Передача пятая >>>
РАЗРЕШЕНИЕ
Итак, после недельного пребывания в Москве, напуганной недавними судами чести и закрытым письмом ЦК ВКП(б) происках американского империализма и необходимости повышения бдительности, СТЕЙНБЕК И КАПА, неведавшие о причинах московской настороженности и неприветливости к ним, но явственно их ощутившие, получили, наконец, разрешение вылететь за пределы советской столицы.
Все уверяли нас, что за пределами Москвы все будет совершенно иначе, что там нет такой суровости и напряженности.
Это расхожее среди иностранных журналистов и дипломатов мнение безусловно имело реальные основания. Но не надо забывать, что Москва не собиралась ни на каплю ослаблять свой надзор за каждым шагом иностранных гостей даже тогда, когда они находились и в далеке от нее. Когда Стейнбек и Капа под присмотром сопровождающих ходили по московским магазинам и музеям, еще не ведая, что суровый зам министра иностранных дел СССР (бывший прокурор на расстрельных показательных процессах) Андрей Вышинский милостиво утвердил план их поездок по Союзу, в Москве уже шло разделение отвественности по надзору за ними на Украине.
Секретно. В 2-х экземплярах. (1-й - в адрес, 2-й - в дело) 5 августа 47-го года. И.о. ЗАВ ОТДЕЛОМ ПЕЧАТИ МИД СССР
товарищу ВАСИЛЕНКО
В связи с Вашим запросом по телефону сообщаю:
1. Работу с Стейнбеком и Капа начал ВОКС ( при участии Союза Советских Писателей). В их первой поездке на Украину Стейнбека и Капа сопровождает Зав. Американским отделом ВОКС И.Д.Хмарский.
2. Контроль за фотосъемками возложен на сопровождающего Стейнбека и Капа работника ВОКС ( в этой поездке на тов. Хмарского).[...]
Заместитель председателя правления ВОКС А.Караганов
"6 ЧАСОВ ЛЕТА"
7 августа 47 года Стейнбека и Капу ни свет, ни заря отвезли на аэродром. Выйдя из машины они мельком увидели ту, другую Россию, с которой так жаждали познакомиться поближе.
В это предрассветное время в московском аэропорту толпились люди: поскольку все самолеты вылетают рано утром, пассажиры начинают подъезжать сюда сразу же после полуночи. Одеты они по-разному. На ком-то меховые шубы, которые согреют в арктическом климате Белого моря или на севере Сибири, на других легкая одежда, которая вполне подходит для субтропиков Черноморья. Шесть часов лета от Москвы - и вы можете попасть в любой климат, какой только существует на свете.
Могли, конечно!.. Если бы не 47 год, а вы бы не были иностранцем. Для иностранцев существовала 40-километровая зона вокруг Москвы, внутри которой многие места, огороженные от постороннего глаза высокими заборами и охраняемые вохрой, были запретными и органиченное количество дозволенных маршрутов, на каждый из которых следовало (как в случае Стейнбека) получать специальное разрешение. Да и советские люди могли тогда "попасть в любой климат, какой только существует на свете" только теоретически...
Впрочем, от советских, покорно ожидавших на своем убогом скарбе небесного перемещения по "просторам Родины чудесной" , воксовских гостей немедля отделили.
Нас провели через зал ожидания в боковую комнату, где стояли стол, несколько диванов и удобные стулья. И здесь под строгим взглядом нарисованного Сталина мы пили крепкий чай, пока не объявили о посадке на наш самолет.
"ЧТО ВОЛНУЕТ БОЛЬШИНСТВО АМЕРИКАНЦЕВ"
Пока ждали рейса, Стейнбек скрупулезно переписал все награды на мундире написанного маслом генералиссимуса и добавил: "Здесь будет весьма кстати обсудить то, что волнует большинство американцев". Что же их, по мнению будущего лауреата Нобелевской премии, тогда, в 47-м, их волновало?
Все в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока. Его портрет висит не то что в каждом музее - в каждом зале музея. Его статуи установлены на фасаде каждого общественного здания. А его бюст - перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. В парках он сидит на гипсовой скамейке и обсуждает что-то с Лениным. Дети в школах вышивают его портрет. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом доме есть по крайней мере один его портрет. Одной из самых могучих индустрий в Советском Союзе является, несомненно, рисование и лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина. Он везде, он все видит. Концентрация власти в руках одного человека и его увековечение внушают американцам чувство неприязни и страха, им это чуждо и ненавистно. А во время общественных празднеств портреты Сталина вырастают до немыслимых размеров. Они могут быть высотой с восьмиэтажный дом и пятидесяти футов шириной. Его гигантский потрет висит на каждом общественном здании.
Уж не знаю, как "большинство американцев", но самого Стейнбека сталинская тема в 47-м весьма волновала. И всюду, где он бывал тогда в Советском Союзе - в Москве, Киеве,Тбилиси, Сталинграде - он пытался ее обсудить. (Те иностранцы, кто находился в России к тому времени куда дольше автора "Гроздьев гнева", знали, что это - табу, нарушить которое в разговорах с советскими гражданами можно разве что шепотом и под одеялом; да и то - не со всеми). Советских собеседников Стейнбека его вопросы о Сталине, как правило, пугали. Но, надо сказать, от ответов они не прятались. Потому что были к ним подготовлены. (Мне, вот, только и теперь, по прочтении многочисленных секретных отчетов об этих беседах неясно: понимал ли тогда сам знаменитый американец, что неподготовленных собеседников о Сталине у него в 47-м не было?..)
Мы разговаривали об этом с некоторыми русскими и получили разные ответы. Один ответ заключался в том, что русский народ привык к изображениям царя и царской семьи, а когда царя свергли, то необходимо было чем-то его заменить. Другие говорили, что поклонение иконе - это свойство русской души, а эти портреты и являются такой иконой. А третьи - что русские так любят Сталина, что хотят, чтобы он существовал вечно. Четвертые говорили, что самому Сталину это не нравится, и он просил, чтобы это прекратили. Но нам казалось, что то, что не нравится Сталину, исчезает мгновенно, а это явление, наоборот, приобретает все более широкий размах. Какова бы ни была причина, очевидно одно: все в России находится под постоянным сталинским взором - улыбающимся, задумчивым или суровым. Это одна из тех вещей, которую американец просто не в состоянии понять.
Сопоставляя этот фрагмент "Русского дневника" Стейнбека с упомянутыми уже секретными отчетами о его разговорах о Сталине, я подметил, что не все из перечисленных писателем ответов его советских собеседников о сталинских изображениях (рассуждения о царистской окраске национального русского восприятия и о портретах Сталина как суррогате иконы, к примеру) вошли в донесения о поведении Стейнбека. Свои предположения, почему это произошло и кто были те "некоторые русские", кто ускользнул от внимания авторов прочитанных мной донесений, я высажу чуть позднее.
А сейчас стоит отметить, что молчаливые размышления Стейнбека за чаем под портретом вождя в московском аэропорту выплеснулись буквально через 2 дня в Киеве. В субботу, 9 августа 47 года, там было составлено секретное донесение, в котором сообщалось:
Тов Хмарский говорил со Стейнбеком о т. Сталине.
Стейнбек сказал, что он считает неправильным имеющийся в СССР культ Сталина. Неправильно, что Сталин так долго находится у руля управления страной.
Тов.Хмарский выразил удивление: - почему неправильно? Ведь это - гений, доказавший в тяжелейших испытаниях свою способность руководить жизнью всего советского народа.
На это Стейнбек ответил так: у нас Рузвельта переизбирали четыре раза. Если бы его кандидатуру поставили пятый раз, то я бы, при всем своем преклонении перед Рузвельтом, голосовал бы против. Излишне долгое правление одного человека приводит к излишнему централизму и к тому, что человек подчиняет своей воле весь государственный аппарат. Правитель должен быть слугой народа, чувствовать временность своего пребывания у руководства, поэтому правителей надо чаще менять. Это наша американская точка зрения.
ПОЛВЕКА СПУСТЯ
Надо ли говорить, что повторяя летом 97-го стейнбековский маршрут 47-года, я ни в Москве, ни в Киеве никаких парадных портретов нынешних вождей и руководителей на казенных зданиях не увидел?
Московский аэропорт по-прежнему был заполнен отлетающими в разные концы бывшего Советского Союза, отягащенными не только чемоданами и тюками, но и - вот он - знак перемен! - заботами о прохождении таможенного контроля. В зале V.I.P. (в "ВИПе", как его здесь называют) по-прежнему - очень удобные кресла, но совершенно новые и заграничные. Любезно предлагают кофе из итальянской кофеварки.
О политических лидерах и государственных деятелях здесь напоминали разве что тихо звучавшая ария жены аргентинского президента из "Эвиты" да карикатура на Ельцина на обложке какого-то журнала, который лениво листал тучный молодой красавец, украшенный запорожскими усами, массивным золотым перстнем и роскошным, но неумело завязаным галстуком. В отличие от изображений Сталина в 47-м, Борис Николаевич выглядел на журнальной картинке ни грозно и ни ласково, а жалобно. Но усатого читателя это изображение российского президента абсолютно не интересовало: он сосредоточенно изучал рекламу самозаводящихся швейцарских часов...
SIC TRANSIT GLORIA MUNDI
А изображения Сталина в этой поездке (в компании с тем же Ельциным, Горбачевым, Брежневым, Лениным и еще каким-то неузнаваемым типом - кажется, Андропов) я в основном встречал там, где торгуют матрешками. Сталин, чаще всего, почему-то, из этих деревянных болванчиков самый маленький и почти неузнаваемый.
Пик спроса на этот товар давно уже прошел. Покупают его по большей части заезжие американцы из числа "наших дорогих соотечественников" и другие заграничные чудаки; и для российских и для украинских граждан это недешево, да и эстетическая ценность близка нулю. Именно поэтому вероятно и перекочевал матрешечный Иосиф Виссарионович со товарищи в зарубежные сувенирные лавки - я встречал их и в Тунисе, и в Мадриде, и в русской бакалее в Бостоне. В одном из магазинчиков Праги, набитом такого рода поделками я недавно расспрашивал троих юных жителей Брайтон-Бич, чьи родители прибыли туда из ныне "нэзалэжной" Украины, знают ли они, кто есть кто из этих деревянных, беременных один другим кукольных мужчин. Старшие девочки признали только (по пятну на лбу) Горбачева; одна назвала изображенного с роскошной шевелюрой Ельцина Клинтоном; а младший- Боря (он интересуется политикой, смотрит даже иногда передачи Ларри Кинга и мечтает стать телевидущим), вглядевшись в тараканьи усики крошечньй куколки Сталина, выпалил: "Саддам Хусейн!"
Вернемся, однако к полувековой давности путешествию Стейнбека:
После четырех стаканов крепкого чая объявили наш самолет, и мы загрузили свой багаж. [...] Люди вносили в салоны свои узлы и складываали их в проходах. Все взяли с собой еду - буханки черного хлеба, яблоки, колбасу, сыр и копченую ветчину. Они всегда берут с собой еду, и мы поняли, что это прекрасная идея. С буханкой черного ржаного хлеба в сумке вам нечего бояться: если что-нибудь случится, два дня вы голодать не будете. Система кондиционирования воздуха обычно не работает.[...] Пахло чем-то кислым, и я долгое время не мог понять, чем именно. Но потом понял. Люди выдыхали запах черного хлеба. Но стоит самому съесть кусок черного хлеба, как запах перестаешь замечать.
В нашем, летящем в Киев "Ту", кондиционеры натужно, но работали. Пахло довольно противно - пылью и дешевым аэрозолем, но исконного - не пятидесятелетней, а многовековой давности запаха России, - запаха черного хлеба вперемешку с луком, чесноком, перегаром и скверным табаком,- запаха, раздражающего непривычных до первой надкушенной ими краюхи черняшки, его как не бывало. Потому что не было черного хлеба. Вообще никто не жевал прихваченное с собой. Все ждали, пока подадут скудную самолетную пищу. А она - это меня поразило на всех рейсах, куда бы не летел - в Волгоград, в Киев, в Тбилиси - всегда была иноземной: канадские галеты, финский сыр, словацкое масло, израильские соки, турецкие сласти. Тут не было места черному хлебу. Хотя вообще-то однаджы в самолете мне его дали. Консервированный "Vollkorn" из Гремании.
ДУХОВНАЯ ПИЩА
В отличие от своих советских спутников по полету в Киев Стейнбек и Капа окормлялись в самолете пищей духовной. Дело в том, что Капа, привычно и безо всякого спроса "одалживающий", как он выражался, книги у их владельцев спер таким образом у московского корреспондента АП Эда Гилмора новый детектив Эллери Куина. Капа, - как вспоминал впоследствии Стейнбек, - "воровал книги до последнего дня пребывания в России. Кроме того, он уводил женщин и сигареты, но это прощается легче."
Надо, наверное, пояснить: западному корреспонденту ввезти в СССР 47 года изданную за пределами Союза на иностранном языке книгу было не так уж сложно. (Я сужу по начитанным мною мемуарам той поры.) Таможенники и пограничники не очень-то владели языками; можно было протащить даже откровенную антисоветчину. Другое дело: объем ввозимого багажа нельзя было увеличивать до бесконечности. А иностранцы везли с собой массу вещей - от одежды на все времена года, лекарств и пишущих машинок до еды, курева, выпивки и туалетной бумаги. Все это повышало ценность ввозимых ими книг, ведь чтобы захватить их, нужно было пожертвовать чем-то существенным. Эти книги превращались во внутриклановую святыню еще и потому, что ими опасно было поделиться с посторонними. Когда через пару лет после приезда Стейнбека другой иностранный корреспондент предложил своей русской любовнице почитать привезенный им "1984" Джорджа Оруэлла, она в ужасе воскликнула: "Что ты со мной делаешь?"(1) (Оба в тот момент осознали, что над ними нависли кары уголовной статьи об антисоветской пропаганде и агитации.) Именно поэтому иностранные книги в СССР 47-го в том узком кругу дипломатов и корреспондентов, где Стейнбек оказался на 2 месяца своим, считались неприкосновенными, а воровство их - страшным грехом. В своем "Русском дневнике" Стейнбек записал:
Если бы Капа одолжил или стащил красавицу жену Эда Тамару, может, это потрясло бы Эда больше, но так бы не разолило.
СНОВА РУССКИЕ ЖЕНЫ
Упомянутая Стейнбеком Тамара была одной из тех немногочисленных "русских жен", регистрация браков с которыми была в 47- запрещена, выезд которым с их мужьями за границу не разрешался, а если мужья выезжали отдельно, то жены почти всегда немедля исчезали в ГУЛАГе.
Именно с ними встречался Стейнбек в "американском клубе" в Москве и в "Метрополе", где большинство из них в 47-м со своими заграничными мужьями проживало.
Об упомянутых им Гилморе и его прелестной наложнице Тамаре поселившийся через 2 года после Стейнбека все в том же "Метрополе" Гаррисон Солсбери вспоминал так:
Все знали, что корреспондент АП Эдди Гилмор забаррикадировал свою комнату на пятом этаже и не показывался оттуда из опасения, что кто-нибудь похитит прекрасную пятнадцатилетнюю Тамару (впрочем, мне казалось, что тогда ей было уже семнадцать), которую он отобрал у английского торговца табаком, сбив его ударом на землю, и отнес как древний рыцарь в свой номер. Так почему же ему не защитить свою дрезденскую куколку - ведь он заставил Уинделла Уилки обратиться лично к Сталину, когда московская полиция отправила Тамару обратно в бревенчатую хибару ее бабушки в пятидесяти милях от Москвы рубить лес? Правда, Эдди не мог жениться на Тамаре, поскольку его жена в Вашингтоне не давала ему развода. Эдди был все время настороже и, забаррикадировавшись, жил в своей угловой комнате. Я не берусь утверждать, что Эдди убил бы каждого, кто посмел бы похитить Тамару, но, думаю, он мог это сделать. Баррикада была весьма необычной. Она была сооружена из банок с консервами, мешков муки, сахара, порошкового молока и других продуктов.[...] Только после смерти Сталина Эдди и Тамара смогли пожениться, и Эдди, наконец-то, привез молодую жену в свой родной город Селму, штат Алабама.
Как рассказывал уже нам Роберт Такер, во второй половине 40-х гг. их было немного - этих "русских жен". Но в истории понимания Западом Советского Союза они, мне кажется, сыграли значительную и до сих пор недооцененную роль. Именно от них их иностранцы узнавали о советской жизни то, что тщательно старались скрыть от стороннего взгляда советские власти. Именно они часто и давали мужьям-журналистам, на основании статей которых и формировалось в значительной степени западной представление о России, тот "черный хлеб" понимания страны, не вкусив которого, невозможно было ощутить прелесть ее аромата.
Думаю, именно они, эти метропольские затворницы, имевшие возможность неподнадзорных бесед со Стейнбеком, и были теми "некоторыми русскими", кто высказал ему крамольную мысль о царистском восприятии Сталина в народе и о сталинских портетах как заменителях икон.
Наверное, об их трагических судьбах и приключениях можно было бы сочинить не один роман. Но... я говорил уже: я - не писатель. Я просто делаю передачу о полувековой давности путешествии писателя Стейнбека. [...]
ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА
В 47-м перелет из Москвы в Киев на полученном по ленд-лизу старом американском транспортном самолете занимал немало времени. Стейнбек и Капа успели проспаться и еще изрядно поскучать над бескайней равниной Украины. Я, следуя по их маршруту через 50 лет, в своем "Ту" чтолько и успел, что наспех перелистать "украинские" страницы "Русского дневника", экземпляр которого к тому времени был уже изрядно потрепан, исчиркан различными пометами, но зато украшен добрым автографом Александра Васильевича Караганова.
В киевских записях Стейнбека я прочел:
Наверное, когда-то город был очень красив. Он намного старее Москвы. Это - мать русских городов/.../ Некогда это было любимое место отдыха царей, и здесь находились их летние дворцы/.../ А сейчас Киев почти весь в руинах/.../ Здесь немцы показали, на что они способны /.../ Одна из маленьких побед справедливости заключается в том, что немецкие военнопленные помогают расчищать эти руины
Боже, как это все-таки много - 50 лет! Русские "цари" давно уже строят свои дворцы и летние резиденции в других краях. А на Украину давно уже в отпуск не ездят. Да и по делам редко.
Немецкие военнопленные давно уже разобрали киевские руины и и понастроили помпезных сооружений в послевоенном русском стиле: сталинский ампир, сталинское барокко, сталинская эклектика... И удивительное дело: почти каждое из эти сооружений чудовищно и безобразно, но все вместе, вдобавок в соединении с более старыми зданиями они создают ансамбль; немолодая и многодетная "матерь городов русских" весьма привлекательна и в меру возраста красива
Может быть оттого, что заботы об оказавшихся за границей детях (русских городах) ее не мучат?
ПРИЛЕТ
Вернемся, однако к "Русскому дневнику" 47 года
На летном поле нас встречали украинцы из местного ВОКСа. Они все время улыбались. Они были веселее и спокойнее, чем люди, с которыми мы встречались в Москве. И открытости и сердечности было больше. Мужчины были крупными, почти все - блондины с серыми глазами. Нас ждала машина, чтобы везти в Киев [...] Нашим гидом был Алексей Полторацкий, крупный человек, немного прихрамывающий из-за раны, полученной под Сталинградом. Это украинский писатель, прекрасно владеющий английским, человек с большим чувством юмора, сердечный и дружественный.
Полторацкий был тогда заместителем председателя Украинского Общества культурных связей, и большинство отчетов о пребывании Стейнбека на Украине, поступивших в секретную канцелярию ВОКСа в Москве принадлежит его перу, поскольку московский сопровождающий американцев Иван Хмарский вынужден был через пару дней вернуться домой. Надо сказать, что принадлежность Полторацкого к писательской братии благотворно сказалась на стилистике его донесений, они живее и читать их легче, чем секретные дневники Ивана Хмарского; впрочем, руководствовался Полторацкий все же инструкциями Ивана Дмитриевича:
Тов. Хмарский дал мне и т. Дмитерко следующую ориентировку об Стейнбеке и Капа: Стейнбек считает свои "Гроздья гнева" пройденным для себя этапом. В настоящее время он пишет пессимистические произведения, считая, что война не принесла ожидавшегося средним американцем разрешения социальных проблем, но не видит выхода из того положения, в котором находится сегодняшняя Америка.
Газета "Нью-Йорк Геральд Трибюн", от которой он и Капа едут, помещает об СССР сравнительно-лояльную информацию, но "к бочке меда примешивает ложку дегтя".
Неясно, едет ли Стейнбек с намерением писать об СССР честную книгу или его наняли написать ответ на "Русский вопрос" Симонова, во всяком случае необходимо быть бдительным. О пьесе Симонова он отзывается как о глупой пьесе. Он заявил, что в СССР интересуется не политикой, а бытом среднего челдовека, особенно колхозника. [...] Резюме из информации т. Хмарского сводилось к тому, что нельзя с уверенностью сказать о наличии антисоветского стремления у Стейнбека. Наша задача - быть бдительными и показать ему факты, которые сами заставят его сделать выводы в нашу пользу и не дать пищи для провокации.(2)
ЛЮБА
Как и Стейнбека, меня ждала машина. И если его встречали радушные сероглазые блондины, то меня - приветливая сероглазая блондинка Люба. (Питавшему слабость к блондинкам Стейнбеку она бы очень понравилась!) Люба - жена Леши, приятеля моего новорусского приятеля Коли. Сам Леша сейчас очень занят решением важных проблем в железнодорожной сфере, а потому поручил встретить меня своей жинке. И она очень рада. Потому что очень уважает Колю, и меня очень уважает, и Радио Свобода, конечно. И еще - Колину жену Иру, которая для нее - образец для подражания: у Иры "джип", вот и мы едем по Киеву на "джипе", Ира занимается бизнесом, и Люба тоже занималась... Но сейчас - в основном детьми и мужем. А в преждней жизни, когда был Советский Союз, а детей еще не было, она была комсомольским функционером. Но нынешняя жизнь ей нравится больше. ("Возможностей больше, и вообще...") И независимость Украины ее тоже устраивает. И то, что Ельцин призвал недавно россиян думать о судьбе Украины ей тоже нравится. Она так и сказала по телефону своей русской родне (она вообще-то русская): думайте о нас, а мы - о вас...
Все это Люба поведала мне, пока мы ехали в гостиницу, в которой Леша распорядился меня испоместить. Из открытого окна "джипа" я глазел на киевлян. Как и Стейнбеку за полвека до меня они мне сразу понравились.
ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН
Тогда он записал:
По дороге в гостиницу мы заметили, как это, наверное, замечают все, что украинские девушки очень красивы, большинство из них - блондинки, с прекрасными женственными фигурами. Они улыбчивы, обаятельны, ходят, покачивая бедрами. И хоть одеты так же, как и москвички, одежда на них, как нам показалось, сидит лучше.
Украинки действительно красивы и улыбчивы и всем, чем надо, покачивают. Но написать, что большинство из них блондинки даже сегодня, когда успехи бытовой химии и импорта заграничных красителей для волос достигли небывалых высот, я бы не рискнул А Стейнбек и не усомнился. Он так это видел. Иначе, чем большинство
А вот одеваются киевлянки ныне не совсем так, как в Москве. Вернее, вот что: молодые - так же (но точно так же, как и в Праге, Варшаве или Лейпциге - один стиль: джинсы, майки (ти-шортс), мини-по летнему времени-юбки...) Но те, кто постарше, в одежде консервативнее своих московских ровестниц. Да и наряды (в массе) поскромнее. - Разница в средних доходах населения все же заметна ... В тех случаях, где ее нет, одеяния киевлянок по форсистости своей московским не уступают.
СЛАВЯНЕ ОТДЕЛЬНОЙ ВЕТВИ
И снова - из "Русского дневника" знаменитого американца:
Хотя Киев разрушен очень сильно, а Москва - нет, киевляне все же не кажутся такими смертельно усталыми, как москвичи. Они не сутулятся при ходьбе, плечи расправлены, на улицах часто слышится смех. Может, это типично для этих мест, ведь украинцы отличаются от русских - это славяне отдельной ветви
Кажется, я понял, почему украинцы показались Стейнбеку нацией веселых и красивых блондинов и блондинок. Тут нет никакого секрета: на Украине его просто куда более радушно и сердечно приняли, нежели в Москве ("там, - по его словам,- нет такой суровости и напряженности"; "эти люди были настроены весьма дружелюбно"). И - такое бывает! - случился "оптический обман": улыбчивые украинские красавицы в восприятии Стейнбека сблизились с привычным и любезным ему образом красивой блондинки, улыбавшейся 50 лет назад с экранов кинотеатров и обложек иллюстрированных изданий.
"РАЗГОВОР ТОЛЬКО ЗАВЯЗАЛСЯ"
А принимали их с Капой по первому разряду . После обильного завтрака - кино про Закарпатскую Украину. Щадя утомленных дорогой гостей - только одну часть. (Стейнбеку кинопропаганда уже в Москве обрыдла.) Затем снова - выпивка-закуска:
В гостинице "ИНТУРИСТ" украинские хозяева устроили нам превосходный обед. На обед подали спелые помидоры и огурцы, мелкую соленую рыбешку, черную икру и водку. Мы ели жаренную днепровскую рыбу и прекрасно приготовленные бифштексы с украинской зеленью. Мы пили грузинское вино, а украинские колбасы были великолепны...
За этим обедом - серьезный для хозяев разговор: им надлежало уточнить с подвыпившими гостями "специфические вопросы" - об их отношении к коммунизму и атомной бомбе. В "Русском дневнике" Стейнбека беседа эта не отражена, но в секретном дневнике Алексея Полторацкого в тот же день записано:
т. Хмарский спросил, какого мнения они об Американской компартии. Капа и Стейнбек единодушно ответили, что они считают ее сектой, которая ведет глупую политику.
Затем Капа заявил, что в своей юности он был сторонником марксизма, но считает, что марксизм также является довольно узкой доктриной.
Разговор зашел об атомной бомбе. Капа сказал, и Стейнбек к нему присоединился, что они считают атомное оружие страшной вещью в руках сил, которые не смогли бы разумно контролировать ее применение. Капа оговорился при этом, что он надеется, что атомная бомба вообще не будет применена в будущей войне, как в этой войне, не были применены газы. И кроме этого он вообще считает, что третьей войны удастся избежать.(3)
Утомленные перелетом, впечатлениями и обедом американские гости давно уже спали, а их бдительные хозяева еще подводили итоги первого дня киевского визита и строчили секретные донесения. Ответ на вопрос о компартии подтверждал прежние опасения. Про атомную бомбу - вселял надежду. Стейнбек, похоже, пытается отмолчатся. (Это настораживало.) Капа, напротив, всюду сует свой нос и подозрительно многословен. (Это тоже настораживало.) "Работу" с ними с ними следовало продолжать теми же методами (демонстрация достижений, выпивка, разговоры, бдительность и еще раз бдительность...) Поздно вечером 7 августа Полторацкий резюмировал:
Таким образом, разговор только завязался. Дальнейшее его развитие последует позже. Общее заключение об их поведении такое, что Стейнбек молчаливо присматривается и предпочитает пока больше слушать, чем говорить. Капа более активен.(4)
9 августа это донесение было прочитано в Москве и легло в сейф секретной канцелярии ВОКСа.
"ТЕКС-МЕКС " ПО-УКРАИНСКИ
Мой первый киевский день завершился куда позднее, чем некогда у Стейнбека. Через час после вселения в респектабельный гостиничный номер, поразивший меня импортными золотистыми водопроводными кранами, в которых напрочь отсутствовала горячая вода, и внушительных размеров японским телевизором, показывающим несколько европейских программ и даже CNN (правда, как-то непривычно: правая часть изображения постоянно перескакивала в левую часть экрана), приехал Леша - гигант, внешностью своей и усами несколько напоминающий Тараса Григорьевича Шевченко, но только веселого и молодого. Он немедля повез меня в какой-то "национально-мыслящий" ресторан (мне очень хотелось вкусить знаменитые яства украинской кухни).
Через 2 часа поглощения борща с пампушками, драников с колбасой, вареников с вишнями и тому подобной снеди, запиваемой горилкой "Княжый кэлых", разбавляемой постоянными разговорами о проблемах процветания экономики независимой Украины ("трудности есть, но все будет хорошо!") и общих знакомых ("давай выпьем за йих здоровье и здоровье йих диток!"), Леша (совсем как его тезка Полторацкий полвека назад) резюмировал: "Разговор только начинается. Давай, съездим поработаем, а вечером его продолжим. И ты еще подивишься, какие ресторанные заведения существуют ныне в столице вильной та нэзалэжной Украины!" И мы разъехались: он в свой оффис, а я в киевское бюро Свободы, поразившее меня внушительными размерами, местоположением (как раз напротив того театра, где некогда подвыпивший Стейнбек силился постичь глубины драматургии "Грозы" Островского (я еще об этом расскажу), а также изобилием юных длинноногих красоток (как они все умещаются в 3 часа ежедневного вещания наших дорогих украинских коллег?)
А вечером Люба на своем "джипе" долго куда-то везла нас по темным улицам, и Леша ввел меня в какой-то подвал и с тихой гордостью спросил: "Ну, как?" Я был потрясен. Мы оказались в ресторане мексикано-техасской кухни (в Текс-Мексе), каких пруд пруди не только в Техасе или Калифорнии, но повсюду от Мадрида до Москвы (в Праге - в 15 минутах ходьбы от моей работы). Вот они - явственные плоды независимой от какого бы то ни было колониального диктата экономической политики! Всей душой устремившись в мировое сообщество, но еще не успев вступить ни в НАТО, ни в объединенную Европу, Украина уже решительно шагнула во всемирное общепитовское братство! Украинский космонавт еще не успел взлететь тогда "на нибо", а тахос с тунцом и курятиной и ребрышки с острым томатным соусом уже совершили мягкую посадку на открытых ныне всем культурным начинаниям просторах Украины!
ХЛОПЦЫ В СОМБРЕРО
Еще не успели нам подать тортиллас и сальсу, чтоб зажевать выпитую по первой текилу, как в зале уже появились гарные хлопцы в сомбреро с гитарами и барабанами. Бодро поприветствовав немногочисленную публику на своем непонятном большинству латино-американском языке ( я разобрал только "Буэнос ночас!"), они немедля принялись за музыкальную обработку закусывающих, переходя от столика к столику и почти не делая перерывов между "кукараччей" и "паломой".
Обсуждать актуальные проблемы развития независимой Украины по причине этого мелодичного глушения стало совершенно невозможным. Покорившись песенной стихии, мы с интересом подметили, что пребывание певцов прерий на вольной Украине не прошло для них бесследно: их жилетки, сорочки и усы более всего напоминали гуцульские, а страстные песнопения были окрашены любезным нам украинским лиризмом. Тут они и добрались до нашего столика и завопили с такой силой, что в фужерах с минеральной водой появилась рябь. Владеющий лишь одним иностранным языком - русским -
Леша растерянно смолк, не зная как обуздать разбушевавшееся искусство. Собрав крохи своего туристического испанского и невпопад разбавляя их вежливыми английскими словами, я стал умолять служителей муз хоть чуточку отойти.
- Шчо ж, нэ трэба, так нэ трэба! Звыняйтэ! - обиженно сказал старшой.
Воспользовавшись минутным затишьем оправившийся Алексей вежливо спросил у меня:
- Ну, как тебе вообще у нас?
Я ответил, что очень, и что много поражающего и неожиданного - и эти мексиканские гуцулы, и удивительная красота старого города, и обилие русской речи на улице, телевизор в номере, столь непривычно изображающий мировые события.
- Минуточку, - сказал Леша, включил свой нательный телефон, с которым ни на минуту не расстается, и опасливо вышел в холл, поскольку вооруженные музинструментами хлопцы снова (уже у соседнего столика) грянули про какую-то "мучачас". Когда подали горячее, он вернулся и радостно сообщил, что сейчас мы покушаем, потом посмотрим ночной город, а когда я приеду в отель, меня переведут в другой номер. "Так надо!"- руководящим тоном сказал мой радушный хозяин. Спорить было бесполезно.
"ЧЕРЕЗ ПАРУ ЛЕТ"
Уже когда влюбившийся в Украину Стейнбек покидал ее, он записал:
Люди, с которыми мы здесь встретились, были очень гостеприимные, добрые м великодушные и очень нам понравились. Это были очень умные, очень энергичные, веселые люди с чувством юмора. На месте руин они с упорством возводили новые дома, новые заводы, строили новую технику и новую жизнь. И неустанно повторяли:
- Приезжайте к нам через пару лет, и вы увидите, чего мы добьемс
В половине второго ночи я под руководством трех гоничных завершил свой переезд в новый номер. За окном чернели "новые дома и заводы", возведенные за те полвека, что прошли с приезда Стейнбека. Телевизор был исправным, но уже было не до него. Горячая вода в золотистых кранах по-прежнему отсутствовала. Но исполненная мягкого украинского юмора коридорная, пожелав мне спокойной ночи, добавила:
- Приезжайте к нам через пару лет и увидите: горячая вода обязательно будет!
1 See: Harrison E.SALISBURY. A Journey for Our Times. A Memoir. Harper&Row Publishers, 1983. Part 27: Olga.
2 ГАРФ, ф.5283, оп. 22с, д. 26, л. 176.
3 Там же, л. 177.
4 Там же.
Продолжение...
РАЗРЕШЕНИЕ
Итак, после недельного пребывания в Москве, напуганной недавними судами чести и закрытым письмом ЦК ВКП(б) происках американского империализма и необходимости повышения бдительности, СТЕЙНБЕК И КАПА, неведавшие о причинах московской настороженности и неприветливости к ним, но явственно их ощутившие, получили, наконец, разрешение вылететь за пределы советской столицы.
Все уверяли нас, что за пределами Москвы все будет совершенно иначе, что там нет такой суровости и напряженности.
Это расхожее среди иностранных журналистов и дипломатов мнение безусловно имело реальные основания. Но не надо забывать, что Москва не собиралась ни на каплю ослаблять свой надзор за каждым шагом иностранных гостей даже тогда, когда они находились и в далеке от нее. Когда Стейнбек и Капа под присмотром сопровождающих ходили по московским магазинам и музеям, еще не ведая, что суровый зам министра иностранных дел СССР (бывший прокурор на расстрельных показательных процессах) Андрей Вышинский милостиво утвердил план их поездок по Союзу, в Москве уже шло разделение отвественности по надзору за ними на Украине.
Секретно. В 2-х экземплярах. (1-й - в адрес, 2-й - в дело) 5 августа 47-го года. И.о. ЗАВ ОТДЕЛОМ ПЕЧАТИ МИД СССР
товарищу ВАСИЛЕНКО
В связи с Вашим запросом по телефону сообщаю:
1. Работу с Стейнбеком и Капа начал ВОКС ( при участии Союза Советских Писателей). В их первой поездке на Украину Стейнбека и Капа сопровождает Зав. Американским отделом ВОКС И.Д.Хмарский.
2. Контроль за фотосъемками возложен на сопровождающего Стейнбека и Капа работника ВОКС ( в этой поездке на тов. Хмарского).[...]
Заместитель председателя правления ВОКС А.Караганов
"6 ЧАСОВ ЛЕТА"
7 августа 47 года Стейнбека и Капу ни свет, ни заря отвезли на аэродром. Выйдя из машины они мельком увидели ту, другую Россию, с которой так жаждали познакомиться поближе.
В это предрассветное время в московском аэропорту толпились люди: поскольку все самолеты вылетают рано утром, пассажиры начинают подъезжать сюда сразу же после полуночи. Одеты они по-разному. На ком-то меховые шубы, которые согреют в арктическом климате Белого моря или на севере Сибири, на других легкая одежда, которая вполне подходит для субтропиков Черноморья. Шесть часов лета от Москвы - и вы можете попасть в любой климат, какой только существует на свете.
Могли, конечно!.. Если бы не 47 год, а вы бы не были иностранцем. Для иностранцев существовала 40-километровая зона вокруг Москвы, внутри которой многие места, огороженные от постороннего глаза высокими заборами и охраняемые вохрой, были запретными и органиченное количество дозволенных маршрутов, на каждый из которых следовало (как в случае Стейнбека) получать специальное разрешение. Да и советские люди могли тогда "попасть в любой климат, какой только существует на свете" только теоретически...
Впрочем, от советских, покорно ожидавших на своем убогом скарбе небесного перемещения по "просторам Родины чудесной" , воксовских гостей немедля отделили.
Нас провели через зал ожидания в боковую комнату, где стояли стол, несколько диванов и удобные стулья. И здесь под строгим взглядом нарисованного Сталина мы пили крепкий чай, пока не объявили о посадке на наш самолет.
"ЧТО ВОЛНУЕТ БОЛЬШИНСТВО АМЕРИКАНЦЕВ"
Пока ждали рейса, Стейнбек скрупулезно переписал все награды на мундире написанного маслом генералиссимуса и добавил: "Здесь будет весьма кстати обсудить то, что волнует большинство американцев". Что же их, по мнению будущего лауреата Нобелевской премии, тогда, в 47-м, их волновало?
Все в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока. Его портрет висит не то что в каждом музее - в каждом зале музея. Его статуи установлены на фасаде каждого общественного здания. А его бюст - перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. В парках он сидит на гипсовой скамейке и обсуждает что-то с Лениным. Дети в школах вышивают его портрет. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом доме есть по крайней мере один его портрет. Одной из самых могучих индустрий в Советском Союзе является, несомненно, рисование и лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина. Он везде, он все видит. Концентрация власти в руках одного человека и его увековечение внушают американцам чувство неприязни и страха, им это чуждо и ненавистно. А во время общественных празднеств портреты Сталина вырастают до немыслимых размеров. Они могут быть высотой с восьмиэтажный дом и пятидесяти футов шириной. Его гигантский потрет висит на каждом общественном здании.
Уж не знаю, как "большинство американцев", но самого Стейнбека сталинская тема в 47-м весьма волновала. И всюду, где он бывал тогда в Советском Союзе - в Москве, Киеве,Тбилиси, Сталинграде - он пытался ее обсудить. (Те иностранцы, кто находился в России к тому времени куда дольше автора "Гроздьев гнева", знали, что это - табу, нарушить которое в разговорах с советскими гражданами можно разве что шепотом и под одеялом; да и то - не со всеми). Советских собеседников Стейнбека его вопросы о Сталине, как правило, пугали. Но, надо сказать, от ответов они не прятались. Потому что были к ним подготовлены. (Мне, вот, только и теперь, по прочтении многочисленных секретных отчетов об этих беседах неясно: понимал ли тогда сам знаменитый американец, что неподготовленных собеседников о Сталине у него в 47-м не было?..)
Мы разговаривали об этом с некоторыми русскими и получили разные ответы. Один ответ заключался в том, что русский народ привык к изображениям царя и царской семьи, а когда царя свергли, то необходимо было чем-то его заменить. Другие говорили, что поклонение иконе - это свойство русской души, а эти портреты и являются такой иконой. А третьи - что русские так любят Сталина, что хотят, чтобы он существовал вечно. Четвертые говорили, что самому Сталину это не нравится, и он просил, чтобы это прекратили. Но нам казалось, что то, что не нравится Сталину, исчезает мгновенно, а это явление, наоборот, приобретает все более широкий размах. Какова бы ни была причина, очевидно одно: все в России находится под постоянным сталинским взором - улыбающимся, задумчивым или суровым. Это одна из тех вещей, которую американец просто не в состоянии понять.
Сопоставляя этот фрагмент "Русского дневника" Стейнбека с упомянутыми уже секретными отчетами о его разговорах о Сталине, я подметил, что не все из перечисленных писателем ответов его советских собеседников о сталинских изображениях (рассуждения о царистской окраске национального русского восприятия и о портретах Сталина как суррогате иконы, к примеру) вошли в донесения о поведении Стейнбека. Свои предположения, почему это произошло и кто были те "некоторые русские", кто ускользнул от внимания авторов прочитанных мной донесений, я высажу чуть позднее.
А сейчас стоит отметить, что молчаливые размышления Стейнбека за чаем под портретом вождя в московском аэропорту выплеснулись буквально через 2 дня в Киеве. В субботу, 9 августа 47 года, там было составлено секретное донесение, в котором сообщалось:
Тов Хмарский говорил со Стейнбеком о т. Сталине.
Стейнбек сказал, что он считает неправильным имеющийся в СССР культ Сталина. Неправильно, что Сталин так долго находится у руля управления страной.
Тов.Хмарский выразил удивление: - почему неправильно? Ведь это - гений, доказавший в тяжелейших испытаниях свою способность руководить жизнью всего советского народа.
На это Стейнбек ответил так: у нас Рузвельта переизбирали четыре раза. Если бы его кандидатуру поставили пятый раз, то я бы, при всем своем преклонении перед Рузвельтом, голосовал бы против. Излишне долгое правление одного человека приводит к излишнему централизму и к тому, что человек подчиняет своей воле весь государственный аппарат. Правитель должен быть слугой народа, чувствовать временность своего пребывания у руководства, поэтому правителей надо чаще менять. Это наша американская точка зрения.
ПОЛВЕКА СПУСТЯ
Надо ли говорить, что повторяя летом 97-го стейнбековский маршрут 47-года, я ни в Москве, ни в Киеве никаких парадных портретов нынешних вождей и руководителей на казенных зданиях не увидел?
Московский аэропорт по-прежнему был заполнен отлетающими в разные концы бывшего Советского Союза, отягащенными не только чемоданами и тюками, но и - вот он - знак перемен! - заботами о прохождении таможенного контроля. В зале V.I.P. (в "ВИПе", как его здесь называют) по-прежнему - очень удобные кресла, но совершенно новые и заграничные. Любезно предлагают кофе из итальянской кофеварки.
О политических лидерах и государственных деятелях здесь напоминали разве что тихо звучавшая ария жены аргентинского президента из "Эвиты" да карикатура на Ельцина на обложке какого-то журнала, который лениво листал тучный молодой красавец, украшенный запорожскими усами, массивным золотым перстнем и роскошным, но неумело завязаным галстуком. В отличие от изображений Сталина в 47-м, Борис Николаевич выглядел на журнальной картинке ни грозно и ни ласково, а жалобно. Но усатого читателя это изображение российского президента абсолютно не интересовало: он сосредоточенно изучал рекламу самозаводящихся швейцарских часов...
SIC TRANSIT GLORIA MUNDI
А изображения Сталина в этой поездке (в компании с тем же Ельциным, Горбачевым, Брежневым, Лениным и еще каким-то неузнаваемым типом - кажется, Андропов) я в основном встречал там, где торгуют матрешками. Сталин, чаще всего, почему-то, из этих деревянных болванчиков самый маленький и почти неузнаваемый.
Пик спроса на этот товар давно уже прошел. Покупают его по большей части заезжие американцы из числа "наших дорогих соотечественников" и другие заграничные чудаки; и для российских и для украинских граждан это недешево, да и эстетическая ценность близка нулю. Именно поэтому вероятно и перекочевал матрешечный Иосиф Виссарионович со товарищи в зарубежные сувенирные лавки - я встречал их и в Тунисе, и в Мадриде, и в русской бакалее в Бостоне. В одном из магазинчиков Праги, набитом такого рода поделками я недавно расспрашивал троих юных жителей Брайтон-Бич, чьи родители прибыли туда из ныне "нэзалэжной" Украины, знают ли они, кто есть кто из этих деревянных, беременных один другим кукольных мужчин. Старшие девочки признали только (по пятну на лбу) Горбачева; одна назвала изображенного с роскошной шевелюрой Ельцина Клинтоном; а младший- Боря (он интересуется политикой, смотрит даже иногда передачи Ларри Кинга и мечтает стать телевидущим), вглядевшись в тараканьи усики крошечньй куколки Сталина, выпалил: "Саддам Хусейн!"
Вернемся, однако к полувековой давности путешествию Стейнбека:
После четырех стаканов крепкого чая объявили наш самолет, и мы загрузили свой багаж. [...] Люди вносили в салоны свои узлы и складываали их в проходах. Все взяли с собой еду - буханки черного хлеба, яблоки, колбасу, сыр и копченую ветчину. Они всегда берут с собой еду, и мы поняли, что это прекрасная идея. С буханкой черного ржаного хлеба в сумке вам нечего бояться: если что-нибудь случится, два дня вы голодать не будете. Система кондиционирования воздуха обычно не работает.[...] Пахло чем-то кислым, и я долгое время не мог понять, чем именно. Но потом понял. Люди выдыхали запах черного хлеба. Но стоит самому съесть кусок черного хлеба, как запах перестаешь замечать.
В нашем, летящем в Киев "Ту", кондиционеры натужно, но работали. Пахло довольно противно - пылью и дешевым аэрозолем, но исконного - не пятидесятелетней, а многовековой давности запаха России, - запаха черного хлеба вперемешку с луком, чесноком, перегаром и скверным табаком,- запаха, раздражающего непривычных до первой надкушенной ими краюхи черняшки, его как не бывало. Потому что не было черного хлеба. Вообще никто не жевал прихваченное с собой. Все ждали, пока подадут скудную самолетную пищу. А она - это меня поразило на всех рейсах, куда бы не летел - в Волгоград, в Киев, в Тбилиси - всегда была иноземной: канадские галеты, финский сыр, словацкое масло, израильские соки, турецкие сласти. Тут не было места черному хлебу. Хотя вообще-то однаджы в самолете мне его дали. Консервированный "Vollkorn" из Гремании.
ДУХОВНАЯ ПИЩА
В отличие от своих советских спутников по полету в Киев Стейнбек и Капа окормлялись в самолете пищей духовной. Дело в том, что Капа, привычно и безо всякого спроса "одалживающий", как он выражался, книги у их владельцев спер таким образом у московского корреспондента АП Эда Гилмора новый детектив Эллери Куина. Капа, - как вспоминал впоследствии Стейнбек, - "воровал книги до последнего дня пребывания в России. Кроме того, он уводил женщин и сигареты, но это прощается легче."
Надо, наверное, пояснить: западному корреспонденту ввезти в СССР 47 года изданную за пределами Союза на иностранном языке книгу было не так уж сложно. (Я сужу по начитанным мною мемуарам той поры.) Таможенники и пограничники не очень-то владели языками; можно было протащить даже откровенную антисоветчину. Другое дело: объем ввозимого багажа нельзя было увеличивать до бесконечности. А иностранцы везли с собой массу вещей - от одежды на все времена года, лекарств и пишущих машинок до еды, курева, выпивки и туалетной бумаги. Все это повышало ценность ввозимых ими книг, ведь чтобы захватить их, нужно было пожертвовать чем-то существенным. Эти книги превращались во внутриклановую святыню еще и потому, что ими опасно было поделиться с посторонними. Когда через пару лет после приезда Стейнбека другой иностранный корреспондент предложил своей русской любовнице почитать привезенный им "1984" Джорджа Оруэлла, она в ужасе воскликнула: "Что ты со мной делаешь?"(1) (Оба в тот момент осознали, что над ними нависли кары уголовной статьи об антисоветской пропаганде и агитации.) Именно поэтому иностранные книги в СССР 47-го в том узком кругу дипломатов и корреспондентов, где Стейнбек оказался на 2 месяца своим, считались неприкосновенными, а воровство их - страшным грехом. В своем "Русском дневнике" Стейнбек записал:
Если бы Капа одолжил или стащил красавицу жену Эда Тамару, может, это потрясло бы Эда больше, но так бы не разолило.
СНОВА РУССКИЕ ЖЕНЫ
Упомянутая Стейнбеком Тамара была одной из тех немногочисленных "русских жен", регистрация браков с которыми была в 47- запрещена, выезд которым с их мужьями за границу не разрешался, а если мужья выезжали отдельно, то жены почти всегда немедля исчезали в ГУЛАГе.
Именно с ними встречался Стейнбек в "американском клубе" в Москве и в "Метрополе", где большинство из них в 47-м со своими заграничными мужьями проживало.
Об упомянутых им Гилморе и его прелестной наложнице Тамаре поселившийся через 2 года после Стейнбека все в том же "Метрополе" Гаррисон Солсбери вспоминал так:
Все знали, что корреспондент АП Эдди Гилмор забаррикадировал свою комнату на пятом этаже и не показывался оттуда из опасения, что кто-нибудь похитит прекрасную пятнадцатилетнюю Тамару (впрочем, мне казалось, что тогда ей было уже семнадцать), которую он отобрал у английского торговца табаком, сбив его ударом на землю, и отнес как древний рыцарь в свой номер. Так почему же ему не защитить свою дрезденскую куколку - ведь он заставил Уинделла Уилки обратиться лично к Сталину, когда московская полиция отправила Тамару обратно в бревенчатую хибару ее бабушки в пятидесяти милях от Москвы рубить лес? Правда, Эдди не мог жениться на Тамаре, поскольку его жена в Вашингтоне не давала ему развода. Эдди был все время настороже и, забаррикадировавшись, жил в своей угловой комнате. Я не берусь утверждать, что Эдди убил бы каждого, кто посмел бы похитить Тамару, но, думаю, он мог это сделать. Баррикада была весьма необычной. Она была сооружена из банок с консервами, мешков муки, сахара, порошкового молока и других продуктов.[...] Только после смерти Сталина Эдди и Тамара смогли пожениться, и Эдди, наконец-то, привез молодую жену в свой родной город Селму, штат Алабама.
Как рассказывал уже нам Роберт Такер, во второй половине 40-х гг. их было немного - этих "русских жен". Но в истории понимания Западом Советского Союза они, мне кажется, сыграли значительную и до сих пор недооцененную роль. Именно от них их иностранцы узнавали о советской жизни то, что тщательно старались скрыть от стороннего взгляда советские власти. Именно они часто и давали мужьям-журналистам, на основании статей которых и формировалось в значительной степени западной представление о России, тот "черный хлеб" понимания страны, не вкусив которого, невозможно было ощутить прелесть ее аромата.
Думаю, именно они, эти метропольские затворницы, имевшие возможность неподнадзорных бесед со Стейнбеком, и были теми "некоторыми русскими", кто высказал ему крамольную мысль о царистском восприятии Сталина в народе и о сталинских портетах как заменителях икон.
Наверное, об их трагических судьбах и приключениях можно было бы сочинить не один роман. Но... я говорил уже: я - не писатель. Я просто делаю передачу о полувековой давности путешествии писателя Стейнбека. [...]
ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА
В 47-м перелет из Москвы в Киев на полученном по ленд-лизу старом американском транспортном самолете занимал немало времени. Стейнбек и Капа успели проспаться и еще изрядно поскучать над бескайней равниной Украины. Я, следуя по их маршруту через 50 лет, в своем "Ту" чтолько и успел, что наспех перелистать "украинские" страницы "Русского дневника", экземпляр которого к тому времени был уже изрядно потрепан, исчиркан различными пометами, но зато украшен добрым автографом Александра Васильевича Караганова.
В киевских записях Стейнбека я прочел:
Наверное, когда-то город был очень красив. Он намного старее Москвы. Это - мать русских городов/.../ Некогда это было любимое место отдыха царей, и здесь находились их летние дворцы/.../ А сейчас Киев почти весь в руинах/.../ Здесь немцы показали, на что они способны /.../ Одна из маленьких побед справедливости заключается в том, что немецкие военнопленные помогают расчищать эти руины
Боже, как это все-таки много - 50 лет! Русские "цари" давно уже строят свои дворцы и летние резиденции в других краях. А на Украину давно уже в отпуск не ездят. Да и по делам редко.
Немецкие военнопленные давно уже разобрали киевские руины и и понастроили помпезных сооружений в послевоенном русском стиле: сталинский ампир, сталинское барокко, сталинская эклектика... И удивительное дело: почти каждое из эти сооружений чудовищно и безобразно, но все вместе, вдобавок в соединении с более старыми зданиями они создают ансамбль; немолодая и многодетная "матерь городов русских" весьма привлекательна и в меру возраста красива
Может быть оттого, что заботы об оказавшихся за границей детях (русских городах) ее не мучат?
ПРИЛЕТ
Вернемся, однако к "Русскому дневнику" 47 года
На летном поле нас встречали украинцы из местного ВОКСа. Они все время улыбались. Они были веселее и спокойнее, чем люди, с которыми мы встречались в Москве. И открытости и сердечности было больше. Мужчины были крупными, почти все - блондины с серыми глазами. Нас ждала машина, чтобы везти в Киев [...] Нашим гидом был Алексей Полторацкий, крупный человек, немного прихрамывающий из-за раны, полученной под Сталинградом. Это украинский писатель, прекрасно владеющий английским, человек с большим чувством юмора, сердечный и дружественный.
Полторацкий был тогда заместителем председателя Украинского Общества культурных связей, и большинство отчетов о пребывании Стейнбека на Украине, поступивших в секретную канцелярию ВОКСа в Москве принадлежит его перу, поскольку московский сопровождающий американцев Иван Хмарский вынужден был через пару дней вернуться домой. Надо сказать, что принадлежность Полторацкого к писательской братии благотворно сказалась на стилистике его донесений, они живее и читать их легче, чем секретные дневники Ивана Хмарского; впрочем, руководствовался Полторацкий все же инструкциями Ивана Дмитриевича:
Тов. Хмарский дал мне и т. Дмитерко следующую ориентировку об Стейнбеке и Капа: Стейнбек считает свои "Гроздья гнева" пройденным для себя этапом. В настоящее время он пишет пессимистические произведения, считая, что война не принесла ожидавшегося средним американцем разрешения социальных проблем, но не видит выхода из того положения, в котором находится сегодняшняя Америка.
Газета "Нью-Йорк Геральд Трибюн", от которой он и Капа едут, помещает об СССР сравнительно-лояльную информацию, но "к бочке меда примешивает ложку дегтя".
Неясно, едет ли Стейнбек с намерением писать об СССР честную книгу или его наняли написать ответ на "Русский вопрос" Симонова, во всяком случае необходимо быть бдительным. О пьесе Симонова он отзывается как о глупой пьесе. Он заявил, что в СССР интересуется не политикой, а бытом среднего челдовека, особенно колхозника. [...] Резюме из информации т. Хмарского сводилось к тому, что нельзя с уверенностью сказать о наличии антисоветского стремления у Стейнбека. Наша задача - быть бдительными и показать ему факты, которые сами заставят его сделать выводы в нашу пользу и не дать пищи для провокации.(2)
ЛЮБА
Как и Стейнбека, меня ждала машина. И если его встречали радушные сероглазые блондины, то меня - приветливая сероглазая блондинка Люба. (Питавшему слабость к блондинкам Стейнбеку она бы очень понравилась!) Люба - жена Леши, приятеля моего новорусского приятеля Коли. Сам Леша сейчас очень занят решением важных проблем в железнодорожной сфере, а потому поручил встретить меня своей жинке. И она очень рада. Потому что очень уважает Колю, и меня очень уважает, и Радио Свобода, конечно. И еще - Колину жену Иру, которая для нее - образец для подражания: у Иры "джип", вот и мы едем по Киеву на "джипе", Ира занимается бизнесом, и Люба тоже занималась... Но сейчас - в основном детьми и мужем. А в преждней жизни, когда был Советский Союз, а детей еще не было, она была комсомольским функционером. Но нынешняя жизнь ей нравится больше. ("Возможностей больше, и вообще...") И независимость Украины ее тоже устраивает. И то, что Ельцин призвал недавно россиян думать о судьбе Украины ей тоже нравится. Она так и сказала по телефону своей русской родне (она вообще-то русская): думайте о нас, а мы - о вас...
Все это Люба поведала мне, пока мы ехали в гостиницу, в которой Леша распорядился меня испоместить. Из открытого окна "джипа" я глазел на киевлян. Как и Стейнбеку за полвека до меня они мне сразу понравились.
ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН
Тогда он записал:
По дороге в гостиницу мы заметили, как это, наверное, замечают все, что украинские девушки очень красивы, большинство из них - блондинки, с прекрасными женственными фигурами. Они улыбчивы, обаятельны, ходят, покачивая бедрами. И хоть одеты так же, как и москвички, одежда на них, как нам показалось, сидит лучше.
Украинки действительно красивы и улыбчивы и всем, чем надо, покачивают. Но написать, что большинство из них блондинки даже сегодня, когда успехи бытовой химии и импорта заграничных красителей для волос достигли небывалых высот, я бы не рискнул А Стейнбек и не усомнился. Он так это видел. Иначе, чем большинство
А вот одеваются киевлянки ныне не совсем так, как в Москве. Вернее, вот что: молодые - так же (но точно так же, как и в Праге, Варшаве или Лейпциге - один стиль: джинсы, майки (ти-шортс), мини-по летнему времени-юбки...) Но те, кто постарше, в одежде консервативнее своих московских ровестниц. Да и наряды (в массе) поскромнее. - Разница в средних доходах населения все же заметна ... В тех случаях, где ее нет, одеяния киевлянок по форсистости своей московским не уступают.
СЛАВЯНЕ ОТДЕЛЬНОЙ ВЕТВИ
И снова - из "Русского дневника" знаменитого американца:
Хотя Киев разрушен очень сильно, а Москва - нет, киевляне все же не кажутся такими смертельно усталыми, как москвичи. Они не сутулятся при ходьбе, плечи расправлены, на улицах часто слышится смех. Может, это типично для этих мест, ведь украинцы отличаются от русских - это славяне отдельной ветви
Кажется, я понял, почему украинцы показались Стейнбеку нацией веселых и красивых блондинов и блондинок. Тут нет никакого секрета: на Украине его просто куда более радушно и сердечно приняли, нежели в Москве ("там, - по его словам,- нет такой суровости и напряженности"; "эти люди были настроены весьма дружелюбно"). И - такое бывает! - случился "оптический обман": улыбчивые украинские красавицы в восприятии Стейнбека сблизились с привычным и любезным ему образом красивой блондинки, улыбавшейся 50 лет назад с экранов кинотеатров и обложек иллюстрированных изданий.
"РАЗГОВОР ТОЛЬКО ЗАВЯЗАЛСЯ"
А принимали их с Капой по первому разряду . После обильного завтрака - кино про Закарпатскую Украину. Щадя утомленных дорогой гостей - только одну часть. (Стейнбеку кинопропаганда уже в Москве обрыдла.) Затем снова - выпивка-закуска:
В гостинице "ИНТУРИСТ" украинские хозяева устроили нам превосходный обед. На обед подали спелые помидоры и огурцы, мелкую соленую рыбешку, черную икру и водку. Мы ели жаренную днепровскую рыбу и прекрасно приготовленные бифштексы с украинской зеленью. Мы пили грузинское вино, а украинские колбасы были великолепны...
За этим обедом - серьезный для хозяев разговор: им надлежало уточнить с подвыпившими гостями "специфические вопросы" - об их отношении к коммунизму и атомной бомбе. В "Русском дневнике" Стейнбека беседа эта не отражена, но в секретном дневнике Алексея Полторацкого в тот же день записано:
т. Хмарский спросил, какого мнения они об Американской компартии. Капа и Стейнбек единодушно ответили, что они считают ее сектой, которая ведет глупую политику.
Затем Капа заявил, что в своей юности он был сторонником марксизма, но считает, что марксизм также является довольно узкой доктриной.
Разговор зашел об атомной бомбе. Капа сказал, и Стейнбек к нему присоединился, что они считают атомное оружие страшной вещью в руках сил, которые не смогли бы разумно контролировать ее применение. Капа оговорился при этом, что он надеется, что атомная бомба вообще не будет применена в будущей войне, как в этой войне, не были применены газы. И кроме этого он вообще считает, что третьей войны удастся избежать.(3)
Утомленные перелетом, впечатлениями и обедом американские гости давно уже спали, а их бдительные хозяева еще подводили итоги первого дня киевского визита и строчили секретные донесения. Ответ на вопрос о компартии подтверждал прежние опасения. Про атомную бомбу - вселял надежду. Стейнбек, похоже, пытается отмолчатся. (Это настораживало.) Капа, напротив, всюду сует свой нос и подозрительно многословен. (Это тоже настораживало.) "Работу" с ними с ними следовало продолжать теми же методами (демонстрация достижений, выпивка, разговоры, бдительность и еще раз бдительность...) Поздно вечером 7 августа Полторацкий резюмировал:
Таким образом, разговор только завязался. Дальнейшее его развитие последует позже. Общее заключение об их поведении такое, что Стейнбек молчаливо присматривается и предпочитает пока больше слушать, чем говорить. Капа более активен.(4)
9 августа это донесение было прочитано в Москве и легло в сейф секретной канцелярии ВОКСа.
"ТЕКС-МЕКС " ПО-УКРАИНСКИ
Мой первый киевский день завершился куда позднее, чем некогда у Стейнбека. Через час после вселения в респектабельный гостиничный номер, поразивший меня импортными золотистыми водопроводными кранами, в которых напрочь отсутствовала горячая вода, и внушительных размеров японским телевизором, показывающим несколько европейских программ и даже CNN (правда, как-то непривычно: правая часть изображения постоянно перескакивала в левую часть экрана), приехал Леша - гигант, внешностью своей и усами несколько напоминающий Тараса Григорьевича Шевченко, но только веселого и молодого. Он немедля повез меня в какой-то "национально-мыслящий" ресторан (мне очень хотелось вкусить знаменитые яства украинской кухни).
Через 2 часа поглощения борща с пампушками, драников с колбасой, вареников с вишнями и тому подобной снеди, запиваемой горилкой "Княжый кэлых", разбавляемой постоянными разговорами о проблемах процветания экономики независимой Украины ("трудности есть, но все будет хорошо!") и общих знакомых ("давай выпьем за йих здоровье и здоровье йих диток!"), Леша (совсем как его тезка Полторацкий полвека назад) резюмировал: "Разговор только начинается. Давай, съездим поработаем, а вечером его продолжим. И ты еще подивишься, какие ресторанные заведения существуют ныне в столице вильной та нэзалэжной Украины!" И мы разъехались: он в свой оффис, а я в киевское бюро Свободы, поразившее меня внушительными размерами, местоположением (как раз напротив того театра, где некогда подвыпивший Стейнбек силился постичь глубины драматургии "Грозы" Островского (я еще об этом расскажу), а также изобилием юных длинноногих красоток (как они все умещаются в 3 часа ежедневного вещания наших дорогих украинских коллег?)
А вечером Люба на своем "джипе" долго куда-то везла нас по темным улицам, и Леша ввел меня в какой-то подвал и с тихой гордостью спросил: "Ну, как?" Я был потрясен. Мы оказались в ресторане мексикано-техасской кухни (в Текс-Мексе), каких пруд пруди не только в Техасе или Калифорнии, но повсюду от Мадрида до Москвы (в Праге - в 15 минутах ходьбы от моей работы). Вот они - явственные плоды независимой от какого бы то ни было колониального диктата экономической политики! Всей душой устремившись в мировое сообщество, но еще не успев вступить ни в НАТО, ни в объединенную Европу, Украина уже решительно шагнула во всемирное общепитовское братство! Украинский космонавт еще не успел взлететь тогда "на нибо", а тахос с тунцом и курятиной и ребрышки с острым томатным соусом уже совершили мягкую посадку на открытых ныне всем культурным начинаниям просторах Украины!
ХЛОПЦЫ В СОМБРЕРО
Еще не успели нам подать тортиллас и сальсу, чтоб зажевать выпитую по первой текилу, как в зале уже появились гарные хлопцы в сомбреро с гитарами и барабанами. Бодро поприветствовав немногочисленную публику на своем непонятном большинству латино-американском языке ( я разобрал только "Буэнос ночас!"), они немедля принялись за музыкальную обработку закусывающих, переходя от столика к столику и почти не делая перерывов между "кукараччей" и "паломой".
Обсуждать актуальные проблемы развития независимой Украины по причине этого мелодичного глушения стало совершенно невозможным. Покорившись песенной стихии, мы с интересом подметили, что пребывание певцов прерий на вольной Украине не прошло для них бесследно: их жилетки, сорочки и усы более всего напоминали гуцульские, а страстные песнопения были окрашены любезным нам украинским лиризмом. Тут они и добрались до нашего столика и завопили с такой силой, что в фужерах с минеральной водой появилась рябь. Владеющий лишь одним иностранным языком - русским -
Леша растерянно смолк, не зная как обуздать разбушевавшееся искусство. Собрав крохи своего туристического испанского и невпопад разбавляя их вежливыми английскими словами, я стал умолять служителей муз хоть чуточку отойти.
- Шчо ж, нэ трэба, так нэ трэба! Звыняйтэ! - обиженно сказал старшой.
Воспользовавшись минутным затишьем оправившийся Алексей вежливо спросил у меня:
- Ну, как тебе вообще у нас?
Я ответил, что очень, и что много поражающего и неожиданного - и эти мексиканские гуцулы, и удивительная красота старого города, и обилие русской речи на улице, телевизор в номере, столь непривычно изображающий мировые события.
- Минуточку, - сказал Леша, включил свой нательный телефон, с которым ни на минуту не расстается, и опасливо вышел в холл, поскольку вооруженные музинструментами хлопцы снова (уже у соседнего столика) грянули про какую-то "мучачас". Когда подали горячее, он вернулся и радостно сообщил, что сейчас мы покушаем, потом посмотрим ночной город, а когда я приеду в отель, меня переведут в другой номер. "Так надо!"- руководящим тоном сказал мой радушный хозяин. Спорить было бесполезно.
"ЧЕРЕЗ ПАРУ ЛЕТ"
Уже когда влюбившийся в Украину Стейнбек покидал ее, он записал:
Люди, с которыми мы здесь встретились, были очень гостеприимные, добрые м великодушные и очень нам понравились. Это были очень умные, очень энергичные, веселые люди с чувством юмора. На месте руин они с упорством возводили новые дома, новые заводы, строили новую технику и новую жизнь. И неустанно повторяли:
- Приезжайте к нам через пару лет, и вы увидите, чего мы добьемс
В половине второго ночи я под руководством трех гоничных завершил свой переезд в новый номер. За окном чернели "новые дома и заводы", возведенные за те полвека, что прошли с приезда Стейнбека. Телевизор был исправным, но уже было не до него. Горячая вода в золотистых кранах по-прежнему отсутствовала. Но исполненная мягкого украинского юмора коридорная, пожелав мне спокойной ночи, добавила:
- Приезжайте к нам через пару лет и увидите: горячая вода обязательно будет!
1 See: Harrison E.SALISBURY. A Journey for Our Times. A Memoir. Harper&Row Publishers, 1983. Part 27: Olga.
2 ГАРФ, ф.5283, оп. 22с, д. 26, л. 176.
3 Там же, л. 177.
4 Там же.
Продолжение...
