по "Мастеру и Маргарите" - именно потому, что там нечистая сила, а Иисуса нет. Верно, Иешуа - это не Иисус. Но дело в другом. Это показатель того, что человек интеллигентный, то есть выросший в среде, профессиональная особенность которой - разделять, уметь отслаивать знак и означаемое, эту способность либо утерял, либо никогда ею не обладал. Если ему показываешь рога, он уверен, что это рога нечистой силы. А то, что у нечистой силы рогов нет, что она невидимая, это уже как-то утрачено. Тут сказывается и общее понижение культурного уровня, в том числе, и у интеллигенции, и общая нечистая совесть.
Мне кажется, что этот роман вытесняется из сознания потому, что он слишком бьет в больную точку. Я не слишком верю в людей, которые не могли прочесть Евангелие в 60-е годы. По моему личному опыту - было бы желание. Можно было достать в 69-м году и Евангелие, и "Плейбой" - это вопрос энтузиазма. В конце концов, я знаю людей, которые переписывали Евангелие от руки. Я сам перепечатывал. Нет, нечего, это советская психология - ах, мне не дали во время Священное Писание.
Во-вторых, конечно, булгаковский Иешуа - это еще один вариант князя Мышкина. Симпатичный, но вполне человеческий. Кто читал Достоевского, тот лучше знает Христа потому что все-таки Христос ближе к братьям Карамазовым вместе взятым, чем к Иешуа. А благодать, она прорывается самостоятельно.
Лев Рубинштейн: Я хотел бы заступиться за евангельскую составляющую романа, которая стала камнем преткновенья. Религиозные пуристы за это склонны книгу чуть ли не проклясть, другие же в этом усмотрели некую смехотворность. Я бы вступился. В этом был момент просветительский. Я просто знаю многих людей, которые сначала прочли булгаковскую историю, а это их подвигло на чтение Евангелия. Пути, как известно неисповедимы. Я знал девушку глубоко религиозную. Никогда она ни в детстве, ни в юности об этом не думала, выросла в нормальной атеистической советской семье. Как-то лежала на пляже где-то в Коктебеле, ей было уже лет 20, а рядом пристроилась компания молодых людей. Почему-то у них было Евангелие, и они его читали, жутко ерничая, передразнивая. До нее доходили кощунственные интонации и слова. Она пришла домой, прочитала Евангелие и стала глубоко верующим человеком.
Петр Вайль: Популярность этого романа остается невероятно высокой. По каким-то социологическим опросам из всей литературы русского ХХ века "Мастер и Маргарита" продолжает оставаться на первом месте. Что это? Нынешние-то уже, если захотят, Евангелие могут прочесть сами, сатира ускользает очень сильно, потому что и мы-то эти реалии ловили только потому, что быт 30-х годов был похож на быт 70-х годов, а что для них?
Лев Рубинштейн: Во-первых, ускользает фактурная составляющая сатиры: что такое торгсин, почему надо где-то что-то покупать за валюту...
Петр Вайль: У меня был знакомый, который отсидел 12 лет за валютные операции, а потом эмигрировал. Когда потом приехал в Россию, не мог ходить по улицам, потому что везде видел вывески "Обмен валюты".
Лев Рубинштейн: Может быть не понятна фактурная составляющая, но природа остроумия - над материалом. Мы все, особенно, если не прочитали комментарий Лотмана, читаем "Онегина" и вчитываем туда свой смысл. Я думаю, что такое свойство любой литературной удачи - способность не только вычитывать из текста, но и вчитывать в него свой опыт.
"Мастер и Мапгарита" - произведение классическое, Когда я говорил, что оно стало детским, не совсем точно ваыразился. Оно стало массовым и - соответственно, детским тоже. Как "Робинзон Крузо", который был написан как взрослый философский роман, где был философия раннего капитализма, индивидуализма, трактовались возможности человека. По моим представлениям, роман Булгакова вот такую свою составляющую потерял. А как увлекательное, бесконечно симпатичное и блистательное чтение - остался.
Петр Вайль: И образ Воланда уже не является таким загадочным потому, что сейчас никто не соотносит его со Сталиным.
Лев Рубинштейн: Нашим поколением эта версия романа прочитывалась как заклятие власти, заклятие страха. Это сопоставление со Сталиным не зря существует: интеллигенция вольно или невольно этими заклятиями занималась. Лучше получалось, когда невольно, не впрямую. Вот такой Воланд с чертами Сталина.
Петр Вайль: Это получалось не впрямую, но очень узнаваемо: Воланд-Сталин.
Мариэтта Чудакова: Булгаков на это пошел, и в этом самое интересное в проблеме. Я не могла литературно понять сцену бала у Воланда до трех пор, пока вдруг не увидела сквозь текст, что она непосредственно выросла из сна Татьяны в "Евгении Онегине". Она ни на что не похожа в русской литературе, так же, как в русской литературе ни на что не похож сон Татьяны. Булгаков настолько ориентировался на Сталина, что в этой сцене он вписал между строк слова для одного читателя, для Сталина. Он дает ему ответы на некоторые вопросы. Продолжает их переписку. Хотя переписки никакой не было, были только его письма к Сталину. "Как же ваши мечтания? - говорит Воланд. - У меня нет больше никаких мечтаний, - отвечает Мастер".
Булгаков наивно предполагал, что Сталин помнит его письмо 31-го года, где он пишет: личное мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным к вам и поговорить. То есть, в книге Булгаков Сталину писал, что у него нет больше мечтаний. И когда Маргарита говорит: "Я нашептала ему самое соблазнительное, но он отказывается от этого", Воланд говорит: "Да, есть еще более соблазнительное". Булгаков этим давал понять: больше не прошусь за границу. В этой сцене он, обращаясь лично к Сталину, продолжает свою серию писем к нему. Он почему-то надеялся, что Сталин не будет потрясен и возмущен тем, что он в виде сатаны изображен. А начиналось все с того, как мне кажется, что Булгаков хотел пояснить: дьявол уже в Москве.
Петр Вайль: Вожди были частыми закулисными героями советской культуры. Упоминаться они могли только в славословиях, но подразумевались по-разному.
Лев Рубинштейн: В фильмах Ромма Ленин получался в виде рефлексирующего интеллигента, в виде человека нашего круга. В пьесах Шатрова он был шестидесятник, острящий и беспрерывно хохочущий. А Сталин, видимо, завораживал каким-то образом, как питон. Он и Пастернака заворожил, и Мандельштама в каком-то смысле. Это было заклятие. Опыт этого заклятия освобождал огромную креативную энергию, которая уже передавалась следующему поколению.
Петр Вайль: А поскольку у общества всегда есть потребность в демонологии, то общество советского периода питалось как раз за счет власти. Психиатры знают, что мания преследования и мания величия в СССР всегда были связаны с властью. Мания преследования - тебя преследует милиция. Никакие не Эринии, не богини мщения, а самый простой участковый милиционер.
Лев Рубинштейн: Или ЖЭКовский сантехник, который вымогает у тебя деньги.
Петр Вайль: А сейчас это питается специальными демонологическими книжечками, которые продаются в любом газетном киоске. И потребности соотнести это с фигурой власти уже нет.
Лев Рубинштейн: Если к Булгакову как к идейному писателю через них идти, то вообще ужас получается. Он выстраивается в их ряд. А разница лишь в том, что "Мастер и Маргарита" - просто очень хорошо написанная книга.
Петр Вайль: Само по себе зло - не герой, - говорит священник Яков Кротов.
Яков Кротов: Зло не привлекательно. Я еще раз повторяю, что Воланд - это не зло, это проекция доброй способности человека, способности совопрошать себя вместе с Богом. Воланд - это если уж и дьявол, то в ветхозаветном смысле слова, где речь идет о собеседнике, о том, кто помогает Богу, как в Книге Иова, решить какую-то важную задачу. Воланд заставляет нас задуматься о грехе, но он сам в совершенно четком смысле безгрешен. Он не прелюбодействует, он не ворует, он скорее только раздает. Это действительно, ангел в неангельских обстоятельствах.
Кроме того, эти старые проблемы действительно связаны с романами воспитания и с тем, что человеку отрицательный герой всегда симпатичнее сугубо положительного. И чтобы положительный герой стал симпатичным, надо его слегка поперчить. Если это Пьер Безухов, пусть будет хотя бы полный. Это уже делает его слегка комической фигурой, как Карлсона, и посимпатичнее. Дело в том, что в прямом мире, конечно, человек глядел бы прямо на святого. Но человек - кривая фигура, которая живет в искривленном мире, и поэтому здесь часто именно кривая связывает нас с небом. А когда прямая линия - это герои средневековых житий, лубочные персонажи - мы инстинктивно чувствуем в них какую-то большую неправду. А где неправда, там как раз настоящий сатана.
Петр Вайль: Вокруг "Мастера и Маргариты" существует устойчивое суеверие. Все, связанное с романом, если не опасно, то зыбко, тревожно.
Вениамин Смехов: Только спустя долгое время я узнал, что это опасный герой и произведение опасное. Как и "Пиковая дама". Но почему-то мне кажется, что если сильно любить, то мистика отступает. Может быть, такая была безумная любовь к этому образу и к этому спектаклю, что мистики нет.
Петр Вайль: Тем не менее, какая-то чертовщина наблюдается. Например, никак не удаются экранизации. "Мастера и Маргариту" собирался снять Роман Поланский - не вышло. Летом 2003-го объявили, что вроде готовится "Мастера" снимать Том Тыквер, автор картины "Беги, Лола, беги", назывался даже исполнитель роли Воланда - Джонни Деп, но что-то ничего об этом не слышно. Давно уже сделал фильм по "Мастеру и Маргарите" Юрий Кара, но где этот фильм? Несколько лет идет разговоры о телесериале - режиссер Владимир Бортко. Лишь две экранизации есть точно: телевизионный польский и югославский фильм 1972 года, режиссер Александр Петрович. И все.
Яков Кротов склонен несколько снизить мистический образ.
Яков Кротов: Воланд это всего-навсего Хлестаков, только в советском варианте. Воланд, Остап Бендер - это герои одного ряда. Это такой гвоздь в ботинке, который должен послужить проверкой: у человека нога деревянная или живая? И если деревянная, он даже не заметит этого Воланда. А если живая, начнет хромать.
Петр Вайль: Однако, когда в 60-е роман "Мастер и Маргарита" только появился, Воланд вызвал не только личный, но и общественный отклик. Даже энтузиазм.
Вениамин Смехов: Он желал зла, вечно свершал благо и приводил этим нас, в общем-то, оппозиционеров и антисоветчиков в душе, в восторг оттого, что он совпадал с нашими благими намерениями. Чтобы не было этих Соковых, Лиходеевых, чтобы вся эта тварь сгинула. И приятно было, что Воланд за нас все это исполнял. Раз - и нет этого идиота, этого мерзавца, этого Варьете. Какая радость, когда за тебя все делают какие-то силы.
Петр Вайль: Воланд - такой академик Сахаров, только без гуманистических наклонностей?
Вениамин Смехов: Замечательно! Скажем, коллективный: Сахаров, плюс Солженицын, плюс Шаламов, плюс Евгения Гинзбург и так далее. В общем, свершаются чудеса, о которых с детства мечтали, а во взрослом состоянии взяли и поверили в них. И все это делает мой герой Воланд.
Петр Вайль: Что касается линии Воланда, всей московской сатирической, по-моему, она очень даже жива. Эта плохая квартира на Садовой - по-прежнему культовая точка. Так вот, есть ли место в сегодняшней Москве для вот такого воландоподобного персонажа? Что бы он тут делал?
Лев Рубинштейн: По-моему, нет. Воланд попал в уже советскую Москву, но общался с еще не до конца советскими людьми. Я, например, понятие "советский", не как в обозначение территории или государственного строя, а способ сознания, всегда отношу к годам позднего Советского Союза. К тому времени, которое я помню сам. Когда уже действительно вымерли люди, которые успели поучиться в гимназии. Тогда возникло то, что в 70-е называли "советский народ", "новая общность людей", среди них тому Воланду было делать нечего. Недаром он и не появился. Не реинкарнировался ни в каком сколько-нибудь равновеликом литературном произведении.
Яков Кротов: Если бы Воланд прибыл в Россию 70-х - начала 80-х, его бы никто не заметил, потому что не допустили близко ни к какому варьете. Никакой гипноз бы не помог. Это была эпоха полной бессовестности. Эпоха деревянная, а не живая. Я сильно опасаюсь, что и сегодня, если Господь пошлет своего ангела в город Москву, его никуда близко не допустят, и никакое всемогущество ему не поможет, потому что Воланд силен и полномочен только там, где у людей есть совесть. Не случайно 10-12 лет назад, объясняя, почему в России не удается то, что удалось в Прибалтике, в Польше, в Чехии, говорили о поколенческом факторе, о том, что те не столько времени были под большевиками. Что-то такое трудноопределимое сохранилось, какая-то традиция цивилизации, культуры, права, порядочности и совестливости.
Петр Вайль: О возможности и нужности появления Воланда в сегодняшней России Вениамин Смехов придерживается прямо противоположной точки зрения.
Вениамин Смехов: Думаю, что сейчас его не хватает. Насчет 30-х было понятно. Мы все были пропитаны контридеологической литературой Зощенко, Ильфа и Петрова и самого Булгакова. Казалось естественным, что какие-то силы, хотелось верить, высшие, должны распорядиться, чтобы с этой Богом данной землей стряслась какая-нибудь правильная беда. Октябрьская катастрофа - конечно, нарушение всех Божьих заветов. А Воланд чудился посланцем в правильное время и в правильном месте.
Сейчас есть его нехватка. Сейчас, когда я знаю, какое бедствие терпят люди науки или мои коллеги, и у меня самого нелады с этим делом: сыграть - а на что жить? Я только что поездил по моим любимым городам - Казань, Самара, Нижний Новгород, Омск - ничего не меняется. Меняется только то, что, слава Богу, пока нет цензуры, изменилась возможность людей ездить и пока что-то произносить. Но абсурд в том, что, не имея никаких данных о том, что за эти годы стала улучшаться жизнь, я имею в виду детей, образование, криминал, стариков, искусство, науку - на фоне несделанного очень хорошо выглядят те, кто руководит. Они между собой решают свои вопросы, амбиции. Ничего не меняется - значит, Воланду можно было бы вмешаться.
Яков Кротов: 20-30 годы - эпоха омерзительная, потому что это агония всего того, что оставалось от старого мира. Как говорила Раневская: "Как я стара! Я еще помню порядочных людей!" Но в то же время уже на моей памяти была тоска по 20-м годам и отчасти по 30-м, потому что тогда еще были живы последние люди, которые хранили традиции нормальной жизни. Они тоже часто были бессовестными, а все-таки что-то оставалось. Булгаков зафиксировал как раз переломный момент, когда, как писал Бердяев, "приходил новый антропологический тип". На смену и Лиходееву, и Римскому, и вот этим врачам приходили одинаковые, клонированные, оловянные одинаковые гомосоветикусы, у которых уже не было трещинки, куда бы мог проскользнуть и Бегемот, и Воланд. Холодные, в пиджачках, все по инструкции - это уже не бессовестность, а механическое поведение человека. Бессовестный человек все-таки знает, что он бессовестный, а советский человек даже этого не подозревал и умирал в полном убеждении, что ничем никогда и никому не причинил зла. И на исповедь таким же убеждением часто приходит.
Петр Вайль: И сейчас тоже?
Яков Кротов: И сейчас тоже, к сожалению. Сейчас советская бессовестность трансформировалась в бессовестность псевдокапиталистическую. Дело в том, что капитализм состоит не из частной собственности, а, по крайней мере, из правового государства, демократии, определенной буржуазной психологии, а частная собственность, она и у питекантропов была на кремневый наконечник стрелы. Этого всего нет. В результате, сейчас происходит возвращение не в капитализм, а в эпоху пореформенную, как в 1870-е годы, когда человек был убежден, что если он сумел своровать из казны миллион, значит, он капиталист - потому что имеет представление о частной собственности.
Я думаю, не случайно, что "Мастер и Маргарита" в этих условиях оказался слегка задвинут, потому что совесть этих псевдояппи он будит еще острее. Кому это приятно? В 30-е годы люди еще помнили, что по Москве человек в подштанниках должен идти только в сопровождении милиционера, и только в участок. У нас сейчас я вхожу на станцию метро "Улица 1905 года" рядом со своим домом, там стоят трое молодых людей и, торжественно гигикая, справляют малую нужду прямо на рельсы - никак не могут на контактный попасть.
Вениамин Смехов: Вообще страна заключена между двумя позициями не мной это сказано - Страна Дураков и Страна Чудес. Воланд как раз представитель второй, как вся наша культура - невообразимо чудесная и необъяснимая с точки зрения здравого смысла. При всем том, что все было подавлено, как-то произрастало и продолжает произрастать целое поколение талантливых людей. Это же Страна Чудес! А с другой стороны, Страна Дураков продолжается - голосуют за те же идиотские лозунги, не имеющие никакого отношения к тому, что может составлять национальную гордость великоросса.
Яков Кротов: Воланд на кого не действовал? На чекистов. Они в него не попадают, он все-таки ангел, но и он с ними ничего сделать не может. Эти люди имеют такую экземпцию, по языку католического богословия, потому что совести-то нет, кожанка только. Сегодня Воланд, если бы пришел, оказался бы в основном среди силовиков - в банке ли, в цирке ли, в кафе каком-нибудь. Там люди, у которых кожаная чекистская одежда вместо совести абсолютно их экранирует. И ничего бы Воланд с ними не сделал потому, что у них с одной стороны концепция государственной безопасности, с другой - новая конституция, с третьей - инструкции. Все-таки в 30-е годы Россия не вела войны на своей территории. А в 80-е и 90-е и дальше Россия постоянно ведет войну, в которой каждый день гинут от десяти до двадцати мирных и военных людей. Это не та ситуация, когда приходят ангелы. Они приходят в сравнительно мирное время.
Петр Вайль: Продолжаем беседу со Львом Рубинштейном. В программе Коммунистической партии были записаны три главные задачи: построение материально-технической базы коммунизма, создание новых производственных отношений и воспитание нового человека. Материально-техническую базу смешно обсуждать, создание новых производственных отношений - это вообще непонятно что такое, думаю, они сами не понимали, кто писал. А вот что касается воспитания нового человека, по-моему, вышло.
Лев Рубинштейн: По моему, да. Это, безусловно, вышло. Как раз некоторое радостное недоумение у меня вызывает то, что этот самый человек, по крайне мере частично, проявляет некоторую способность к переосознанию, к перевоссозданию себя самого. Наблюдая некоторых представителей поколения после меня, я вижу в них свободу.
Петр Вайль: Они лучшие, чем мы?
Лев Рубинштейн: Лучше ли, не знаю. Они другие, они свободнее, многие из них не любят и не хотят знать недавнюю историю, что, на мой взгляд, и плохо и хорошо. Плохо, потому что социальные последствия исторического склероза слишком хорошо известны. Но хорошо, потому что выросло поколение, для которого этот цитатный фонд, эта иконография, которые были для кого-то символом веры, а для кого-то источником деконструирования и иронических манипуляций с властью и системой - все это для них неведомо. Жалко, потому что с ними трудно шутить. Но у них нет необходимости "смеясь, расставаться с прошлым", потому что это не их прошлое.
Петр Вайль: Там какая-то другая иерархия выстраивается. Помните, был популярный анекдот советской эпохи, о том,что в будущей энциклопедии будет написано: "Никита Сергеевич Хрущев - мелкий политический деятель времен великого Райкина". В величии-то Райкина уже возникают большие сомнения, но сама постановка вопроса верна. Действительно, перевертыши происходят. Эта молодежь очень приблизительно знает, кто такой Ленин и что он сделал. У меня тоже есть ощущение, что знаний у них меньше. Но это ведь мы говорим о знаниях с нашей точки зрения. А с компьютером обходимся совсем не так ловко - это тоже знания.
Лев Рубинштейн: Я на своих знаниях не настаиваю, просто немножко жалко. Мы на этом выросли, мы разговариваем с помощью этих кодов, социальных цитат. Для нас фраза "коммунизм - это советская власть плюс электрификация страны" - кладезь. А для них она и всякие связанные с ней шутки - неппонятны. Это уже коммуникативная проблема.
Петр Вайль: Ко мне недавно подошла моя коллега, постарше меня, и спросила, посмотрев фильм "Бумер", что означает фраза: "Там в конце недели на компах сто пудов двадцатка мается". Я должен был объяснять, что в конце недели на компьютерах зарабатывают столько, что точно 20 тысяч долларов соберется.
Лев Рубинштейн: А Воланд должен вылезти откуда-то из экрана монитора или в виде невероятно мощного вируса, который что-то в жизни подправит.
Яков Кротов: Если говорить об актуальности, то какая самая знаменитая фраза из романа? О том, что москвичей испортил квартирный вопрос. Сегодня, как и в 30-е и в 60-е годы, если мы говорим о российских интеллектуалах, которые не выполняют своего долга именно как интеллектуалы, то есть долга критического, свободного и ответственного анализа и синтеза, то поскреби - через з две-три ступеньки окажется, что человек очень нуждается в квадратных метрах, и чем у него их больше, тем больше хочется. Здесь булгаковская сатира ничуть не устарела. Ради квартиры в Москве продадут и Кавказ, и Булгакова, и что угодно.
Петр Вайль: И никакой Воланд не поможет.
Яков Кротов: Да, ему прописку явно не дадут, потому что он лицо кавказской национальности, не московской.
В очередной программе из цикла "Герои времени" принимают участие: поэт и эссеист Лев Рубинштейн, литературовед Мариэтта Чудакова, священник Яков Кротов, актер Вениамин Смехов. Ведущий - Петр Вайль.
Можно спорить, кто центральный персонаж романа "Мастер и Маргарита". Но самый таинственно-привлекательный, безусловно, Воланд. Темный гений не раз являлся в качестве героя литературы, живописи, музыки. Самый известный пример - Мефистофель. Одних только опер около десятка. "Фауст" Гуно, "Мефистофель" Бойто, сочинения Берлиоза, Бузони, Шпора, Альфреда Шнитке. Но булгаковский дьявол разгуливает по Москве с легкостью Остапа Бендера, творя жестокие и забавные бытовые чудеса. Не совсем русская традиция: герой - дьявол. Что думает об этом духовное лицо? Священник Яков Кротов.
Яков Кротов: Сперва надо спросить себя: а точно ли этот персонаж обозначает данного героя? Мне кажется, нет. Потому что Воланд, так же, как и Карлсон, как и другие отрицательные герои из традиции романов воспитания, лишь по внешности, по ярлыку напоминают нечистую силу, а по сути это что-то совершенно другое. Проблема с нечистой силой заключается в том, что зло есть ангел, хотя и падший. Ангел для человека, в этом смысле, закрыт вообще как ангел, как сила невидимая, тем более - падший ангел. Ангел-зло - это нечто сверхчеловеческое или настолько нечеловеческое, что, к счастью, большинство людей редко соприкасаются непосредственно с сатанинской силой, иначе бы они просто плохо себя чувствовали.
Петр Вайль: Может, разгадка прозаичнее и политичнее.
Мариэтта Чудакова: Разговор Булгакова со Сталиным в апреле 30-го года, когда Сталин неожиданно ему позвонил... Бывают такие биографические обстоятельства, которые становятся переломными. У него они оказались переломными не только в его собственной жизни, но и в истории романа "Мастер и Маргарита". Дело в том, что Булгаков начал роман в 28-м году как роман о Боге и Дьяволе. Именно так разграфлены последние страницы первой тетради, где написано: "Материал романа". Слева - "О Боге", справа - "О Дьяволе". В этой первой редакции, как удалось мне установить, я два года занималась тем, что реконструировала сожженную самим автором тетрадь с обрывками только у переплета, и когда эта работа была закончена и триста страниц восстановлены, с непреложной ясностью стало понятно, что там нет ни Мастера, ни Маргариты. На месте Мастера находился абсолютно другой человек, которые не имел никаких биографических связей с автором. То есть, автобиографическая тема не предполагалась. Воланд, возможно, имел какие-то внутренние связи со Сталиным в 28-м году, а, возможно, и не имел. Вообще взгляды Булгакова, помимо его творчества - одна из самых неизвестных вещей. Мы знаем их по дневнику до 25-го года, а дальше можем только гадать.
Петр Вайль: Отец Яков Кротов говорит о том, что вообще сама идея нечистой силы не предполагает какого-либо материального воплощения.
Яков Кротов: Даже грехопадение совершилось не столько по наущению сатаны, сколько по свободе самих людей. И спихотехника Богом была отвергнута, когда мы попытались свалить это дело не нечистого. Значительно чаще, в 99 процентах случаев, когда человек убежден, что встретился с абсолютным злом он, все-таки, встречается с собственной совестью.
Утверждение Вольтера и просветителей, что Бог - это всего лишь проекция человеческой совести, что если бы лошади верили в бога, то их бог имел бы обличие лошадиной морды - это неверно. Потому что человек изобрел Бога отнюдь не по своему образу и подобию. Человек верует в Бога невидимого, непостижимого. А вот с нечистой силой - как раз по Вольтеру, потому, что здесь человек заставляет себя посмотреть в глаза собственной совести, но как-нибудь так, чтобы не сказать себе, что это его совесть: будет слишком стыдно. Вот Воланд и его свита, как говорил и писал отец Александр Мень, это просто модернизация древнего библейского сюжета об ангелах, которых Господь посылает на землю, чтобы испытать надежность праведников и глубину падения грешников. Ничего своего злого они отнюдь не инициируют.
Петр Вайль: Даже при том, что Булгаков дал в романе портрет Воланда, тот, как и положено нечистой силе, оставался не материальным. С этой трудностью столкнулся актер Вениамин Смехов, когда взялся за роль Воланда в спектакле Театра на Таганке.
Вениамин Смехов: Любимов все время шпынял меня: "Ты литературный человек, ты играешь, как читатель". С Воландом отношения актерские должны были быть выстроены вопреки читательскому восторгу. Юрий Визбор был первым из моих друзей, кто знал наизусть весь роман. Это было такое время, когда обменивались по телефонам фразами из романа. И Воланд был едва ли не самым цитируемым. И вдруг я его получил.
Этапы были такие: номер один - я справлялся с собой, как с читателем; номер два - я ненавидел в себе малоэффективного актера; в-третьих - я ненавидел Любимова, который мне все время говорил слова приблизительного свойства и никак не мог рассказать, кто же такой Воланд. А мне это было и не нужно. Я вроде сам чувствовал. Но как его вытащить, как его воплотить - было очень трудно. Для читателя это существо-человек, а для актера, конечно, человек.
Петр Вайль: Какой именно человек? Кого все-таки имел в виду Булгаков?
Мариэтта Чудакова: Можно сказать абсолютно точно, что в 31-м году совсем для нового замысла романа о человеке, близком ему самому, о судьбе художника, он воспользовался каркасом старого замысла. Вот тогда он ясно отдавал себе отчет, что если в центре романа всемогущее существо, то его будут проецировать на Сталина. Я хотела бы подчеркнуть эту разницу: не задумал, что это Сталин, а просто ясно понимал, что без этой проекции не обойдется.
И дальше, с каждым годом писания романа, это становилось все очевиднее. Сталин все больше приближался к всемогущему существу, владевшему душами и жизнями, а Булгаков все яснее это понимал. Вот почему когда весной 39-го года он читает узкому кругу друзей (заметьте, нет в архивах КГБ ни одного свидетельства того, что кто-то донес), недаром они, как записала Елена Сергеевна, "слушали, окоченев". Потому что среди слушателей, наверное, были и не робкого десятка, но леденила кровь в жилах мысль, что же произойдет, если роман будет предан огласке? Потому что Сталин в виде сатаны - это уже нечто.
Яков Кротов: Воланд - проекция человеческой несвободы. Проекция человеческого стыда и греха. Когда человек огладывается на прожитую жизнь и видит, что он пребывает в академиках, в публичном доме, в камере смертников, то с ужасом себя начинает спрашивать: как я сюда попал? Наверное, какая то нечистая сила. Дудки! Это мы сами. Наша несвобода приводит нас в такие места, для которых мы не созданы.
Петр Вайль: Понимание того, что все дело в нас, дало ключ к роли Воланда Вениамину Смехову.
Вениамин Смехов: Я все время не только от Любимова, но и от самого себя получал отметки исключительно два с минусом. Мне все мешало. Мешал сам себе я. Мне было очень досадно. А Любимов вдруг на себя направлял лампочку и, непоправимо прекрасный супермен киноэкрана 40-х - 50-х годов, выпучивал свой цыганский глаз и говорил куда-то в пространство: "Люди, люди, порождение крокодилов! Вот так, Вениамин, ты должен играть Воланда".
Мудрый вечный печальник, человек, которому неинтересно жить. Все это было, и все эти люди были, и только ничтожно, что они все повторяют, все повторяют. И пошла роль. Театр на Таганке очень идет Воланду. Потому что по любимовской школе общение со зрителем - это общение с партнером. Зритель - партнер. Как это хорошо для Воланда! Гляжу в зал и говорю: "Люди как люди, любят деньги, это всегда было, человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны".
Петр Вайль: "Мастер и Маргарита" вероятно, самый известный, любимый и популярный русский роман ХХ века. Можно сказать, что эта книга и ее герои растворились в читающей массе. Сделались фактом общественного сознания. И произошло то, что происходит в этих случаях всегда. Отличник, приставленный к двоечнику и хулигану, не исправляет его, а сам начинает курить и ругаться матом. Так же точно массовое сознание не поднимается до высот гения, а снижает его до себя. "Что ты все сомневаешься, как Гамлет?", "Он ревнивый, как Отелло", "Все лежишь и лежишь, как Обломов". Детали отбрасываются, нюансы срезаются. Великое произведение, становясь популярным, неизбежно упрощается, зло банализируется, добро опошляется.
Безусловно, возможность соотнесения с собой - одна из причин ошеломляющей популярности "Мастера и Маргариты". Но со времени появления книги прошло четыре десятка лет.
Лев Рубинштейн: Должен признаться, что давно не перечитывал роман, и как-то он для меня с тех пор потерял не то что бы актуальность, но остроту. Воланд перестал для меня быть такой животрепещущей фигурой. Он для меня остался литературным персонажем. Подозреваю, что весь роман постепенно становится произведением детским. Я помню его невероятную популярность в моем поколении, помню середину 70-х годов, когда книгу освоила тогдашняя хипповская компания. Это для них было чуть ли не священное писание. Они друг другу раздавали клички, кто Гелла, кто Коровьев, а кто и Воланд.
Петр Вайль: А почему именно эта коммуна так восприняла?
Лев Рубинштейн: Им, видимо, была нужна какая-то главная книга. Они тоже нуждались в защите и покровительстве сил не литературного происхождения.
Петр Вайль: А вы можете вспомнить свое первое впечатление от Воланда?
Лев Рубинштейн: Безусловно, было сразу понятно, что это такая модификация Мефистофеля, персонаж, который под видом нечистой силы, под видом зла, приехал для того, чтобы творить добро и наказывать зло, тестировать людей на совестливость и порядочность. Но надо сказать, что более живыми, более цитатоёмкими персонажами были другие, более трикстерного свойства, вроде Коровьева или Бегемота.
Петр Вайль: А почему и как изменилось ваше отношение к роману и к Воланду со временем?
Лев Рубинштейн: Это свойство многих произведений. Не помню, в какой работе у Тынянова была мысль, что многим книгам свойственно со временем, как это он метафорически писал, "из мансарды через гостиную спуститься в детскую". Такова судьба многих классических произведений, которые были, безусловно, взрослыми, влияли на идеологию целых поколений, а потом становились увлекательным детским чтением. Видно, какой -то идееобразующий момент романа, вложенный Булгаковым и подхваченный первым и вторым поколениями читателей, постепенно стал стираться, а осталась авантюрная составляющая. Авантюрная, фактурная, веселая. Сатирическая.
Петр Вайль: Что до утраты интереса ук книге, может, тут не в воландовской линии дело, а в линии Иешуа. Когда целые поколения российского образованного сословия изучали Евангелие по "Мастеру и Маргарите". Они само-то Писание не читали, а воспринимали булгаковскую интерпретацию. Но когда обращаешься к первоисточнику, видишь, насколько любая интерпретация бледнеет, даже испытываешь некоторую неловкость. Я сейчас, когда открываю "Мастера и Маргариту" и вижу диалог Понтия Пилата с Иешуа, мне становится не по себе. Неловко, как бывает на плохом спектакле. Не могут разговаривать так эти персонажи.
Яков Кротов: В 60-е годы сознание было сдавленное, смутное, и поэтому человек одинаково зачитывался и "Мастером", и "Архипелагом", хотя все-таки это примерно то же самое, что любить и конституцию и севрюгу с хреном. Поэтому мне кажется, не случайно священник Михаил Ардов, человек, выросший в очень интеллигентной семье, лет шесть назад разразился такой ковровой бомбежкой по "Мастеру и Маргарите" - именно потому, что там нечистая сила, а Иисуса нет. Верно, Иешуа - это не Иисус. Но дело в другом. Это показатель того, что человек интеллигентный, то есть выросший в среде, профессиональная особенность которой - разделять, уметь отслаивать знак и означаемое, эту способность либо утерял, либо никогда ею не обладал. Если ему показываешь рога, он уверен, что это рога нечистой силы. А то, что у нечистой силы рогов нет, что она невидимая, это уже как-то утрачено. Тут сказывается и общее понижение культурного уровня, в том числе, и у интеллигенции, и общая нечистая совесть.
Мне кажется, что этот роман вытесняется из сознания потому, что он слишком бьет в больную точку. Я не слишком верю в людей, которые не могли прочесть Евангелие в 60-е годы. По моему личному опыту - было бы желание. Можно было достать в 69-м году и Евангелие, и "Плейбой" - это вопрос энтузиазма. В конце концов, я знаю людей, которые переписывали Евангелие от руки. Я сам перепечатывал. Нет, нечего, это советская психология - ах, мне не дали во время Священное Писание.
Во-вторых, конечно, булгаковский Иешуа - это еще один вариант князя Мышкина. Симпатичный, но вполне человеческий. Кто читал Достоевского, тот лучше знает Христа потому что все-таки Христос ближе к братьям Карамазовым вместе взятым, чем к Иешуа. А благодать, она прорывается самостоятельно.
Лев Рубинштейн: Я хотел бы заступиться за евангельскую составляющую романа, которая стала камнем преткновенья. Религиозные пуристы за это склонны книгу чуть ли не проклясть, другие же в этом усмотрели некую смехотворность. Я бы вступился. В этом был момент просветительский. Я просто знаю многих людей, которые сначала прочли булгаковскую историю, а это их подвигло на чтение Евангелия. Пути, как известно неисповедимы. Я знал девушку глубоко религиозную. Никогда она ни в детстве, ни в юности об этом не думала, выросла в нормальной атеистической советской семье. Как-то лежала на пляже где-то в Коктебеле, ей было уже лет 20, а рядом пристроилась компания молодых людей. Почему-то у них было Евангелие, и они его читали, жутко ерничая, передразнивая. До нее доходили кощунственные интонации и слова. Она пришла домой, прочитала Евангелие и стала глубоко верующим человеком.
Петр Вайль: Популярность этого романа остается невероятно высокой. По каким-то социологическим опросам из всей литературы русского ХХ века "Мастер и Маргарита" продолжает оставаться на первом месте. Что это? Нынешние-то уже, если захотят, Евангелие могут прочесть сами, сатира ускользает очень сильно, потому что и мы-то эти реалии ловили только потому, что быт 30-х годов был похож на быт 70-х годов, а что для них?
Лев Рубинштейн: Во-первых, ускользает фактурная составляющая сатиры: что такое торгсин, почему надо где-то что-то покупать за валюту...
Петр Вайль: У меня был знакомый, который отсидел 12 лет за валютные операции, а потом эмигрировал. Когда потом приехал в Россию, не мог ходить по улицам, потому что везде видел вывески "Обмен валюты".
Лев Рубинштейн: Может быть не понятна фактурная составляющая, но природа остроумия - над материалом. Мы все, особенно, если не прочитали комментарий Лотмана, читаем "Онегина" и вчитываем туда свой смысл. Я думаю, что такое свойство любой литературной удачи - способность не только вычитывать из текста, но и вчитывать в него свой опыт.
"Мастер и Мапгарита" - произведение классическое, Когда я говорил, что оно стало детским, не совсем точно ваыразился. Оно стало массовым и - соответственно, детским тоже. Как "Робинзон Крузо", который был написан как взрослый философский роман, где был философия раннего капитализма, индивидуализма, трактовались возможности человека. По моим представлениям, роман Булгакова вот такую свою составляющую потерял. А как увлекательное, бесконечно симпатичное и блистательное чтение - остался.
Петр Вайль: И образ Воланда уже не является таким загадочным потому, что сейчас никто не соотносит его со Сталиным.
Лев Рубинштейн: Нашим поколением эта версия романа прочитывалась как заклятие власти, заклятие страха. Это сопоставление со Сталиным не зря существует: интеллигенция вольно или невольно этими заклятиями занималась. Лучше получалось, когда невольно, не впрямую. Вот такой Воланд с чертами Сталина.
Петр Вайль: Это получалось не впрямую, но очень узнаваемо: Воланд-Сталин.
Мариэтта Чудакова: Булгаков на это пошел, и в этом самое интересное в проблеме. Я не могла литературно понять сцену бала у Воланда до трех пор, пока вдруг не увидела сквозь текст, что она непосредственно выросла из сна Татьяны в "Евгении Онегине". Она ни на что не похожа в русской литературе, так же, как в русской литературе ни на что не похож сон Татьяны. Булгаков настолько ориентировался на Сталина, что в этой сцене он вписал между строк слова для одного читателя, для Сталина. Он дает ему ответы на некоторые вопросы. Продолжает их переписку. Хотя переписки никакой не было, были только его письма к Сталину. "Как же ваши мечтания? - говорит Воланд. - У меня нет больше никаких мечтаний, - отвечает Мастер".
Булгаков наивно предполагал, что Сталин помнит его письмо 31-го года, где он пишет: личное мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным к вам и поговорить. То есть, в книге Булгаков Сталину писал, что у него нет больше мечтаний. И когда Маргарита говорит: "Я нашептала ему самое соблазнительное, но он отказывается от этого", Воланд говорит: "Да, есть еще более соблазнительное". Булгаков этим давал понять: больше не прошусь за границу. В этой сцене он, обращаясь лично к Сталину, продолжает свою серию писем к нему. Он почему-то надеялся, что Сталин не будет потрясен и возмущен тем, что он в виде сатаны изображен. А начиналось все с того, как мне кажется, что Булгаков хотел пояснить: дьявол уже в Москве.
Петр Вайль: Вожди были частыми закулисными героями советской культуры. Упоминаться они могли только в славословиях, но подразумевались по-разному.
Лев Рубинштейн: В фильмах Ромма Ленин получался в виде рефлексирующего интеллигента, в виде человека нашего круга. В пьесах Шатрова он был шестидесятник, острящий и беспрерывно хохочущий. А Сталин, видимо, завораживал каким-то образом, как питон. Он и Пастернака заворожил, и Мандельштама в каком-то смысле. Это было заклятие. Опыт этого заклятия освобождал огромную креативную энергию, которая уже передавалась следующему поколению.
Петр Вайль: А поскольку у общества всегда есть потребность в демонологии, то общество советского периода питалось как раз за счет власти. Психиатры знают, что мания преследования и мания величия в СССР всегда были связаны с властью. Мания преследования - тебя преследует милиция. Никакие не Эринии, не богини мщения, а самый простой участковый милиционер.
Лев Рубинштейн: Или ЖЭКовский сантехник, который вымогает у тебя деньги.
Петр Вайль: А сейчас это питается специальными демонологическими книжечками, которые продаются в любом газетном киоске. И потребности соотнести это с фигурой власти уже нет.
Лев Рубинштейн: Если к Булгакову как к идейному писателю через них идти, то вообще ужас получается. Он выстраивается в их ряд. А разница лишь в том, что "Мастер и Маргарита" - просто очень хорошо написанная книга.
Петр Вайль: Само по себе зло - не герой, - говорит священник Яков Кротов.
Яков Кротов: Зло не привлекательно. Я еще раз повторяю, что Воланд - это не зло, это проекция доброй способности человека, способности совопрошать себя вместе с Богом. Воланд - это если уж и дьявол, то в ветхозаветном смысле слова, где речь идет о собеседнике, о том, кто помогает Богу, как в Книге Иова, решить какую-то важную задачу. Воланд заставляет нас задуматься о грехе, но он сам в совершенно четком смысле безгрешен. Он не прелюбодействует, он не ворует, он скорее только раздает. Это действительно, ангел в неангельских обстоятельствах.
Кроме того, эти старые проблемы действительно связаны с романами воспитания и с тем, что человеку отрицательный герой всегда симпатичнее сугубо положительного. И чтобы положительный герой стал симпатичным, надо его слегка поперчить. Если это Пьер Безухов, пусть будет хотя бы полный. Это уже делает его слегка комической фигурой, как Карлсона, и посимпатичнее. Дело в том, что в прямом мире, конечно, человек глядел бы прямо на святого. Но человек - кривая фигура, которая живет в искривленном мире, и поэтому здесь часто именно кривая связывает нас с небом. А когда прямая линия - это герои средневековых житий, лубочные персонажи - мы инстинктивно чувствуем в них какую-то большую неправду. А где неправда, там как раз настоящий сатана.
Петр Вайль: Вокруг "Мастера и Маргариты" существует устойчивое суеверие. Все, связанное с романом, если не опасно, то зыбко, тревожно.
Вениамин Смехов: Только спустя долгое время я узнал, что это опасный герой и произведение опасное. Как и "Пиковая дама". Но почему-то мне кажется, что если сильно любить, то мистика отступает. Может быть, такая была безумная любовь к этому образу и к этому спектаклю, что мистики нет.
Петр Вайль: Тем не менее, какая-то чертовщина наблюдается. Например, никак не удаются экранизации. "Мастера и Маргариту" собирался снять Роман Поланский - не вышло. Летом 2003-го объявили, что вроде готовится "Мастера" снимать Том Тыквер, автор картины "Беги, Лола, беги", назывался даже исполнитель роли Воланда - Джонни Деп, но что-то ничего об этом не слышно. Давно уже сделал фильм по "Мастеру и Маргарите" Юрий Кара, но где этот фильм? Несколько лет идет разговоры о телесериале - режиссер Владимир Бортко. Лишь две экранизации есть точно: телевизионный польский и югославский фильм 1972 года, режиссер Александр Петрович. И все.
Яков Кротов склонен несколько снизить мистический образ.
Яков Кротов: Воланд это всего-навсего Хлестаков, только в советском варианте. Воланд, Остап Бендер - это герои одного ряда. Это такой гвоздь в ботинке, который должен послужить проверкой: у человека нога деревянная или живая? И если деревянная, он даже не заметит этого Воланда. А если живая, начнет хромать.
Петр Вайль: Однако, когда в 60-е роман "Мастер и Маргарита" только появился, Воланд вызвал не только личный, но и общественный отклик. Даже энтузиазм.
Вениамин Смехов: Он желал зла, вечно свершал благо и приводил этим нас, в общем-то, оппозиционеров и антисоветчиков в душе, в восторг оттого, что он совпадал с нашими благими намерениями. Чтобы не было этих Соковых, Лиходеевых, чтобы вся эта тварь сгинула. И приятно было, что Воланд за нас все это исполнял. Раз - и нет этого идиота, этого мерзавца, этого Варьете. Какая радость, когда за тебя все делают какие-то силы.
Петр Вайль: Воланд - такой академик Сахаров, только без гуманистических наклонностей?
Вениамин Смехов: Замечательно! Скажем, коллективный: Сахаров, плюс Солженицын, плюс Шаламов, плюс Евгения Гинзбург и так далее. В общем, свершаются чудеса, о которых с детства мечтали, а во взрослом состоянии взяли и поверили в них. И все это делает мой герой Воланд.
Петр Вайль: Что касается линии Воланда, всей московской сатирической, по-моему, она очень даже жива. Эта плохая квартира на Садовой - по-прежнему культовая точка. Так вот, есть ли место в сегодняшней Москве для вот такого воландоподобного персонажа? Что бы он тут делал?
Лев Рубинштейн: По-моему, нет. Воланд попал в уже советскую Москву, но общался с еще не до конца советскими людьми. Я, например, понятие "советский", не как в обозначение территории или государственного строя, а способ сознания, всегда отношу к годам позднего Советского Союза. К тому времени, которое я помню сам. Когда уже действительно вымерли люди, которые успели поучиться в гимназии. Тогда возникло то, что в 70-е называли "советский народ", "новая общность людей", среди них тому Воланду было делать нечего. Недаром он и не появился. Не реинкарнировался ни в каком сколько-нибудь равновеликом литературном произведении.
Яков Кротов: Если бы Воланд прибыл в Россию 70-х - начала 80-х, его бы никто не заметил, потому что не допустили близко ни к какому варьете. Никакой гипноз бы не помог. Это была эпоха полной бессовестности. Эпоха деревянная, а не живая. Я сильно опасаюсь, что и сегодня, если Господь пошлет своего ангела в город Москву, его никуда близко не допустят, и никакое всемогущество ему не поможет, потому что Воланд силен и полномочен только там, где у людей есть совесть. Не случайно 10-12 лет назад, объясняя, почему в России не удается то, что удалось в Прибалтике, в Польше, в Чехии, говорили о поколенческом факторе, о том, что те не столько времени были под большевиками. Что-то такое трудноопределимое сохранилось, какая-то традиция цивилизации, культуры, права, порядочности и совестливости.
Петр Вайль: О возможности и нужности появления Воланда в сегодняшней России Вениамин Смехов придерживается прямо противоположной точки зрения.
Вениамин Смехов: Думаю, что сейчас его не хватает. Насчет 30-х было понятно. Мы все были пропитаны контридеологической литературой Зощенко, Ильфа и Петрова и самого Булгакова. Казалось естественным, что какие-то силы, хотелось верить, высшие, должны распорядиться, чтобы с этой Богом данной землей стряслась какая-нибудь правильная беда. Октябрьская катастрофа - конечно, нарушение всех Божьих заветов. А Воланд чудился посланцем в правильное время и в правильном месте.
Сейчас есть его нехватка. Сейчас, когда я знаю, какое бедствие терпят люди науки или мои коллеги, и у меня самого нелады с этим делом: сыграть - а на что жить? Я только что поездил по моим любимым городам - Казань, Самара, Нижний Новгород, Омск - ничего не меняется. Меняется только то, что, слава Богу, пока нет цензуры, изменилась возможность людей ездить и пока что-то произносить. Но абсурд в том, что, не имея никаких данных о том, что за эти годы стала улучшаться жизнь, я имею в виду детей, образование, криминал, стариков, искусство, науку - на фоне несделанного очень хорошо выглядят те, кто руководит. Они между собой решают свои вопросы, амбиции. Ничего не меняется - значит, Воланду можно было бы вмешаться.
Яков Кротов: 20-30 годы - эпоха омерзительная, потому что это агония всего того, что оставалось от старого мира. Как говорила Раневская: "Как я стара! Я еще помню порядочных людей!" Но в то же время уже на моей памяти была тоска по 20-м годам и отчасти по 30-м, потому что тогда еще были живы последние люди, которые хранили традиции нормальной жизни. Они тоже часто были бессовестными, а все-таки что-то оставалось. Булгаков зафиксировал как раз переломный момент, когда, как писал Бердяев, "приходил новый антропологический тип". На смену и Лиходееву, и Римскому, и вот этим врачам приходили одинаковые, клонированные, оловянные одинаковые гомосоветикусы, у которых уже не было трещинки, куда бы мог проскользнуть и Бегемот, и Воланд. Холодные, в пиджачках, все по инструкции - это уже не бессовестность, а механическое поведение человека. Бессовестный человек все-таки знает, что он бессовестный, а советский человек даже этого не подозревал и умирал в полном убеждении, что ничем никогда и никому не причинил зла. И на исповедь таким же убеждением часто приходит.
Петр Вайль: И сейчас тоже?
Яков Кротов: И сейчас тоже, к сожалению. Сейчас советская бессовестность трансформировалась в бессовестность псевдокапиталистическую. Дело в том, что капитализм состоит не из частной собственности, а, по крайней мере, из правового государства, демократии, определенной буржуазной психологии, а частная собственность, она и у питекантропов была на кремневый наконечник стрелы. Этого всего нет. В результате, сейчас происходит возвращение не в капитализм, а в эпоху пореформенную, как в 1870-е годы, когда человек был убежден, что если он сумел своровать из казны миллион, значит, он капиталист - потому что имеет представление о частной собственности.
Я думаю, не случайно, что "Мастер и Маргарита" в этих условиях оказался слегка задвинут, потому что совесть этих псевдояппи он будит еще острее. Кому это приятно? В 30-е годы люди еще помнили, что по Москве человек в подштанниках должен идти только в сопровождении милиционера, и только в участок. У нас сейчас я вхожу на станцию метро "Улица 1905 года" рядом со своим домом, там стоят трое молодых людей и, торжественно гигикая, справляют малую нужду прямо на рельсы - никак не могут на контактный попасть.
Вениамин Смехов: Вообще страна заключена между двумя позициями не мной это сказано - Страна Дураков и Страна Чудес. Воланд как раз представитель второй, как вся наша культура - невообразимо чудесная и необъяснимая с точки зрения здравого смысла. При всем том, что все было подавлено, как-то произрастало и продолжает произрастать целое поколение талантливых людей. Это же Страна Чудес! А с другой стороны, Страна Дураков продолжается - голосуют за те же идиотские лозунги, не имеющие никакого отношения к тому, что может составлять национальную гордость великоросса.
Яков Кротов: Воланд на кого не действовал? На чекистов. Они в него не попадают, он все-таки ангел, но и он с ними ничего сделать не может. Эти люди имеют такую экземпцию, по языку католического богословия, потому что совести-то нет, кожанка только. Сегодня Воланд, если бы пришел, оказался бы в основном среди силовиков - в банке ли, в цирке ли, в кафе каком-нибудь. Там люди, у которых кожаная чекистская одежда вместо совести абсолютно их экранирует. И ничего бы Воланд с ними не сделал потому, что у них с одной стороны концепция государственной безопасности, с другой - новая конституция, с третьей - инструкции. Все-таки в 30-е годы Россия не вела войны на своей территории. А в 80-е и 90-е и дальше Россия постоянно ведет войну, в которой каждый день гинут от десяти до двадцати мирных и военных людей. Это не та ситуация, когда приходят ангелы. Они приходят в сравнительно мирное время.
Петр Вайль: Продолжаем беседу со Львом Рубинштейном. В программе Коммунистической партии были записаны три главные задачи: построение материально-технической базы коммунизма, создание новых производственных отношений и воспитание нового человека. Материально-техническую базу смешно обсуждать, создание новых производственных отношений - это вообще непонятно что такое, думаю, они сами не понимали, кто писал. А вот что касается воспитания нового человека, по-моему, вышло.
Лев Рубинштейн: По моему, да. Это, безусловно, вышло. Как раз некоторое радостное недоумение у меня вызывает то, что этот самый человек, по крайне мере частично, проявляет некоторую способность к переосознанию, к перевоссозданию себя самого. Наблюдая некоторых представителей поколения после меня, я вижу в них свободу.
Петр Вайль: Они лучшие, чем мы?
Лев Рубинштейн: Лучше ли, не знаю. Они другие, они свободнее, многие из них не любят и не хотят знать недавнюю историю, что, на мой взгляд, и плохо и хорошо. Плохо, потому что социальные последствия исторического склероза слишком хорошо известны. Но хорошо, потому что выросло поколение, для которого этот цитатный фонд, эта иконография, которые были для кого-то символом веры, а для кого-то источником деконструирования и иронических манипуляций с властью и системой - все это для них неведомо. Жалко, потому что с ними трудно шутить. Но у них нет необходимости "смеясь, расставаться с прошлым", потому что это не их прошлое.
Петр Вайль: Там какая-то другая иерархия выстраивается. Помните, был популярный анекдот советской эпохи, о том,что в будущей энциклопедии будет написано: "Никита Сергеевич Хрущев - мелкий политический деятель времен великого Райкина". В величии-то Райкина уже возникают большие сомнения, но сама постановка вопроса верна. Действительно, перевертыши происходят. Эта молодежь очень приблизительно знает, кто такой Ленин и что он сделал. У меня тоже есть ощущение, что знаний у них меньше. Но это ведь мы говорим о знаниях с нашей точки зрения. А с компьютером обходимся совсем не так ловко - это тоже знания.
Лев Рубинштейн: Я на своих знаниях не настаиваю, просто немножко жалко. Мы на этом выросли, мы разговариваем с помощью этих кодов, социальных цитат. Для нас фраза "коммунизм - это советская власть плюс электрификация страны" - кладезь. А для них она и всякие связанные с ней шутки - неппонятны. Это уже коммуникативная проблема.
Петр Вайль: Ко мне недавно подошла моя коллега, постарше меня, и спросила, посмотрев фильм "Бумер", что означает фраза: "Там в конце недели на компах сто пудов двадцатка мается". Я должен был объяснять, что в конце недели на компьютерах зарабатывают столько, что точно 20 тысяч долларов соберется.
Лев Рубинштейн: А Воланд должен вылезти откуда-то из экрана монитора или в виде невероятно мощного вируса, который что-то в жизни подправит.
Яков Кротов: Если говорить об актуальности, то какая самая знаменитая фраза из романа? О том, что москвичей испортил квартирный вопрос. Сегодня, как и в 30-е и в 60-е годы, если мы говорим о российских интеллектуалах, которые не выполняют своего долга именно как интеллектуалы, то есть долга критического, свободного и ответственного анализа и синтеза, то поскреби - через з две-три ступеньки окажется, что человек очень нуждается в квадратных метрах, и чем у него их больше, тем больше хочется. Здесь булгаковская сатира ничуть не устарела. Ради квартиры в Москве продадут и Кавказ, и Булгакова, и что угодно.
Петр Вайль: И никакой Воланд не поможет.
Яков Кротов: Да, ему прописку явно не дадут, потому что он лицо кавказской национальности, не московской.
