Предыдущая часть
Для описания Японии лучше подходит монотонное в своей пестроте перечисление. Причем, начинать можно, откуда угодно. Например, с гостиничной тумбочки, где лежит не Библия, а "Учение Будды". Квинтэссенция этой отдельной версии буддизма изложена на странице 452: "Каждый, кто хочет достичь нирваны, должен следовать четырем правилам: не убивать, не пить спиртного, не играть в кости, не ложиться спать поздно".
Не так просто, как кажется. Одна моя знакомая так и не смогла решить вопрос, могут ли вегетарианцы носить шубу.
Еще не покидая отеля, включим телевизор, чтобы увидеть, как на экране роскошного "Сони" японских бизнесменов обучают пользоваться ножом и вилкой. Несчастные заметно страдали: котлета никак не цеплялась за зубцы вилки и они помогали себе черенком ножа.
По другому каналу шло веселое шоу. Комики высмеивали западные унитазы. Трудно представить, что такой прозаический предмет способен доставить столько развлечений. Но дело в том, что собственно японский туалет в своем идеале приближается к солдатской выгребной яме, устроенной в строгом соответствии с передовой гигиенической наукой.
Зато по третьему каналу 24 часа в сутки показывают виды на Фудзияму.
Японские интонации так чужды европейскому слуху, что когда в аэропорту таможенник дико закричал на меня "Хай", я подумал, что он тут же и зарубит меня по самурайскому обычаю. Но оказалось, что "Хай" по-японски значит "да". Как будет "нет", я до сих пор не знаю, так как никто этого слова не употребляет. Я спросил у портье дорогу на рыбный рынок. Он объяснил. А через час блужданий выяснилось, что рынок по понедельникам закрыт. Я думаю, что портье не решился снабдить меня отрицательной информацией. Но, может быть, он подумал, что иностранцам нравиться любоваться запертыми воротами.
Все японские таксисты работают в белых перчатках. То ли из уважения к новеньким машинам, то ли из вежливости к клиентам. Дом таксиста узнаешь издалека - возле него стоит деревце, на котором сушатся свежевыстиранные перчатки.
На японской улице не переходят дорогу на красный свет. Есть ли машины, нет ли их, - никого не волнует. Пожилые женщины кланяются до земли полицейским. Курящие японцы носят с собой крохотные пепельницы, чтобы не сорить на тротуар. На стенах часто висит изображение свастики - знак плодородия.
Нигде и никогда в Японии не дают чаевых, что быстро меняет поведение иностранца. В ресторане, вместо того, чтобы подозвать официанта щелканьем пальцев, непроизвольно кланяешься, чуть не падая со стула.
Чрезвычайно удачно характеризует японцев выбранный ими национальный напиток - сакэ, который совсем не обязательно пить горячим. Потребляют его в больших количествах, осушая миниатюрные чашечки с такой быстротой, что уже через час за столом появляются вдрызг пьяные. Японцы считают, что храбрый человек не боится напиться. Однако сакэ выветривается так же быстро, как и пьянит. Еще полчаса - и все опять пристойно. Это, конечно, сильно отличается от отечественного застолья, про которое давно известно: с утра выпил, целый день свободен.
Сколько, по-вашему, стоит чай? В Японии 25 долларов за 10 граммов, чуть меньше двух чайных ложек. Рису за такие деньги можно купить на неделю. Кстати, чашка этого чая ценой в телевизор может - если очень старая - стоить и как автомобиль.
В Японии нарушается иерархия цен. Дорого не полезное, а красивое. Эстетика из необязательного довеска к будничному существованию превращается здесь в социально-экономический рычаг. Японцы обставляют жизнь красотой, как мы комфортом.
Красота - главное, а часто единственное требование японцев. С удивительной легкостью они переносят нужду и неудобства. Еще недавно в половине японских домов не было канализации. Но никогда японцы не обходились без прекрасного.
При этом любовь к красоте - отнюдь не привилегия элиты. Перед каждым деревенским домом - садик, мудрено составленный из двух-трех камней и лужайки мха в две ладони. В городском сквере я видел обтрепанных пьяниц, пивших дешевую картофельную водку из изящных фарфоровых чашек. Горничная, убиравшая мою комнату в гостинице, так искусно составила натюрморт из лежащих на столе апельсинов, что я их так и не съел.
Прикиньте, какого размера должен быть грузовик, перевозящий ваш скарб на дачу. А в жизни японца было всего лишь полсотни вещей, но зато уж - совершенные шедевры. В японской спальне нет кровати, но ваза, в которой стоит сухая ветка и два цветка - по сезону - обходится в месячную зарплату. Картина на весь дом одна, но она передается по наследству пять поколений. Кимоно можно носить, а можно повесить в музее. Самая красивая вещь в антикварном магазине не продается - она принадлежит хозяину.
Известная всем японцам легенда рассказывает о двух вечно соперничающих между собой садовниках. Один вырастил сад, в котором росли все цветы страны. Другой победил соперника, вырубив в своем саду все растения, кроме одного стебелька повилики.
Западного туриста до оцепенения ошарашивает знаменитый императорский дворец в Киото. Он пуст, как квартира перед ремонтом. Но гиды не устают восхищаться: посмотрите какие замечательные полы - чистые, некрашеные, деревянные.
Еще тысячу лет назад японцы поняли, что прекрасное связано не с приобретением вещей, а с избавлением от них. С тех пор японцы усердно избавляются: в стихах - от рифмы, в живописи - от красок, в интерьере - от мебели, в приготовлении пищи - от приготовления пищи.
Так в Японии родилась великая культура со знаком минус, культура, которая стремиться к голому нулю, как к недостижимому, но притягательному идеалу, культура, которая в совершенстве освоила изощренное искусство вычитания.
Образец такого искусства - дзен буддистские сады - лучшие образцы которых скрывают монастыри самого, может быть, красивого в мире города - Киото.
Конструктивный принцип такого сада - изъятие из природы всего лишнего, отчего остаток естественным образом сгущается.
Минимализм повышает удельный вес детали, придавая ей статус акмеистского символа.
Дзенский сад - натюрморт из наиболее обобщенных свойств натуры. Сад - это искусство сгущения реальности, которое достигается самоограничением.
Главный прием сада - шоры.
Шоры сужают кругозор, делают прямую линию зрения ломаной. Для этого в саду ставят ширмы и экраны, делающие зрение проблематичным. Препятствия, затрудняя восприятие, выводят наши чувства за пределы автоматизма.
Экраны вводят в сад не только темноту, но и тишину, ибо они дирижируют и зрением, и слухом. Текущая вода ручейка переполняет бамбуковую трубу, и она опрокидывается с глухим звуком. Резкий удар как бы описывает тишину - и выявляет ее хрупкость, первозданность, а главное - естественность, которую сам же бамбуковый фонтан и нарушает.
Другая ширма - низкая стена, ограждающая дзенский сад. Она прекрасна своей незаметностью и неизбежностью. Стена говорит нам: "Здесь Родос, здесь прыгай!". Другого "Родоса" нет, как нет и другого шанса. "Родос" - это здесь и сейчас. К решению коана, которым является всякий дзенский сад, можно придти либо здесь, либо негде.
Ограничивая поле зрения, стена лишает нас надежды перенести заданный садом вопрос в другие координаты: конец сада, как конец света.
Стену дзенского сада обмазывают сваренной в масле глиной. Проступающий сквозь штукатурку жир образует узор столь же непредсказуемый, как и тот, что появляется при обжиге чайной посуды.
Контролируемая случайность - любимый прием искусства вычитания. Провоцируемая импровизация изымает рациональный расчет и сознательный умысел из поведения.
На Востоке, возможно, это - эстетизация смирения перед природой, которая в Японии учит человека с большей жестокостью, чем где бы то ни было.
Дзенские сады начались с подражания китайской живописи: это - пейзаж в трех измерениях, скульптура, или архитектура природы.
Но можно сравнить такой сад и с игрушечной географией Диснейленда: камни, как горы, а гравий, как река (мостик намекает, что не море). Однако масштаб дзенского сада трактует подобие иронически: кусты, представляющие в нем деревья, одного роста с заменяющими горы камнями.
Этим сад демонстрирует, что он не копия природы. Оно не выдает себя за нее - это была бы "природа для бедных". Сад - физическая и метафизическая карта природы.
Сад - это Другой природы.
Сад - это ее инобытие.
Не столько трехмерность, сколько временность отличает сад от породившей его живописи. Картина всего лишь нетленна, сад же в определенном смысле вечен.
Живое долговечнее мертвого. От времени Христа остались только восемь олив в Гефсиманском саду. Эти скрученные, как выжатое белье, деревья - последние свидетели того, что произошло две тысячи лет назад в Иерусалиме.
Сад - урок бессмертности времени. Он может стареть и возобновляться, то есть меняться, не исчезая.
Составляющие сад камни и растения не сопоставимы с нами: первые живут слишком долго, вторые слишком коротко - от сезона к сезону.
Есть еще бабочки-однодневки, прилетающие навестить родственников.
В сухих, состоящих только из песка и камней садах Киото представлены два состояния камня - твердое и сыпучее. Второе - будущее первого: песок - загробная жизнь камня.
В сухих садах изъятие необязательного приводит к выпариванию воды - остается одна соль. Но каждый дождь заново ее растворяет. Камни темнеют от смочившей их влаги. Она вновь пробуждает их плодородие, и сквозь камень прорастает его природная чернота.
Люди для камня что дождь. Поколения для него, как ливни или солнечные затмения. Для камня нет различия в частоте этих явлений. Но и это всего лишь долговечность.
Вечного нет ничего.
Даже небытие не вечно, если оно способно стать бытием, как это однажды уже случилось.
Если буддизм исповедывает этическую безусловность (человек может и должен быть счастлив независимо ни от чего), то порожденный буддизмом сад исповедует ту же безусловность эстетически.
Дзенский сад может приняться повсюду. Его можно возвести где попало, и означать он может, что угодно. Это - даже не искусство, а угол зрения. Такой сад модно носить с собой как очки. Глядя сквозь них на окружающее, можно всегда выделить себе из него невидимый другим сад.
Вернувшись из Японии, я завел свой сад камней - полуметровую фанерную коробку с песком, маленькие грабли и девять камешков неправильной формы. Как мне пришлось убедиться на собственном опыте, совладать с игрушечным садом ничуть не проще, чем с настоящим.
Началось все с того, что подчиняясь первому импульсу, я устроил у себя на столе миниатюрный Стоунхендж: установил в центре самый большой камень и выложил вокруг него щербатую колоннаду. Тут же и выяснилось, что сад камней исключает симметрию.
Окружность не вписывается в прямоугольную ограду, а упраздняет ее. Две правильные фигуры не могут сосуществовать в одном пространстве. Они убивают друг друга. Сад теряет объем. Это - уже не овеществленный символ, не скульптура мира, а декоративная аллегория, флаг малоизвестной африканской державы.
Решив не навязывать природе свою идею порядка, я во всем доверился случаю. Теперь я не глядя швырял камни, как игральные кости, надеясь, что удача уложит их многозначительным узором. Зарывшиеся в песок камешки напоминали то речную отмель, то морской пляж, но чаще - просто пустырь. Получающиеся пейзажи весьма искусно передавали скучную неприхотливость природы, но никаким "высшим значением" тут и не пахло. Сад не получался. Его реальность не сгущалась, и даже не разрежалась, а оставалась сама собой - сырой и серой.
Бросившись в другую крайность, я решил сад приукрасить. Насыпал в коробку розового песка, а камни заменил пестрой галькой и кусками кораллов. Оглядев получившееся, я понял, что такой сад камней мог быть разве что у Элвиса Прэсли.
Тогда обложившись книгами, я стал подражать прославленным образцам. Поделив камни на "гостей" и "хозяев", я выстраивал их отношения по правилам конфуцианской и буддистской образности. На песке появлялись то священные острова Амиды, то волны Западного океана, то плывущая тигрица с тигрятами.
Все бы ничего, но к следующему утру я забывал, что именно соорудил накануне, так что мне приходилось строить сад заново. Наверное, у меня не хватало ни терпения, ни самоуверенности, чтобы дать себе время сжиться с настольным ландшафтом.
Отказавшись от книжной науки, я отдался интуиции. Теперь я выкладывал камни так, как им - а не мне - того хотелось. Подолгу вертя каждый из них в руке, я пытался развить в пальцах тактильный слух. Мне чудилось, что одному камню удобнее лежать, другому стоять, третьему прислоняться к четвертому, а пятому просто быть в стороне он остальных. Заботясь об удобстве моих камней, я и думать забыл о саде.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы в нашем доме не поселился котенок. Обнаружив коробку с песком, он приспособил ее для своих нужд, чем и завершил мою борьбу с садовым искусством Японии.
* Самое экзотическое зрелище в Японии - отправляющиеся не работу гейши в киотском районе Гион. Гейши, которых на всю Японию осталось с полсотни - очень дорогое украшение мужской жизни. Только то, что на ней надето, стоит 10 тысяч долларов.
* В дорогих ресторанах Японии больше всего ценится несъедобный антураж - посуда, каллиграфия, икебана. Сами блюда до смешного маленькие - одна креветка, четыре грибка, листик хрена. В местах попроще замечательно вкусна дешевая простая лапша в горячем бульоне. Впрочем, иногда простота обманчива. Однажды на завтрак мне принесли мелкую серебристую вермишель. Только съев полтарелки я заметил, что она с глазами. Оказалось - маленькие рыбки.
* Самая важная достопримечательность Японии связана не с местом, а со временем. Цветение сакуры в апрельском Киото - наверное, лучшее, что может пережить путешественник. Во всяком случае, на этой планете. Продолжение
Для описания Японии лучше подходит монотонное в своей пестроте перечисление. Причем, начинать можно, откуда угодно. Например, с гостиничной тумбочки, где лежит не Библия, а "Учение Будды". Квинтэссенция этой отдельной версии буддизма изложена на странице 452: "Каждый, кто хочет достичь нирваны, должен следовать четырем правилам: не убивать, не пить спиртного, не играть в кости, не ложиться спать поздно".
Не так просто, как кажется. Одна моя знакомая так и не смогла решить вопрос, могут ли вегетарианцы носить шубу.
Еще не покидая отеля, включим телевизор, чтобы увидеть, как на экране роскошного "Сони" японских бизнесменов обучают пользоваться ножом и вилкой. Несчастные заметно страдали: котлета никак не цеплялась за зубцы вилки и они помогали себе черенком ножа.
По другому каналу шло веселое шоу. Комики высмеивали западные унитазы. Трудно представить, что такой прозаический предмет способен доставить столько развлечений. Но дело в том, что собственно японский туалет в своем идеале приближается к солдатской выгребной яме, устроенной в строгом соответствии с передовой гигиенической наукой.
Зато по третьему каналу 24 часа в сутки показывают виды на Фудзияму.
Японские интонации так чужды европейскому слуху, что когда в аэропорту таможенник дико закричал на меня "Хай", я подумал, что он тут же и зарубит меня по самурайскому обычаю. Но оказалось, что "Хай" по-японски значит "да". Как будет "нет", я до сих пор не знаю, так как никто этого слова не употребляет. Я спросил у портье дорогу на рыбный рынок. Он объяснил. А через час блужданий выяснилось, что рынок по понедельникам закрыт. Я думаю, что портье не решился снабдить меня отрицательной информацией. Но, может быть, он подумал, что иностранцам нравиться любоваться запертыми воротами.
Все японские таксисты работают в белых перчатках. То ли из уважения к новеньким машинам, то ли из вежливости к клиентам. Дом таксиста узнаешь издалека - возле него стоит деревце, на котором сушатся свежевыстиранные перчатки.
На японской улице не переходят дорогу на красный свет. Есть ли машины, нет ли их, - никого не волнует. Пожилые женщины кланяются до земли полицейским. Курящие японцы носят с собой крохотные пепельницы, чтобы не сорить на тротуар. На стенах часто висит изображение свастики - знак плодородия.
Нигде и никогда в Японии не дают чаевых, что быстро меняет поведение иностранца. В ресторане, вместо того, чтобы подозвать официанта щелканьем пальцев, непроизвольно кланяешься, чуть не падая со стула.
Чрезвычайно удачно характеризует японцев выбранный ими национальный напиток - сакэ, который совсем не обязательно пить горячим. Потребляют его в больших количествах, осушая миниатюрные чашечки с такой быстротой, что уже через час за столом появляются вдрызг пьяные. Японцы считают, что храбрый человек не боится напиться. Однако сакэ выветривается так же быстро, как и пьянит. Еще полчаса - и все опять пристойно. Это, конечно, сильно отличается от отечественного застолья, про которое давно известно: с утра выпил, целый день свободен.
Сколько, по-вашему, стоит чай? В Японии 25 долларов за 10 граммов, чуть меньше двух чайных ложек. Рису за такие деньги можно купить на неделю. Кстати, чашка этого чая ценой в телевизор может - если очень старая - стоить и как автомобиль.
В Японии нарушается иерархия цен. Дорого не полезное, а красивое. Эстетика из необязательного довеска к будничному существованию превращается здесь в социально-экономический рычаг. Японцы обставляют жизнь красотой, как мы комфортом.
Красота - главное, а часто единственное требование японцев. С удивительной легкостью они переносят нужду и неудобства. Еще недавно в половине японских домов не было канализации. Но никогда японцы не обходились без прекрасного.
При этом любовь к красоте - отнюдь не привилегия элиты. Перед каждым деревенским домом - садик, мудрено составленный из двух-трех камней и лужайки мха в две ладони. В городском сквере я видел обтрепанных пьяниц, пивших дешевую картофельную водку из изящных фарфоровых чашек. Горничная, убиравшая мою комнату в гостинице, так искусно составила натюрморт из лежащих на столе апельсинов, что я их так и не съел.
Прикиньте, какого размера должен быть грузовик, перевозящий ваш скарб на дачу. А в жизни японца было всего лишь полсотни вещей, но зато уж - совершенные шедевры. В японской спальне нет кровати, но ваза, в которой стоит сухая ветка и два цветка - по сезону - обходится в месячную зарплату. Картина на весь дом одна, но она передается по наследству пять поколений. Кимоно можно носить, а можно повесить в музее. Самая красивая вещь в антикварном магазине не продается - она принадлежит хозяину.
Известная всем японцам легенда рассказывает о двух вечно соперничающих между собой садовниках. Один вырастил сад, в котором росли все цветы страны. Другой победил соперника, вырубив в своем саду все растения, кроме одного стебелька повилики.
Западного туриста до оцепенения ошарашивает знаменитый императорский дворец в Киото. Он пуст, как квартира перед ремонтом. Но гиды не устают восхищаться: посмотрите какие замечательные полы - чистые, некрашеные, деревянные.
Еще тысячу лет назад японцы поняли, что прекрасное связано не с приобретением вещей, а с избавлением от них. С тех пор японцы усердно избавляются: в стихах - от рифмы, в живописи - от красок, в интерьере - от мебели, в приготовлении пищи - от приготовления пищи.
Так в Японии родилась великая культура со знаком минус, культура, которая стремиться к голому нулю, как к недостижимому, но притягательному идеалу, культура, которая в совершенстве освоила изощренное искусство вычитания.
Образец такого искусства - дзен буддистские сады - лучшие образцы которых скрывают монастыри самого, может быть, красивого в мире города - Киото.
Конструктивный принцип такого сада - изъятие из природы всего лишнего, отчего остаток естественным образом сгущается.
Минимализм повышает удельный вес детали, придавая ей статус акмеистского символа.
Дзенский сад - натюрморт из наиболее обобщенных свойств натуры. Сад - это искусство сгущения реальности, которое достигается самоограничением.
Главный прием сада - шоры.
Шоры сужают кругозор, делают прямую линию зрения ломаной. Для этого в саду ставят ширмы и экраны, делающие зрение проблематичным. Препятствия, затрудняя восприятие, выводят наши чувства за пределы автоматизма.
Экраны вводят в сад не только темноту, но и тишину, ибо они дирижируют и зрением, и слухом. Текущая вода ручейка переполняет бамбуковую трубу, и она опрокидывается с глухим звуком. Резкий удар как бы описывает тишину - и выявляет ее хрупкость, первозданность, а главное - естественность, которую сам же бамбуковый фонтан и нарушает.
Другая ширма - низкая стена, ограждающая дзенский сад. Она прекрасна своей незаметностью и неизбежностью. Стена говорит нам: "Здесь Родос, здесь прыгай!". Другого "Родоса" нет, как нет и другого шанса. "Родос" - это здесь и сейчас. К решению коана, которым является всякий дзенский сад, можно придти либо здесь, либо негде.
Ограничивая поле зрения, стена лишает нас надежды перенести заданный садом вопрос в другие координаты: конец сада, как конец света.
Стену дзенского сада обмазывают сваренной в масле глиной. Проступающий сквозь штукатурку жир образует узор столь же непредсказуемый, как и тот, что появляется при обжиге чайной посуды.
Контролируемая случайность - любимый прием искусства вычитания. Провоцируемая импровизация изымает рациональный расчет и сознательный умысел из поведения.
На Востоке, возможно, это - эстетизация смирения перед природой, которая в Японии учит человека с большей жестокостью, чем где бы то ни было.
Дзенские сады начались с подражания китайской живописи: это - пейзаж в трех измерениях, скульптура, или архитектура природы.
Но можно сравнить такой сад и с игрушечной географией Диснейленда: камни, как горы, а гравий, как река (мостик намекает, что не море). Однако масштаб дзенского сада трактует подобие иронически: кусты, представляющие в нем деревья, одного роста с заменяющими горы камнями.
Этим сад демонстрирует, что он не копия природы. Оно не выдает себя за нее - это была бы "природа для бедных". Сад - физическая и метафизическая карта природы.
Сад - это Другой природы.
Сад - это ее инобытие.
Не столько трехмерность, сколько временность отличает сад от породившей его живописи. Картина всего лишь нетленна, сад же в определенном смысле вечен.
Живое долговечнее мертвого. От времени Христа остались только восемь олив в Гефсиманском саду. Эти скрученные, как выжатое белье, деревья - последние свидетели того, что произошло две тысячи лет назад в Иерусалиме.
Сад - урок бессмертности времени. Он может стареть и возобновляться, то есть меняться, не исчезая.
Составляющие сад камни и растения не сопоставимы с нами: первые живут слишком долго, вторые слишком коротко - от сезона к сезону.
Есть еще бабочки-однодневки, прилетающие навестить родственников.
В сухих, состоящих только из песка и камней садах Киото представлены два состояния камня - твердое и сыпучее. Второе - будущее первого: песок - загробная жизнь камня.
В сухих садах изъятие необязательного приводит к выпариванию воды - остается одна соль. Но каждый дождь заново ее растворяет. Камни темнеют от смочившей их влаги. Она вновь пробуждает их плодородие, и сквозь камень прорастает его природная чернота.
Люди для камня что дождь. Поколения для него, как ливни или солнечные затмения. Для камня нет различия в частоте этих явлений. Но и это всего лишь долговечность.
Вечного нет ничего.
Даже небытие не вечно, если оно способно стать бытием, как это однажды уже случилось.
Если буддизм исповедывает этическую безусловность (человек может и должен быть счастлив независимо ни от чего), то порожденный буддизмом сад исповедует ту же безусловность эстетически.
Дзенский сад может приняться повсюду. Его можно возвести где попало, и означать он может, что угодно. Это - даже не искусство, а угол зрения. Такой сад модно носить с собой как очки. Глядя сквозь них на окружающее, можно всегда выделить себе из него невидимый другим сад.
Вернувшись из Японии, я завел свой сад камней - полуметровую фанерную коробку с песком, маленькие грабли и девять камешков неправильной формы. Как мне пришлось убедиться на собственном опыте, совладать с игрушечным садом ничуть не проще, чем с настоящим.
Началось все с того, что подчиняясь первому импульсу, я устроил у себя на столе миниатюрный Стоунхендж: установил в центре самый большой камень и выложил вокруг него щербатую колоннаду. Тут же и выяснилось, что сад камней исключает симметрию.
Окружность не вписывается в прямоугольную ограду, а упраздняет ее. Две правильные фигуры не могут сосуществовать в одном пространстве. Они убивают друг друга. Сад теряет объем. Это - уже не овеществленный символ, не скульптура мира, а декоративная аллегория, флаг малоизвестной африканской державы.
Решив не навязывать природе свою идею порядка, я во всем доверился случаю. Теперь я не глядя швырял камни, как игральные кости, надеясь, что удача уложит их многозначительным узором. Зарывшиеся в песок камешки напоминали то речную отмель, то морской пляж, но чаще - просто пустырь. Получающиеся пейзажи весьма искусно передавали скучную неприхотливость природы, но никаким "высшим значением" тут и не пахло. Сад не получался. Его реальность не сгущалась, и даже не разрежалась, а оставалась сама собой - сырой и серой.
Бросившись в другую крайность, я решил сад приукрасить. Насыпал в коробку розового песка, а камни заменил пестрой галькой и кусками кораллов. Оглядев получившееся, я понял, что такой сад камней мог быть разве что у Элвиса Прэсли.
Тогда обложившись книгами, я стал подражать прославленным образцам. Поделив камни на "гостей" и "хозяев", я выстраивал их отношения по правилам конфуцианской и буддистской образности. На песке появлялись то священные острова Амиды, то волны Западного океана, то плывущая тигрица с тигрятами.
Все бы ничего, но к следующему утру я забывал, что именно соорудил накануне, так что мне приходилось строить сад заново. Наверное, у меня не хватало ни терпения, ни самоуверенности, чтобы дать себе время сжиться с настольным ландшафтом.
Отказавшись от книжной науки, я отдался интуиции. Теперь я выкладывал камни так, как им - а не мне - того хотелось. Подолгу вертя каждый из них в руке, я пытался развить в пальцах тактильный слух. Мне чудилось, что одному камню удобнее лежать, другому стоять, третьему прислоняться к четвертому, а пятому просто быть в стороне он остальных. Заботясь об удобстве моих камней, я и думать забыл о саде.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы в нашем доме не поселился котенок. Обнаружив коробку с песком, он приспособил ее для своих нужд, чем и завершил мою борьбу с садовым искусством Японии.
* Самое экзотическое зрелище в Японии - отправляющиеся не работу гейши в киотском районе Гион. Гейши, которых на всю Японию осталось с полсотни - очень дорогое украшение мужской жизни. Только то, что на ней надето, стоит 10 тысяч долларов.
* В дорогих ресторанах Японии больше всего ценится несъедобный антураж - посуда, каллиграфия, икебана. Сами блюда до смешного маленькие - одна креветка, четыре грибка, листик хрена. В местах попроще замечательно вкусна дешевая простая лапша в горячем бульоне. Впрочем, иногда простота обманчива. Однажды на завтрак мне принесли мелкую серебристую вермишель. Только съев полтарелки я заметил, что она с глазами. Оказалось - маленькие рыбки.
* Самая важная достопримечательность Японии связана не с местом, а со временем. Цветение сакуры в апрельском Киото - наверное, лучшее, что может пережить путешественник. Во всяком случае, на этой планете. Продолжение
