Передача вторая >>>
Тольц:
ХХ съезд. В эфире вторая передача, посвященная его 40-летию. Сегодня речь пойдет о тайнах высшей партийной кухни. О том, как и из чего готовилось ее самое острое блюдо - секретный доклад Никиты Сергеевича Хрущева, зачитанный им на последнем заседании ХХ съезда. Расскажем мы и о первой реакции съезда и партийной общественности на эту, одну из самых важных в истории нашего века речей. Обо всем этом - размышления и воспоминания одного из участников ХХ съезда, бывшего руководителя комсомола и КГБ Владимира Семичастного, последнего генсека КПСС Михаила Горбачева, историка-документалиста, бывшего главного государственного архивиста России - Рудольфа Пихоя, а так же сына Никиты Сергеевича Хрущева - Сергея.
Секреты кремлевской кухни и подача острого блюда.
Существует уже давно подмеченный парадоксальный разрыв между обилием слов по поводу ХХ съезда, многословием оценок его кульминационной части - секретного доклада "О культе личности", с одной стороны, и - практической неизученности механики подготовки и самого съезда, и доклада Хрущева на нем. Опираясь на неизвестные ранее миру документы архива Политбюро ЦК КПСС, отмеченный историографический разрыв в нашей передаче пытается устранить профессор Рудольф Германович Пихоя.
Пихоя:
Появлению секретного доклада Хрущева предшествовало заседание Президиума ЦК КПСС 31 января 1955 года. В его повестку были внесены вопросы, связанные с реабилитацией. В краткой протокольной записи сообщалось, что Президиумом ЦК была создана комиссия в составе: Поспелова, Комарова, Аристова и Шверника, которым было поручено просмотреть все материалы.
Краткая запись в протоколе Президиума поясняет вопрос о целях и задачах этой комиссии. Как сообщается в докладе самой комиссии, направленном в Президиум ЦК КПСС, она была образована для разбора вопроса о том, каким образом оказались возможны массовые репрессии против большинства всего состава членов и кандидатов ЦК ВКП(б), избранного ХVП съездом партии. К комиссии были привлечены к подготовке документального материала ряд сотрудников КГБ: сам председатель КГБ Серов, начальник секретариата КГБ Доброхотов, начальник архивного отдела КГБ Плетнев, начальник особой инспекции КГБ Калистов. От прокуратуры СССР - зам.главного военного прокурора Терехов.
Тольц:
Приведенный профессором Пихоя список особо доверенных сотрудников (по преимуществу госбезопасности) весьма интересен. Дело в том, что некоторые исследователи утверждают, что Хрущев решился выступить со своим разоблачительным докладом только после того, как "гебешниками" в архивах был уничтожен материал, свидетельствующий о причастности к репрессиям лично его - Никиты Сергеевича Хрущева. Иногда называется даже количество уничтоженного - 11 мешков документов - и имя ответственного исполнителя - Иван Серов.
Спрашиваю об этом одного из преемников Серова на посту руководителя госбезопасности - Владимира Семичастного. Владимир Ефимович отвечает:
Владимир Семичастный:
Я могу только сказать о том, что да, действительно, в материалах, документах, которые вероятно были основанием для доклада Хрущева (и затем не раз к ним возвращались, потому что шла реабилитация). Разбирательство всех дел, которые были при Берия, при Сталине.
Имя Хрущева и его участие было самым минимальным. Оно в документах почти не проходило так, как это касалось Молотова, Кагановича, Ворошилова, даже Калинина и других. Хрущев был меньше всего, якобы, причастен ко всем этим делам. Это, конечно, вызывало и вопросы, и недоумение, и всякие размышления.
Сказать о том, что я, будучи в КГБ, установил, что были действительно предприняты какие-то шаги и какие-то были действия совершены по поводу уничтожения документов я не могу. А тем более - мешками... Серов был очень приближенный, очень доверенное лицо у Хрущева и, думаю, наверное, какие-то были предприняты шаги. (Но тут предварительно, для того, чтобы мелькал Хрущев меньше в этой документации, которая легла на стол перед докладом и после доклада.)
Тольц:
Вернемся, однако, к истории приготовления острого съездовского блюда. Свой рассказ продолжает профессор Рудольф Пихоя.
Пихоя:
Непосредственно перед началом съезда - 8 февраля 1956 года, члены комиссии, секретари ЦК КПСС Поспелов, Аристов, кандидат в члены президиума Шверник и зам.председателя комитета партийного контроля при ЦК КПСС Комаров представили в Президиум ЦК многостраничный отчет, проделанный, по существу, в кратчайшие сроки - за месяц. В этом совершенно секретном отчете сообщались сведения о масштабах репрессий в 1935-1940-м годах. Авторы доклада избрали только данные о репрессированных по обвинению в антисоветской деятельности, обратив особое внимание на преследование партийно-советского руководства. Но даже в этом документе, где не затронуты репрессии по отношению к социально-чуждым элементам в 20-30-е годы, где тщательно обходилась роль в репрессиях 30-х годов Маленкова, Ворошилова, Кагановича, самого Хрущева, нет ни слова о разгроме крестьянства в период коллективизации, о трагедии советских военнопленных, поменявших не по своей воле фашистские лагеря на советский ГУЛАГ, содержалась жуткая в своей убедительности картина массового террора власти по отношению к населению страны.
Доклад свидетельствовал, что только за два года - 1937-1938 - было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 млн. 548 тыс.366 человек, из которых было расстреляно 681 тыс. 692 человека.
О разгроме партийно-советского руководства страны : арестовано было по 2-3 состава руководящих работников республик, краев и областей. Из 1966-ти делегатов ХУП съезда ЦК ВКП(б) было расстреляно 848.
Там же содержалась попытка раскрыть механику проведения репрессий и рассказывалось о ряде крупных политических процессов. Приведем названия некоторых рубрик этого доклада: "Приказы НКВД о проведении массовых репрессий", " Искусственное создание антисоветских организаций, блоков и разного вида центров", "О грубейших нарушениях законности в процессе следствия", "О заговорах в органах НКВД", "Нарушение законности органами прокуратуры в надзоре за следствием в НКВД", "Судебный произвол военной коллегии Верховного суда СССР", "О внесудебном рассмотрении дел".
Сообщая в Президиум ЦК, что при подготовке материалов и печатании настоящей записки были обеспечены необходимые конспирации, комиссия пыталась делать выводы о причинах массовых репрессий. По мнению членов комиссии, этими причинами стали: принятые с нарушениями процедуры в первые часы после убийства Кирова, постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934-го года, открывшее возможность для массовых нарушений социалистической законности и телеграмма Сталина и Жданова, посланная 25 ноября 1936-го года Кагановичу и Молотову, с установкой на применение массовых репрессий и легшее в основу решение февральско-мартовского 1937-го года Пленума.
В документе ясно устанавливалась персональная ответственность Сталина за применение пыток на допросах, внесудебные расправы и расстрелы.
Доклад страшен. Страшны конкретные факты, многочисленные выдержки из показаний жертв, показания палачей (тоже большей частью расстрелянных во время чистки органов НКВД в 1939-1940-х годах), свидетельства о пытках, призывы прежних соратников вымолить у Сталина жизнь. Доклад заканчивался приложением - тремя документами: это телеграмма Сталина 10 января 1939-го года, подтверждавшая установленную ЦК ВКП(б) практику применения физического воздействия (то есть пыток при допросах), справка о санкционированном Сталиным расстреле 138 руководящих работников и предсмертное письмо наркома земледелия , члена ЦИК СССР Эйхе - Сталину.
10 февраля 1956 года в Президиум ЦК поступила также справка Семенова - бывшего референта Шкирятова, многолетнего заместителя, а затем и председателя комиссии партийного контроля при ЦК КПСС "О порядке рассмотрения парткомиссией КПК при ЦК ВКП(б) дел арестованных в 1935-1938 годах".
Тольц:
Между тем, подготовка съезда шла полным ходом. Профессор Пихоя рассказывает об этом.
Пихоя:
В проекте регламента ХХ съезда, подготовленным отделом партийных органов ЦК, доклада Хрущева не было. Не было его и в пригласительном билете, который был получен делегатами съезда. Но в подготовку съезда буквально перед его началом были внесены серьезнейшие коррективы. За день до начала съезда состоялось заседание Президиума ЦК, на котором было принято решение: внести на Пленум ЦК предложение о том, что Президиум ЦК считает необходимым на закрытом заседании съезда сделать доклад "О культе личности" и утвердить докладчиком Никиту Сергеевича Хрущева. Сохранилась выписка из стенограммы пленума, содержащая обсуждение этого вопроса. Приводим ее полностью.
"Президиум ЦК, после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина, чувствует и считает необходимым поставить на ХХ съезде на закрытом заседании (видимо это будет в то время, когда будут обсуждены доклады и будет утверждение в руководящие органы ЦК, когда гостей не будет) доклад ЦК "О культе личности". На Президиуме условились, что доклад доверяется сделать мне - Первому секретарю ЦК. Не будет ли возражений?
(Голоса: "Нет!")
Пихоя:
Необходимо отметить, что в этот момент грубо нарушалась традиция подготовки не только съезда, но и любого какого-нибудь крупного партийного мероприятия: утверждался доклад, текста которого в это время не существовало. (Его еще предстояло написать.)
Проект доклада, подготовленный только к 18 февраля 1956 года Поспеловым и Аристовым "О культе личности и его последствиях" и основанный на материалах комиссии Поспелова, Хрущева не удовлетворил. Он лично продиктовал 19 февраля (в разгар съезда) свой вариант доклада. Поспеловский вариант доклада включал в себя теоретическую часть, осуждение культа личности с позиции марксизма, сведения о так называемом "политическом завещании" Ленина с критикой Сталина, сетование на болезненную подозрительность Сталина, что привело к большим бедствиям - к массовым репрессиям против невинных людей в 1937-1938 годах, к так называемому "ленинградскому делу", состряпанному преступной шайкой Берия- Абакумова, к позорному "делу врачей". В этом проекте весьма подробно рассказывалось о судьбе делегатов ХУП съезда ВКП(б), приводились впечатляющие факты расправы над рядом государственных и партийных деятелей в конце 30-х годов. Однако в нем тщательно обходились вопросы персональной ответственности людей из окружения Сталина: вся вина возлагалась на самого Сталина и вышедший из- под партийного контроля аппарат НКВД. Все репрессии заканчивались предвоенным периодом. Иными были предложения самого Хрущева: об этом мы можем судить из его диктовки 19 февраля 1956 года. Именно она и стала основой будущего доклада на ХХ съезде. Хрущев конечно использовал поспеловский вариант, но расставил в ряде случаев существенно иные акценты и, главное, изменил хронологические и концептуальные рамки доклада. Прежде всего Хрущев попытался ответить на единственный вопрос: почему партийное руководство мирилось со сталинским произволом?
Тольц:
Снова обратимая к документам.
"Сталин проявлял полную нетерпимость к коллективности, - говорил Хрущев, - он действовал не путем убеждения и кропотливой работы, а путем навязывания, путем требования принятия его понимания вопроса. И кто этому сопротивлялся или старался доказывать свою правоту был обречен на исключение из руководящего коллектива с последующим немедленным уничтожением".
Пихоя:
Хрущев не собирался ограничиваться только довоенной историей страны: он последовательно разбирает роль Сталина в войне, в событиях послевоенного времени. Его оценки пристрастны, факты часто не проверенны - это экспромты, рожденные личными тревогами недавнего прошлого. В них много страха перед Сталиным. От того и соперничество между партийными лидерами, которое появлялось в последние годы жизни Сталина, но сохранялось и при коллективном руководстве Хрущева.
Стенограмма Хрущева сумбурна, он перескакивает с одной темы на другую, не пытается выдерживать хронологию событий. Однако своя логика у Хрущева есть - это стремление возложить вину за все плохое в прошлом на Сталина и Берию и тем самым реабилитировать Коммунистическую партию, реабилитировать идеи социализма и коммунизма. На Сталина Хрущев возлагает ответственность за неподготовленность к войне, на окружение частей Красной армии под Киевом в 41-м году, под Харьковом в 42-м году... "ленинградское дело", "дело врачей", "менгрельское дело" - это во всех случаях ответственность Сталина.
Тольц:
"Дело врачей", - диктовал Хрущев, - это может быть не "дело врачей", а - "дело Сталина", потому что никакого "дела врачей" не было".
Пихоя:
Примечательны последние слова в диктовке Хрущева: "Сказать о "московском деле". Эта запись осталась нераскрытой. Нет ее и в тексте официального секретного доклада.
Тольц:
Спрашиваю у сына Хрущева - Сергея Никитича: знает ли он, что имел в виду его отец, делая последнюю запись?
Сергей Хрущев:
Написал он это, я знаю,потому что у него было несколько таких дел и столкновений с репрессиями, которые его очень мучили. Он бесконечно повторял рассказы о них. И одно из них - "московское дело". Он считал, что его старались втянуть в повторение "ленинградского дела". И когда ему Сталин передал эту папку материалов о том, что Попов и все основные руководители Москвы - враги народа, он не знал что делать. Он понимал, что это ерунда, но как об этом сказать, чтобы самому не попасть в этот список?
Тольц:
И снова профессор Рудольф Пихоя.
Пихоя:
Важно и то, что в своем варианте доклада Хрущев не ограничился установлением ответственности Сталина, но на прямую подводил к тому, что ответственность за преступления прошлого разделяют люди и сейчас входящие в высшее политическое руководство страны. Старательно возводимые Поспеловым и Аристовым (авторами проекта доклада) стена между Сталиным и Берия, с одной стороны, и партийно-государственным руководством - с другой, между репрессиями 1935 - 40 годов и современностью- эта стена была основательно повреждена Хрущевым. И вряд ли это было следствием оговорок, излишней эмоциональности Никиты Сергеевича: во всех этих оговорках просматривается своя система.
Рассказывая о роли Сталина в войне, об обстоятельствах харьковской катастрофы, Хрущев припоминал своим сподвижникам:
"Я позвонил Сталину на дачу, но он не подошел к телефону, а подошел Маленков. Я Маленкову говорю, что хочу говорить лично со Сталиным. Сталин передал через Маленкова, чтобы я говорил с Маленковым. Я вторично прошу, чтобы он доложил Сталину о тяжелом положении. Он (Сталин) не соизволил подойти десять шагов к телефону, чтобы выслушать меня. И вновь подтвердил, чтобы я говорил через Маленкова".
И в случае с Игнатьевым, и в своих военных воспоминаниях Хрущев метил в Маленкова - фактического начальника бывшего министра госбезопасности и человека из самого близкого окружения Сталина. Маленков и его люди оказывались ответственными за все преступления Сталина.
Окончательная схватка за власть между Маленковым и Хрущевым приближалась.
Тольц:
И Хрущев, - считает профессор Рудольф Пихоя, - на пути к этой схватке не только постепенно отнимал у Маленкова полномочия, но и его авторитет. Именно этот, продиктованный Хрущевым текст и лег в основу его доклада, прочитанного в последний день работы ХХ съезда.
Конспирация, в атмосфере которой готовилась бомба секретной речи Хрущева, принесла желанные плоды: почти никто из более чем полутора тысяч участников высшего партийного собрания не знал, что ждет их в последний день съезда. Даже среди ближайшего окружения Первого секретаря партии об этом знали отнюдь не все. Спрашиваю у сына Никиты Сергеевича - Сергея Хрущева: "Что было известно Вам о подготовке доклада?"
Сергей Хрущев:
В то время - абсолютно ничего. Отец никогда не обсуждал дома никаких своих взаимоотношений внутри руководства, никогда об этих вещах не говорил, поэтому до того как был прочитан доклад ни я, ни мои старшие сестры, ни, наверное, даже мама (здесь я не могу утверждать ничего - она была человек "железный") ничего об этом не знали.
Тольц:
Тем более не знали ничего рядовые партийцы. И уж тем более - 200 миллионов остальных рядовых беспартийных. Съезд шел своим чередом, а жизнь - своим.
(Звучит мелодия тех лет - "Вечер вальса")
И вот, после этого "Вечера вальса", постоянно озвучивавшего советскую повседневность первой послесталинской половины 50-х годов наступило утро 25 февраля 1956-го.
Сейчас кажется странным, но почти никто из наших современников не может как-то специально выделить его в своей памяти. Почти никто, кроме тех, кто пришел в то утро в Кремль на последнее, скрытое от чужого глаза, заседание ХХ съезда. Рассказывает один из них, в ту пору Первый секретарь ВЛКСМ Владимир Ефимович Семичастный.
Владимир Семичастный:
Я на всех заседаниях съезда присутствовал как гость. Съезд шел нормально, как обычно, как и все предыдущие и после этого съезды - шло все нормально. На этом съезде меня избрали кандидатом в члены Центрального комитета партии - на заключительном заседании, когда были выборы руководящих органов партии. И тут же после избрания, вскоре, мне сказали о том, что я должен присутствовать на закрытом заседании съезда, которое состоялось утром на следующий день. И уже со своим пригласительным билетом (у меня не мандат был, а пригласительный билет) я проходил в Зал заседаний Большого Кремлевского дворца, где были уже списки дополнительно к делегатам съезда.
Пропускали тех, кто приглашался на это закрытое заседание съезда. Чувствовалось так, что никто из участников съезда, делегатов и тех, кто приглашен не ожидали, что будет на закрытом заседании и вообще не ожидали закрытого заседания. Потому что состоялись выборы, прошел пленум Центрального комитета партии, избрали руководящий состав, Политбюро, Президиум ЦК, секретарей - все обычно этим и заканчивается, а тут - закрытое заседание. Это конечно сразу вызвало недоуменные вопросы и вопросительные знаки в голове, в мыслях... И когда собрались на закрытое заседание - состоялся доклад Хрущева.
Конечно с самого начала, как только началось изложение всего того, что характеризовало Сталина и его действия и окружение, связанное с репрессиями, с выселениями народа, с неправильным поведением и все прочее... Это вызвало шоковое состояние в зале - в зале была мертвая тишина и слушали очень внимательно первое время, затем по ходу доклада зал реагировал, но сказать точно, что это была реакция удивления - реакция неожиданности и такого выхода из того шокового состояния, которое в начале охватило зал. Там где-то, что-то как гул какой, то сильнее, то менее сильно гул этот раздавался, но никаких всплесков и громкой реакции не было.
Доклад был произнесен, прения никакие не открывались, вопросы никакие не задавались. Впечатление мое такое было: я сидел в зале где-то 10 или 12 ряд, то что мне удавалось видеть - зал был такой большой, длинный, но правда 10-12 ряд недалеко от трибуны, но по поведению Хрущева создавалось впечатление, что он от текста почти не отрывался, может быть несколько раз он комментировал некоторые письма, которые он цитировал в докладе или какие-то официальные материалы, из которых приводились выдержки, несколькими словами. Все остальное он, по-моему, строго придерживался того, что у него было написано в докладе.
После доклада (съезд уже закончился, поэтому в кулуарах там недолго была возможность реагировать или обсуждать), когда я возвратился в ЦК ВЛКСМ и там уже мы обсуждали более подробно, и реакция какая-то была и оценки: с чем-то соглашались, а что-то вызывало удивление. Все конечно были поражены, удивлены - настолько неожиданно было, что трудно сформулировать оценку всему этому. Но и в ЦК ВЛКСМ , и среди тех, кто был на съезде вызывали некоторые вопросы, поднятые в докладе, недоумение, сомнение и всякая реакция была...
Тольц:
Воспоминания одного из участников ХХ съезда Владимира Семичасного.
25 февраля 1956 года они - делегаты и гости съезда -разъехались по стране, разводя секретную правду тайной речи Хрущева и свои сомнения. Расползаясь по свету, тайна переставала быть тайной, но от этого не становилась менее страшной.
Спрашиваю Сергея Хрущева: "Как он узнал о докладе отца? Как реагировал?"
Сергей Хрущев:
Я о докладе узнал не от отца, а уже после, когда пришли люди и сказали: "Вот был такой доклад..." Тогда я бросился к нему с расспросами.
Тольц:
И что же рассказал Вам отец?
Сергей Хрущев:
На самом деле он мне ничего не рассказал. Он сказал: "Да вот мы решили, что мы должны - употреблю сейчас слово - сказать правду," наверное он употребил какие-то другие слова и он дал мне прочитать текст доклада. Сказал: "Прочитай, а я устал разговаривать..."
Тольц:
Какое впечатление на Вас произвел тогда этот доклад? Вы можете вспомнить? И как он обсуждался в Вашей семье?
Сергей Хрущев:
Он даже не обсуждался в семье: все как-то затаились, у каждого были, наверное, свои мысли. Но для меня это было как крушение мира. И когда я потом выспрашивал много отца и он рассказывал о своих погибших друзьях, то я мгновенно превратился в антисталиниста и мне казалось в тот момент, что больше будет невозможно воскресить имя Сталина и как-то о нем говорить положительно. Но видите - мы во всем этом ошибаемся.
Тольц:
Завершая свою секретную речь на ХХ съезде Никита Хрущев специально подчеркнул:
"Мы не можем допустить, чтобы этот вопрос вышел за пределы кругов партии. В особенности же, чтобы он попал в печать. Вот почему мы обсуждаем его здесь - на закрытом заседании съезда. Нам следует знать пределы, мы не должны давать оружие в руки нашим врагам, не должны полоскать наше грязное белье у них на глазах".
Тольц:
Вместе с тем, сразу же после съезда Хрущев предпринял ряд мер по расширению круга посвященных. Через пару дней текст секретного доклада выныривает в Белграде.
Из воспоминаний Святозара Вукмановича-Темпо - в ту пору члена исполнительного комитета Союза коммунистов Югославии.
Однажды вечером в конце февраля 1956 года Тито срочно созвал секретариат исполнительного комитета, в который входили в то время Тито, Кардель, Ранкович, Госняк и я. Тито прочитал нам доклад Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда компартии СССР, который только что закончился в Москве. Содержание доклада Хрущева меня буквально потрясло. Я никак не ожидал такого стремительного поворота. Тито, однако, не был удивлен - я сразу же это отметил.
Тольц:
Интересно, что Хрущев, ни слова не сказавший о подготовке доклада даже своему сыну, решил немедля оповестить о своей антисталинской речи дочь Сталина. Светлана Аллилуева вспоминает, как в конце февраля 56-го ее пригласил к себе Микоян, вручивший ей с ведома Хрущева все тот же текст его доклада. "Почитай, - сказал Микоян, - а затем поговорим, если нужно".
Внешняя противоречивость этих свидетельств, а так же косвенных данных о том, что некоторых иностранных гостей съезда, знавших русский - бывших сотрудников Коминтерна - стали знакомить с докладом, когда они еще не покинули Москвы, внешняя противоречивость этого со словами Хрущева "о грязном белье" и "недопустимости утечки информации" о содержании его речи не должна скрывать от нас истинных намерений Никиты Сергеевича. При всей характерной для него импульсивности и порой непоследовательности, он с самого начала отнюдь не намеревался ограничить свою аудиторию полутора тысячами делегатов съезда. Просто как и многие его приемники он полагал, что гласность - процесс абсолютно управляемый. Мы-то знаем теперь, что эта истина весьма относительна и возможности такого управления имеют свои, всякий раз трудно заранее узнаваемые и легко нарушаемые пределы.
Подлинные намерения Хрущева выдает хотя бы решение ознакомить с текстом секретного доклада не только обкомовскую и райкомовскую номенклатуру, но и прочитать его в первичных парторганизациях, а так же ознакомить с ним государственно важных беспартийных. К примеру: беспартийного атомщика Андрея Сахарова специально с этой целью вызывали в горком его атомного объекта. Так эхо подземного кремлевского взрыва уже в марте 56-го покатилось по миру. У многих из тех, кто слышал его на закрытых читках, как в их партийном гимне "закипал возмущенный разум". В ушах же большинства их сограждан еще некоторое время по-прежнему звучал трогательный вальс образца послесталинского 53-го, органично соединявший околопроизводственный лиризм и казенную жизнерадостность.
Возможно тем, кто помоложе, но вместе с тем уже успел испытать и помнит еще восторги эпохи гласности, то, что я скажу сейчас покажется странным: ни один из тех, кого я уже расспросил о тех ранних закрытых партийных читках секретного хрущевского доклада не может припомнить ничего подобного облегчению, раскрепощению правды, какого-либо ощущения начала новой светлой эпохи, и так далее... Чаще всего припоминают всплывшие в душе затаенные страхи, горечь и недоумение закипевшего разума.
В этом смысле очень показательны и типичны, если угодно, то, что рассказал мне два года назад как раз в канун столетнего юбилея Хрущева его последний преемник на посту главы КПСС, первый и последний Президент СССР - Михаил Сергеевич Горбачев.
Михаил Горбачев:
Я оказался в числе тех, кто был ознакомлен (там все-таки не всех знакомили), но такое понятие существовало, оно и сейчас осталось в нашем лексиконе - партийный актив. И я тогда был заместителем заведующего отдела агитации и пропаганды крайкома комсомола. После университета занимался этими делами. Естественно, я имел возможность быть приглашенным в краевой комитет партии, где с этим текстом я ознакомился.
Знакомство прошло в закрытом плане, поэтому я, во-первых, прочитал его (его сразу через несколько дней почему-то отозвали , в течении пяти дней) и больше он не появлялся и появился в годы перестройки. Потом многие узнали этот текст и так далее... Но на Западе он оказался известным, опубликованным.
Текст этот производит сильное впечатление. Он не отличается большим анализом, глубиной подхода к корням всех этих явлений, в том числе к этому: почему стал возможен культ личности, формирование тоталитарной системы - нет этого там вы не найдете. Но там есть то, что действует и берет за душу: что происходило с нами, что происходило с людьми, с выдающимися людьми - как они уходили и что их превращали в песок и все растиралось... и судьбы людей ... Это там жутко просто. В этом смысле доклад производит сильное впечатление.
Я помню и арест деда, который от советской власти, поскольку семья бедняков, он был старший. Когда революция свершилась, они получили землю и для них это было естественно, что эта власть - их. И он стал коммунистом, он тоже создавал колхозы, был председателем колхоза много лет. Потом в 38-м вдруг - враг народа! И поэтому в этом смысле я был подготовлен и иначе воспринял, чем другие. Хотя и меня не покидало: неужели вот это все это было так? Неужели?! Дед, вернувшийся в село, вынеся все пытки, которые там были (его пытали) он остался жив.
У Раисы Максимовны деда, крестьянина тоже, расстреляли, причем за связь с троцкистами, а он и не знал кто такие троцкисты . Это в Алтае было. И вот все в одно время происходило, но только тот погиб и расстреляли его, кстати - 20 августа .
Я воспринял это в какой-то мере с тем, что да - это то, что было, то что в своей семье, а вот что было - какая трагедия и во что это вылилось, сколько погибло народу: обескровлена нация, в какой-то мере, и обезглавлена была. И интеллектуальная значительная часть и армии, и политики, и хозяйственников - уничтожена, раздавлена - и художественная интеллигенция... Но вокруг круг мира, я наблюдал, смятение умов было потрясающим. Было трудно не верить, хотя не верили: неужели все так было? Но самое главное что возникал вопрос: а зачем это все обрушили и зачем так все?
Я думаю вот за это и надо воздать должное Хрущеву. Говорят, что когда он читал его самого дрожь колотила на трибуне, но он произнес этот доклад. Я думаю, с этого и начинается наше расставание труднейшее, драматичное, очень тяжелое со сталинизмом и всем тем, что он породил.
Тольц:
ХХ съезд. Вторая передача Радио Свобода, посвященная его 40-летию. В ней участвовали: Михаил Горбачев, Рудольф Пихоя, Владимир Семичастный и Сергей Хрущев.
Передача третья
Тольц:
ХХ съезд. В эфире вторая передача, посвященная его 40-летию. Сегодня речь пойдет о тайнах высшей партийной кухни. О том, как и из чего готовилось ее самое острое блюдо - секретный доклад Никиты Сергеевича Хрущева, зачитанный им на последнем заседании ХХ съезда. Расскажем мы и о первой реакции съезда и партийной общественности на эту, одну из самых важных в истории нашего века речей. Обо всем этом - размышления и воспоминания одного из участников ХХ съезда, бывшего руководителя комсомола и КГБ Владимира Семичастного, последнего генсека КПСС Михаила Горбачева, историка-документалиста, бывшего главного государственного архивиста России - Рудольфа Пихоя, а так же сына Никиты Сергеевича Хрущева - Сергея.
Секреты кремлевской кухни и подача острого блюда.
Существует уже давно подмеченный парадоксальный разрыв между обилием слов по поводу ХХ съезда, многословием оценок его кульминационной части - секретного доклада "О культе личности", с одной стороны, и - практической неизученности механики подготовки и самого съезда, и доклада Хрущева на нем. Опираясь на неизвестные ранее миру документы архива Политбюро ЦК КПСС, отмеченный историографический разрыв в нашей передаче пытается устранить профессор Рудольф Германович Пихоя.
Пихоя:
Появлению секретного доклада Хрущева предшествовало заседание Президиума ЦК КПСС 31 января 1955 года. В его повестку были внесены вопросы, связанные с реабилитацией. В краткой протокольной записи сообщалось, что Президиумом ЦК была создана комиссия в составе: Поспелова, Комарова, Аристова и Шверника, которым было поручено просмотреть все материалы.
Краткая запись в протоколе Президиума поясняет вопрос о целях и задачах этой комиссии. Как сообщается в докладе самой комиссии, направленном в Президиум ЦК КПСС, она была образована для разбора вопроса о том, каким образом оказались возможны массовые репрессии против большинства всего состава членов и кандидатов ЦК ВКП(б), избранного ХVП съездом партии. К комиссии были привлечены к подготовке документального материала ряд сотрудников КГБ: сам председатель КГБ Серов, начальник секретариата КГБ Доброхотов, начальник архивного отдела КГБ Плетнев, начальник особой инспекции КГБ Калистов. От прокуратуры СССР - зам.главного военного прокурора Терехов.
Тольц:
Приведенный профессором Пихоя список особо доверенных сотрудников (по преимуществу госбезопасности) весьма интересен. Дело в том, что некоторые исследователи утверждают, что Хрущев решился выступить со своим разоблачительным докладом только после того, как "гебешниками" в архивах был уничтожен материал, свидетельствующий о причастности к репрессиям лично его - Никиты Сергеевича Хрущева. Иногда называется даже количество уничтоженного - 11 мешков документов - и имя ответственного исполнителя - Иван Серов.
Спрашиваю об этом одного из преемников Серова на посту руководителя госбезопасности - Владимира Семичастного. Владимир Ефимович отвечает:
Владимир Семичастный:
Я могу только сказать о том, что да, действительно, в материалах, документах, которые вероятно были основанием для доклада Хрущева (и затем не раз к ним возвращались, потому что шла реабилитация). Разбирательство всех дел, которые были при Берия, при Сталине.
Имя Хрущева и его участие было самым минимальным. Оно в документах почти не проходило так, как это касалось Молотова, Кагановича, Ворошилова, даже Калинина и других. Хрущев был меньше всего, якобы, причастен ко всем этим делам. Это, конечно, вызывало и вопросы, и недоумение, и всякие размышления.
Сказать о том, что я, будучи в КГБ, установил, что были действительно предприняты какие-то шаги и какие-то были действия совершены по поводу уничтожения документов я не могу. А тем более - мешками... Серов был очень приближенный, очень доверенное лицо у Хрущева и, думаю, наверное, какие-то были предприняты шаги. (Но тут предварительно, для того, чтобы мелькал Хрущев меньше в этой документации, которая легла на стол перед докладом и после доклада.)
Тольц:
Вернемся, однако, к истории приготовления острого съездовского блюда. Свой рассказ продолжает профессор Рудольф Пихоя.
Пихоя:
Непосредственно перед началом съезда - 8 февраля 1956 года, члены комиссии, секретари ЦК КПСС Поспелов, Аристов, кандидат в члены президиума Шверник и зам.председателя комитета партийного контроля при ЦК КПСС Комаров представили в Президиум ЦК многостраничный отчет, проделанный, по существу, в кратчайшие сроки - за месяц. В этом совершенно секретном отчете сообщались сведения о масштабах репрессий в 1935-1940-м годах. Авторы доклада избрали только данные о репрессированных по обвинению в антисоветской деятельности, обратив особое внимание на преследование партийно-советского руководства. Но даже в этом документе, где не затронуты репрессии по отношению к социально-чуждым элементам в 20-30-е годы, где тщательно обходилась роль в репрессиях 30-х годов Маленкова, Ворошилова, Кагановича, самого Хрущева, нет ни слова о разгроме крестьянства в период коллективизации, о трагедии советских военнопленных, поменявших не по своей воле фашистские лагеря на советский ГУЛАГ, содержалась жуткая в своей убедительности картина массового террора власти по отношению к населению страны.
Доклад свидетельствовал, что только за два года - 1937-1938 - было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 млн. 548 тыс.366 человек, из которых было расстреляно 681 тыс. 692 человека.
О разгроме партийно-советского руководства страны : арестовано было по 2-3 состава руководящих работников республик, краев и областей. Из 1966-ти делегатов ХУП съезда ЦК ВКП(б) было расстреляно 848.
Там же содержалась попытка раскрыть механику проведения репрессий и рассказывалось о ряде крупных политических процессов. Приведем названия некоторых рубрик этого доклада: "Приказы НКВД о проведении массовых репрессий", " Искусственное создание антисоветских организаций, блоков и разного вида центров", "О грубейших нарушениях законности в процессе следствия", "О заговорах в органах НКВД", "Нарушение законности органами прокуратуры в надзоре за следствием в НКВД", "Судебный произвол военной коллегии Верховного суда СССР", "О внесудебном рассмотрении дел".
Сообщая в Президиум ЦК, что при подготовке материалов и печатании настоящей записки были обеспечены необходимые конспирации, комиссия пыталась делать выводы о причинах массовых репрессий. По мнению членов комиссии, этими причинами стали: принятые с нарушениями процедуры в первые часы после убийства Кирова, постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934-го года, открывшее возможность для массовых нарушений социалистической законности и телеграмма Сталина и Жданова, посланная 25 ноября 1936-го года Кагановичу и Молотову, с установкой на применение массовых репрессий и легшее в основу решение февральско-мартовского 1937-го года Пленума.
В документе ясно устанавливалась персональная ответственность Сталина за применение пыток на допросах, внесудебные расправы и расстрелы.
Доклад страшен. Страшны конкретные факты, многочисленные выдержки из показаний жертв, показания палачей (тоже большей частью расстрелянных во время чистки органов НКВД в 1939-1940-х годах), свидетельства о пытках, призывы прежних соратников вымолить у Сталина жизнь. Доклад заканчивался приложением - тремя документами: это телеграмма Сталина 10 января 1939-го года, подтверждавшая установленную ЦК ВКП(б) практику применения физического воздействия (то есть пыток при допросах), справка о санкционированном Сталиным расстреле 138 руководящих работников и предсмертное письмо наркома земледелия , члена ЦИК СССР Эйхе - Сталину.
10 февраля 1956 года в Президиум ЦК поступила также справка Семенова - бывшего референта Шкирятова, многолетнего заместителя, а затем и председателя комиссии партийного контроля при ЦК КПСС "О порядке рассмотрения парткомиссией КПК при ЦК ВКП(б) дел арестованных в 1935-1938 годах".
Тольц:
Между тем, подготовка съезда шла полным ходом. Профессор Пихоя рассказывает об этом.
Пихоя:
В проекте регламента ХХ съезда, подготовленным отделом партийных органов ЦК, доклада Хрущева не было. Не было его и в пригласительном билете, который был получен делегатами съезда. Но в подготовку съезда буквально перед его началом были внесены серьезнейшие коррективы. За день до начала съезда состоялось заседание Президиума ЦК, на котором было принято решение: внести на Пленум ЦК предложение о том, что Президиум ЦК считает необходимым на закрытом заседании съезда сделать доклад "О культе личности" и утвердить докладчиком Никиту Сергеевича Хрущева. Сохранилась выписка из стенограммы пленума, содержащая обсуждение этого вопроса. Приводим ее полностью.
"Президиум ЦК, после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина, чувствует и считает необходимым поставить на ХХ съезде на закрытом заседании (видимо это будет в то время, когда будут обсуждены доклады и будет утверждение в руководящие органы ЦК, когда гостей не будет) доклад ЦК "О культе личности". На Президиуме условились, что доклад доверяется сделать мне - Первому секретарю ЦК. Не будет ли возражений?
(Голоса: "Нет!")
Пихоя:
Необходимо отметить, что в этот момент грубо нарушалась традиция подготовки не только съезда, но и любого какого-нибудь крупного партийного мероприятия: утверждался доклад, текста которого в это время не существовало. (Его еще предстояло написать.)
Проект доклада, подготовленный только к 18 февраля 1956 года Поспеловым и Аристовым "О культе личности и его последствиях" и основанный на материалах комиссии Поспелова, Хрущева не удовлетворил. Он лично продиктовал 19 февраля (в разгар съезда) свой вариант доклада. Поспеловский вариант доклада включал в себя теоретическую часть, осуждение культа личности с позиции марксизма, сведения о так называемом "политическом завещании" Ленина с критикой Сталина, сетование на болезненную подозрительность Сталина, что привело к большим бедствиям - к массовым репрессиям против невинных людей в 1937-1938 годах, к так называемому "ленинградскому делу", состряпанному преступной шайкой Берия- Абакумова, к позорному "делу врачей". В этом проекте весьма подробно рассказывалось о судьбе делегатов ХУП съезда ВКП(б), приводились впечатляющие факты расправы над рядом государственных и партийных деятелей в конце 30-х годов. Однако в нем тщательно обходились вопросы персональной ответственности людей из окружения Сталина: вся вина возлагалась на самого Сталина и вышедший из- под партийного контроля аппарат НКВД. Все репрессии заканчивались предвоенным периодом. Иными были предложения самого Хрущева: об этом мы можем судить из его диктовки 19 февраля 1956 года. Именно она и стала основой будущего доклада на ХХ съезде. Хрущев конечно использовал поспеловский вариант, но расставил в ряде случаев существенно иные акценты и, главное, изменил хронологические и концептуальные рамки доклада. Прежде всего Хрущев попытался ответить на единственный вопрос: почему партийное руководство мирилось со сталинским произволом?
Тольц:
Снова обратимая к документам.
"Сталин проявлял полную нетерпимость к коллективности, - говорил Хрущев, - он действовал не путем убеждения и кропотливой работы, а путем навязывания, путем требования принятия его понимания вопроса. И кто этому сопротивлялся или старался доказывать свою правоту был обречен на исключение из руководящего коллектива с последующим немедленным уничтожением".
Пихоя:
Хрущев не собирался ограничиваться только довоенной историей страны: он последовательно разбирает роль Сталина в войне, в событиях послевоенного времени. Его оценки пристрастны, факты часто не проверенны - это экспромты, рожденные личными тревогами недавнего прошлого. В них много страха перед Сталиным. От того и соперничество между партийными лидерами, которое появлялось в последние годы жизни Сталина, но сохранялось и при коллективном руководстве Хрущева.
Стенограмма Хрущева сумбурна, он перескакивает с одной темы на другую, не пытается выдерживать хронологию событий. Однако своя логика у Хрущева есть - это стремление возложить вину за все плохое в прошлом на Сталина и Берию и тем самым реабилитировать Коммунистическую партию, реабилитировать идеи социализма и коммунизма. На Сталина Хрущев возлагает ответственность за неподготовленность к войне, на окружение частей Красной армии под Киевом в 41-м году, под Харьковом в 42-м году... "ленинградское дело", "дело врачей", "менгрельское дело" - это во всех случаях ответственность Сталина.
Тольц:
"Дело врачей", - диктовал Хрущев, - это может быть не "дело врачей", а - "дело Сталина", потому что никакого "дела врачей" не было".
Пихоя:
Примечательны последние слова в диктовке Хрущева: "Сказать о "московском деле". Эта запись осталась нераскрытой. Нет ее и в тексте официального секретного доклада.
Тольц:
Спрашиваю у сына Хрущева - Сергея Никитича: знает ли он, что имел в виду его отец, делая последнюю запись?
Сергей Хрущев:
Написал он это, я знаю,потому что у него было несколько таких дел и столкновений с репрессиями, которые его очень мучили. Он бесконечно повторял рассказы о них. И одно из них - "московское дело". Он считал, что его старались втянуть в повторение "ленинградского дела". И когда ему Сталин передал эту папку материалов о том, что Попов и все основные руководители Москвы - враги народа, он не знал что делать. Он понимал, что это ерунда, но как об этом сказать, чтобы самому не попасть в этот список?
Тольц:
И снова профессор Рудольф Пихоя.
Пихоя:
Важно и то, что в своем варианте доклада Хрущев не ограничился установлением ответственности Сталина, но на прямую подводил к тому, что ответственность за преступления прошлого разделяют люди и сейчас входящие в высшее политическое руководство страны. Старательно возводимые Поспеловым и Аристовым (авторами проекта доклада) стена между Сталиным и Берия, с одной стороны, и партийно-государственным руководством - с другой, между репрессиями 1935 - 40 годов и современностью- эта стена была основательно повреждена Хрущевым. И вряд ли это было следствием оговорок, излишней эмоциональности Никиты Сергеевича: во всех этих оговорках просматривается своя система.
Рассказывая о роли Сталина в войне, об обстоятельствах харьковской катастрофы, Хрущев припоминал своим сподвижникам:
"Я позвонил Сталину на дачу, но он не подошел к телефону, а подошел Маленков. Я Маленкову говорю, что хочу говорить лично со Сталиным. Сталин передал через Маленкова, чтобы я говорил с Маленковым. Я вторично прошу, чтобы он доложил Сталину о тяжелом положении. Он (Сталин) не соизволил подойти десять шагов к телефону, чтобы выслушать меня. И вновь подтвердил, чтобы я говорил через Маленкова".
И в случае с Игнатьевым, и в своих военных воспоминаниях Хрущев метил в Маленкова - фактического начальника бывшего министра госбезопасности и человека из самого близкого окружения Сталина. Маленков и его люди оказывались ответственными за все преступления Сталина.
Окончательная схватка за власть между Маленковым и Хрущевым приближалась.
Тольц:
И Хрущев, - считает профессор Рудольф Пихоя, - на пути к этой схватке не только постепенно отнимал у Маленкова полномочия, но и его авторитет. Именно этот, продиктованный Хрущевым текст и лег в основу его доклада, прочитанного в последний день работы ХХ съезда.
Конспирация, в атмосфере которой готовилась бомба секретной речи Хрущева, принесла желанные плоды: почти никто из более чем полутора тысяч участников высшего партийного собрания не знал, что ждет их в последний день съезда. Даже среди ближайшего окружения Первого секретаря партии об этом знали отнюдь не все. Спрашиваю у сына Никиты Сергеевича - Сергея Хрущева: "Что было известно Вам о подготовке доклада?"
Сергей Хрущев:
В то время - абсолютно ничего. Отец никогда не обсуждал дома никаких своих взаимоотношений внутри руководства, никогда об этих вещах не говорил, поэтому до того как был прочитан доклад ни я, ни мои старшие сестры, ни, наверное, даже мама (здесь я не могу утверждать ничего - она была человек "железный") ничего об этом не знали.
Тольц:
Тем более не знали ничего рядовые партийцы. И уж тем более - 200 миллионов остальных рядовых беспартийных. Съезд шел своим чередом, а жизнь - своим.
(Звучит мелодия тех лет - "Вечер вальса")
И вот, после этого "Вечера вальса", постоянно озвучивавшего советскую повседневность первой послесталинской половины 50-х годов наступило утро 25 февраля 1956-го.
Сейчас кажется странным, но почти никто из наших современников не может как-то специально выделить его в своей памяти. Почти никто, кроме тех, кто пришел в то утро в Кремль на последнее, скрытое от чужого глаза, заседание ХХ съезда. Рассказывает один из них, в ту пору Первый секретарь ВЛКСМ Владимир Ефимович Семичастный.
Владимир Семичастный:
Я на всех заседаниях съезда присутствовал как гость. Съезд шел нормально, как обычно, как и все предыдущие и после этого съезды - шло все нормально. На этом съезде меня избрали кандидатом в члены Центрального комитета партии - на заключительном заседании, когда были выборы руководящих органов партии. И тут же после избрания, вскоре, мне сказали о том, что я должен присутствовать на закрытом заседании съезда, которое состоялось утром на следующий день. И уже со своим пригласительным билетом (у меня не мандат был, а пригласительный билет) я проходил в Зал заседаний Большого Кремлевского дворца, где были уже списки дополнительно к делегатам съезда.
Пропускали тех, кто приглашался на это закрытое заседание съезда. Чувствовалось так, что никто из участников съезда, делегатов и тех, кто приглашен не ожидали, что будет на закрытом заседании и вообще не ожидали закрытого заседания. Потому что состоялись выборы, прошел пленум Центрального комитета партии, избрали руководящий состав, Политбюро, Президиум ЦК, секретарей - все обычно этим и заканчивается, а тут - закрытое заседание. Это конечно сразу вызвало недоуменные вопросы и вопросительные знаки в голове, в мыслях... И когда собрались на закрытое заседание - состоялся доклад Хрущева.
Конечно с самого начала, как только началось изложение всего того, что характеризовало Сталина и его действия и окружение, связанное с репрессиями, с выселениями народа, с неправильным поведением и все прочее... Это вызвало шоковое состояние в зале - в зале была мертвая тишина и слушали очень внимательно первое время, затем по ходу доклада зал реагировал, но сказать точно, что это была реакция удивления - реакция неожиданности и такого выхода из того шокового состояния, которое в начале охватило зал. Там где-то, что-то как гул какой, то сильнее, то менее сильно гул этот раздавался, но никаких всплесков и громкой реакции не было.
Доклад был произнесен, прения никакие не открывались, вопросы никакие не задавались. Впечатление мое такое было: я сидел в зале где-то 10 или 12 ряд, то что мне удавалось видеть - зал был такой большой, длинный, но правда 10-12 ряд недалеко от трибуны, но по поведению Хрущева создавалось впечатление, что он от текста почти не отрывался, может быть несколько раз он комментировал некоторые письма, которые он цитировал в докладе или какие-то официальные материалы, из которых приводились выдержки, несколькими словами. Все остальное он, по-моему, строго придерживался того, что у него было написано в докладе.
После доклада (съезд уже закончился, поэтому в кулуарах там недолго была возможность реагировать или обсуждать), когда я возвратился в ЦК ВЛКСМ и там уже мы обсуждали более подробно, и реакция какая-то была и оценки: с чем-то соглашались, а что-то вызывало удивление. Все конечно были поражены, удивлены - настолько неожиданно было, что трудно сформулировать оценку всему этому. Но и в ЦК ВЛКСМ , и среди тех, кто был на съезде вызывали некоторые вопросы, поднятые в докладе, недоумение, сомнение и всякая реакция была...
Тольц:
Воспоминания одного из участников ХХ съезда Владимира Семичасного.
25 февраля 1956 года они - делегаты и гости съезда -разъехались по стране, разводя секретную правду тайной речи Хрущева и свои сомнения. Расползаясь по свету, тайна переставала быть тайной, но от этого не становилась менее страшной.
Спрашиваю Сергея Хрущева: "Как он узнал о докладе отца? Как реагировал?"
Сергей Хрущев:
Я о докладе узнал не от отца, а уже после, когда пришли люди и сказали: "Вот был такой доклад..." Тогда я бросился к нему с расспросами.
Тольц:
И что же рассказал Вам отец?
Сергей Хрущев:
На самом деле он мне ничего не рассказал. Он сказал: "Да вот мы решили, что мы должны - употреблю сейчас слово - сказать правду," наверное он употребил какие-то другие слова и он дал мне прочитать текст доклада. Сказал: "Прочитай, а я устал разговаривать..."
Тольц:
Какое впечатление на Вас произвел тогда этот доклад? Вы можете вспомнить? И как он обсуждался в Вашей семье?
Сергей Хрущев:
Он даже не обсуждался в семье: все как-то затаились, у каждого были, наверное, свои мысли. Но для меня это было как крушение мира. И когда я потом выспрашивал много отца и он рассказывал о своих погибших друзьях, то я мгновенно превратился в антисталиниста и мне казалось в тот момент, что больше будет невозможно воскресить имя Сталина и как-то о нем говорить положительно. Но видите - мы во всем этом ошибаемся.
Тольц:
Завершая свою секретную речь на ХХ съезде Никита Хрущев специально подчеркнул:
"Мы не можем допустить, чтобы этот вопрос вышел за пределы кругов партии. В особенности же, чтобы он попал в печать. Вот почему мы обсуждаем его здесь - на закрытом заседании съезда. Нам следует знать пределы, мы не должны давать оружие в руки нашим врагам, не должны полоскать наше грязное белье у них на глазах".
Тольц:
Вместе с тем, сразу же после съезда Хрущев предпринял ряд мер по расширению круга посвященных. Через пару дней текст секретного доклада выныривает в Белграде.
Из воспоминаний Святозара Вукмановича-Темпо - в ту пору члена исполнительного комитета Союза коммунистов Югославии.
Однажды вечером в конце февраля 1956 года Тито срочно созвал секретариат исполнительного комитета, в который входили в то время Тито, Кардель, Ранкович, Госняк и я. Тито прочитал нам доклад Хрущева на закрытом заседании ХХ съезда компартии СССР, который только что закончился в Москве. Содержание доклада Хрущева меня буквально потрясло. Я никак не ожидал такого стремительного поворота. Тито, однако, не был удивлен - я сразу же это отметил.
Тольц:
Интересно, что Хрущев, ни слова не сказавший о подготовке доклада даже своему сыну, решил немедля оповестить о своей антисталинской речи дочь Сталина. Светлана Аллилуева вспоминает, как в конце февраля 56-го ее пригласил к себе Микоян, вручивший ей с ведома Хрущева все тот же текст его доклада. "Почитай, - сказал Микоян, - а затем поговорим, если нужно".
Внешняя противоречивость этих свидетельств, а так же косвенных данных о том, что некоторых иностранных гостей съезда, знавших русский - бывших сотрудников Коминтерна - стали знакомить с докладом, когда они еще не покинули Москвы, внешняя противоречивость этого со словами Хрущева "о грязном белье" и "недопустимости утечки информации" о содержании его речи не должна скрывать от нас истинных намерений Никиты Сергеевича. При всей характерной для него импульсивности и порой непоследовательности, он с самого начала отнюдь не намеревался ограничить свою аудиторию полутора тысячами делегатов съезда. Просто как и многие его приемники он полагал, что гласность - процесс абсолютно управляемый. Мы-то знаем теперь, что эта истина весьма относительна и возможности такого управления имеют свои, всякий раз трудно заранее узнаваемые и легко нарушаемые пределы.
Подлинные намерения Хрущева выдает хотя бы решение ознакомить с текстом секретного доклада не только обкомовскую и райкомовскую номенклатуру, но и прочитать его в первичных парторганизациях, а так же ознакомить с ним государственно важных беспартийных. К примеру: беспартийного атомщика Андрея Сахарова специально с этой целью вызывали в горком его атомного объекта. Так эхо подземного кремлевского взрыва уже в марте 56-го покатилось по миру. У многих из тех, кто слышал его на закрытых читках, как в их партийном гимне "закипал возмущенный разум". В ушах же большинства их сограждан еще некоторое время по-прежнему звучал трогательный вальс образца послесталинского 53-го, органично соединявший околопроизводственный лиризм и казенную жизнерадостность.
Возможно тем, кто помоложе, но вместе с тем уже успел испытать и помнит еще восторги эпохи гласности, то, что я скажу сейчас покажется странным: ни один из тех, кого я уже расспросил о тех ранних закрытых партийных читках секретного хрущевского доклада не может припомнить ничего подобного облегчению, раскрепощению правды, какого-либо ощущения начала новой светлой эпохи, и так далее... Чаще всего припоминают всплывшие в душе затаенные страхи, горечь и недоумение закипевшего разума.
В этом смысле очень показательны и типичны, если угодно, то, что рассказал мне два года назад как раз в канун столетнего юбилея Хрущева его последний преемник на посту главы КПСС, первый и последний Президент СССР - Михаил Сергеевич Горбачев.
Михаил Горбачев:
Я оказался в числе тех, кто был ознакомлен (там все-таки не всех знакомили), но такое понятие существовало, оно и сейчас осталось в нашем лексиконе - партийный актив. И я тогда был заместителем заведующего отдела агитации и пропаганды крайкома комсомола. После университета занимался этими делами. Естественно, я имел возможность быть приглашенным в краевой комитет партии, где с этим текстом я ознакомился.
Знакомство прошло в закрытом плане, поэтому я, во-первых, прочитал его (его сразу через несколько дней почему-то отозвали , в течении пяти дней) и больше он не появлялся и появился в годы перестройки. Потом многие узнали этот текст и так далее... Но на Западе он оказался известным, опубликованным.
Текст этот производит сильное впечатление. Он не отличается большим анализом, глубиной подхода к корням всех этих явлений, в том числе к этому: почему стал возможен культ личности, формирование тоталитарной системы - нет этого там вы не найдете. Но там есть то, что действует и берет за душу: что происходило с нами, что происходило с людьми, с выдающимися людьми - как они уходили и что их превращали в песок и все растиралось... и судьбы людей ... Это там жутко просто. В этом смысле доклад производит сильное впечатление.
Я помню и арест деда, который от советской власти, поскольку семья бедняков, он был старший. Когда революция свершилась, они получили землю и для них это было естественно, что эта власть - их. И он стал коммунистом, он тоже создавал колхозы, был председателем колхоза много лет. Потом в 38-м вдруг - враг народа! И поэтому в этом смысле я был подготовлен и иначе воспринял, чем другие. Хотя и меня не покидало: неужели вот это все это было так? Неужели?! Дед, вернувшийся в село, вынеся все пытки, которые там были (его пытали) он остался жив.
У Раисы Максимовны деда, крестьянина тоже, расстреляли, причем за связь с троцкистами, а он и не знал кто такие троцкисты . Это в Алтае было. И вот все в одно время происходило, но только тот погиб и расстреляли его, кстати - 20 августа .
Я воспринял это в какой-то мере с тем, что да - это то, что было, то что в своей семье, а вот что было - какая трагедия и во что это вылилось, сколько погибло народу: обескровлена нация, в какой-то мере, и обезглавлена была. И интеллектуальная значительная часть и армии, и политики, и хозяйственников - уничтожена, раздавлена - и художественная интеллигенция... Но вокруг круг мира, я наблюдал, смятение умов было потрясающим. Было трудно не верить, хотя не верили: неужели все так было? Но самое главное что возникал вопрос: а зачем это все обрушили и зачем так все?
Я думаю вот за это и надо воздать должное Хрущеву. Говорят, что когда он читал его самого дрожь колотила на трибуне, но он произнес этот доклад. Я думаю, с этого и начинается наше расставание труднейшее, драматичное, очень тяжелое со сталинизмом и всем тем, что он породил.
Тольц:
ХХ съезд. Вторая передача Радио Свобода, посвященная его 40-летию. В ней участвовали: Михаил Горбачев, Рудольф Пихоя, Владимир Семичастный и Сергей Хрущев.
Передача третья
