Виктор Нехезин: Гость субботнего эфира - кинорежиссер Виктор Сергеев. Он родился в Ленинграде, закончил журфак Белорусского Государственного университета и режиссерский факультет Института культуры имени Крупской. Работал на киностудии "Беларусьфильм", с 64 на "Ленфильме". В 97-2002 годах был директором этой старейшей киностудии страны. Долгое время Сергеев работал вторым режиссером на фильмах у Динары Асановой, Алексея Баталова, Игоря Масленникова и других. В 1988 году дебютировал как режиссер-постановщик фильма "Клад", а затем снял фильмы "Палач", "Гений", "Шизофрения". Был и продюсером на фильмах "Молох", "Телец" и других. С Виктором Сергеевым беседует Татьяна Ткачук.
Татьяна Ткачук: Режиссура, продюсирование и административная работа, - на мой взгляд, все эти три рода деятельности требуют разных человеческих качеств. Как вам это удавалось совмещать?
Виктор Сергеев: Вы знаете, я прошел все кинематографические ступенечки от помощника режиссера до режиссера-постановщика и, соответственно, директора киностудии "Ленфильм", поэтому эти ступенечки - они и дали тот самый опыт и организационный, и административный, и творческий, который пригодился в жизни.
Татьяна Ткачук: Эта должность директора киностудии "Ленфильм", которую вы занимали пять лет, она была желанна, нагрузочна, чудовищна? Как вы ее вспоминаете?
Виктор Сергеев: Я ведь очень долго не соглашался, понимая всю ту ответственность, которая ляжет на мои плечи. И не согласился бы, если бы в один прекрасный день Армен Николаевич Медведев не вызвал меня в Москву и не сказал, что эту должность займет человек, который мне по характеру, по всей моей предыдущей кинематографической жизни был глубоко отвратителен. Когда мне назвали эту фамилию, я сказал: "Ну ладно, все. Я сдаюсь, я готов". Это тяжелая работа. Мы ведь режиссеры, у каждого свои амбиции, у каждого свое мировоззрение, у каждого свой взгляд на процессы, которые происходят в обществе. Когда я дал свое согласие занять эту должность, мне пришлось от всего отказаться. Потому что я считал и считаю до сих пор, что директор старейшей студии страны был обязан отказаться от всех своих пристрастий, любовей и нелюбовий, быть абсолютно объективным по отношению к своим товарищам, коллегам, режиссерам и так далее. Нет, эта должность не была желанной ни в каком плане, в творческом плане конечно же. Потому что за эти пять лет директорства мне удалось сделать совсем немного как режиссеру. Ни уж, тем более, в материальном, потому что зарплата директора студии ничтожна, работая режиссером, я зарабатываю гораздо больше.
Татьяна Ткачук: Вы довольно долгие годы работали вторым режиссером, а свой собственный первый фильм сняли почти в 50 лет, если я не ошибаюсь?
Виктор Сергеев: Да, именно в 50-летие.
Татьяна Ткачук: Редко кто начинает в 50. Вам не страшно было?
Виктор Сергеев: Ужасно страшно. Но я понимал, что я в своей профессии знаю все и мне надо куда-то двигаться дальше. Я принял такое решение. Я сел в поезд, взял сценарий Владимира Владимировича Кунина и с этим сценарием приехал в Москву в Гостелерадио СССР тогда еще, показал им сценарий и сказал: "Ребята, хотите, давайте сделаем кино". Они как-то так на меня посмотрели снисходительно и сказали: "Ну, давайте попробуем. Сценарий неплохой".
Татьяна Ткачук: Виктор, положа руку на сердце, вы могли предположить, что вас буквально спустя пару лет начнут называть культовым режиссером криминальной мелодрамы?
Виктор Сергеев: Нет. Тут надо вернуться, наверное, в недалекое историческое прошлое наше. Что такое были 90-е годы? Это были сплошные убийства и сплошные криминальные разборки. Кино должно было каким-то образом отвечать на эти вызовы.
Татьяна Ткачук: А вы снимали именно об этом, потому что таково было время или потому, что вам это была интересна эта часть жизни?
Виктор Сергеев: Именно потому, что таково было это время. В 90-м году, это самое начало, оптимистическое начало перестройки, я снял очень жесткую и очень жестокую картину. Она не имела отношения к тому криминалитету, который зарождался в то время в России, она скорее была все-таки психологическая драма. Картина называлась "Палач" с моей любимой Ириной Метлицкой покойной. В то время, во времена, когда оптимизм в обществе был на очень высокой планке, мне показалось, что такая жесткая картина имеет право быть. А потом уже в 91 году, когда этот оптимизм стал постепенно удаляться и уходить, я снял картину наоборот, картина называлась "Гений". И это совершенно неожиданно для меня стало знаковой, культовой картиной, я никак этого не предполагал, что это случится. Но случилось.
Татьяна Ткачук: Скажите, если вернуться к Ирине Метлицкой, она снималась у вас не только в "Палаче", но и в фильме, который я очень люблю, - "Любовь, предвестие печали". Правда ли, что вы ее выгнали со съемок "Шизофрении" и вместо нее взяли никому не известную актрису?
Виктор Сергеев: Неправда. Ира сама однажды пришла ко мне на площадку и сказала: "Витя, я больше не могу, я очень нездорова". Ну что вы, я со времен ассистентства своего, помрежества, режиссерства всю жизнь был влюблен в артистов. Я считаю, что артистов режиссер обязан любить, иначе не смогут передать то, что хочешь сказать ты - режиссер. А уж в Иру я был влюблен просто.
Татьяна Ткачук: Виктор, "Шизофрению" до того, как вышел фильм на экраны, рекламировала критика как проект, рядом с которым "Рембо" может отдыхать. Когда фильм вышел, критика была плохая. Вы считаете, фильм удался или нет?
Виктор Сергеев: В нашем отечественном кинематографе нет двух школ. Нет школы политического кино, потому что в советское время по определению это было невозможно. Какие-то попытки были, но это были все попытки рассказать про ту их жизнь за бугром: "ТАСС уполномочен заявить", "Мертвый сезон" и так далее. Хотя это даже не очень политическое кино. Нет второй школы - нет школы точного попадания и передачи на экране, скажем, каких-то совершенно эротических сцен. В советское время, понятно, у нас вообще слово "секс" не употреблялось. Мне необычайно интересно попробовать и то, и другое.
Скажем, фильм "Шизофрения", который я отношу к разряду политического кино, прежде всего потому, что мы попытались исследовать ту систему выборов, которая сложилась в 96-м году, когда мы все вынуждены были голосовать за Бориса Николаевича Ельцина, потому что альтернатива была Зюганов, а нам этого всем не хотелось. С другой стороны, чуть раньше я снял фильм "Любовь, предвестие печали", там без обнаженного тела, без эротики было никак не обойтись в этой картине. Это безумно оказалось трудно, это так трудно, что я вам передать не могу. Трудно, потому что ни актерской школы нет, ни режиссерской школы нет. Вся съемочная группа во главе со мной, актерами чувствовала себя неловко. А это профессия, к этому надо относиться легко и спокойно, так не получалось.
"Шизофрения" - это делалось очень тяжело. В начале 96-го года картина была остановлена производством, потому что начинала финансирование этой картины одна компания, она благополучно рухнула не без помощи, как нам кажется, спецслужб. Потому что эта картина была не нужна никому, ни криминалитету, ни ФСК тогда. И на полгода приблизительно съемки были приостановлены, я оказался в таком довольно тяжелом материальном положении. Саша Абдулов мне позвонил и сказал: "Начинается предвыборная кампания, давай поедем. Я повезу спектакль "Бременские музыканты", ты собери все свои картины, и мы поедем, будем выступать, призывать голосовать за Бориса Николаевича Ельцина". Мы ездили по скромной программой, которая называлась "Президент России - детям России". Потом на последнем предвыборном митинге Борис Николаевич, он весь разгоряченный после известного танца на сцене в Екатеринбурге, подошел к своей машине, в это время мы стояли там, сказал: "Вы что делаете?". Мы ему с Сашей в один голос сказали: "Мы снимаем такое кино, которое называется "Шизофрения". "О чем?" - говорит он. О том, что сегодня убивают банкиров, воры в законе убивают друг друга, убивают предпринимателей, а завтра начнут стрелять во власть, в вас, Борис Николаевич. Он говорит: "Ну, ты загнул, ну, куда ты поехал. Не будет этого". Случилось. Потому что буквально через год после выходя "Шизофрении" застрелили Маневича в Петербурге, еще через год застрелили Старовойтову. Художники, они все-таки предвозвестники.
Татьяна Ткачук: То, о чем вы сказали, дважды снятое вами кино перекликалось с реальной жизнью. Первый раз была "Шизофрения", а второй раз это сериал "Небо и земля"?
Виктор Сергеев: Тоже оно перекликается. Задолго до того, как наш гражданин российский, которого обвиняли в убийстве авиадиспетчера, мною в "Небо и земля" был снят эпизод, когда человек, у которого погибла жена и дочь в авиакатастрофе, захватывает самолет. Другая ситуация, естественно, но суть та же самая: человек захватывает самолет и собирается взорвать его вместе со всем экипажем.
Татьяна Ткачук: Вас не пугает такая закономерность: вы снимаете, потом это происходит в жизни?
Виктор Сергеев: Не так давно, полтора-два года назад произошла авиакатастрофа в аэропорту "Шереметьево" с питерским самолетом. После этой катастрофа пресса буквально атаковала меня. Борт оказался тот самый, который у меня в фильме "Шизофрения" взлетал, и потом спецслужбы его в воздухе рванули. Я говорю: "Ребята, что вы хотите от меня? Причем здесь я?".
Татьяна Ткачук: Виктор, а что бы вы хотели снять сейчас и, соответственно, чего нам ждать в ближайшем будущем?
Виктор Сергеев: Я продолжаю мечтать о том, чтобы снимать политическое кино. У меня написан сценарий, который называется "Паранойя". Он как бы вытекает из "Шизофрении". То же самое время, в реминисценции тот же 1996 год, но со взглядом уже чуть исторически отстоявшегося времени. Он написан на документальном материале. Ко мне в руки попали стенограммы кремлевских прослушек. Многие люди, которые выведены, естественно, под другими именами в этом сценарии, реально живущие сегодня и процветающие, и они, конечно же, себя узнают. Потому что из этих стенограмм я постарался не выбросить ни одного слова.
Довольно страшная картина вырисовывается. Могу вам сказать только одну реплику, произнесенную одним из действующих лиц этого сценария, что к власти нас приведут слепые и глухие. Почему? Потому что порядка 30 миллионов нашего населения - инвалиды, инвалиды по зрению, инвалиды по слуху и так далее. Один или одна из кремлевских действующих лиц произнесла эту фразу накануне выборов, полагая, что если кандидат в президенты произнесет какие-то слова и пообещает этим 30 миллионам какие-то блага, то они проголосуют за него, и это даст те лишние голоса, которые приведут к власти совершенно определенного кандидата. Мне безумно интересно заниматься этой темой - темой политического кино в России. Страшно, конечно.
Татьяна Ткачук: Какова судьба этого проекта?
Виктор Сергеев: Судьба этого проекта печальна. Люди демократически настроенные, они готовы давать деньги на этот проект. Проект довольно дорогой. Но при этом говорят: Кремлем ты занимайся сам. Кремль в этой картине, он Кремль как Кремль, как символ власти. Он вырастает в этой картине в совершенно обособленную, отдельную символическую фигуру власти. И если мне не снимать в Кремле, в его реальных интерьерах, то тогда эту картину незачем делать.
Татьяна Ткачук: То есть пока снимать не удается?
Виктор Сергеев: Нет, не удается и, боюсь, что не удастся.
Татьяна Ткачук: То есть вы сегодня пессимист?
Виктор Сергеев: Нет, я отношу себя как раз к разряду оптимистов, а не пессимистов, я пессимист в отношении конкретно этой работы, конкретно этого сценария. Все, что касается развития отечественного кино, особенно молодых, я абсолютный оптимист.
Татьяна Ткачук: Режиссура, продюсирование и административная работа, - на мой взгляд, все эти три рода деятельности требуют разных человеческих качеств. Как вам это удавалось совмещать?
Виктор Сергеев: Вы знаете, я прошел все кинематографические ступенечки от помощника режиссера до режиссера-постановщика и, соответственно, директора киностудии "Ленфильм", поэтому эти ступенечки - они и дали тот самый опыт и организационный, и административный, и творческий, который пригодился в жизни.
Татьяна Ткачук: Эта должность директора киностудии "Ленфильм", которую вы занимали пять лет, она была желанна, нагрузочна, чудовищна? Как вы ее вспоминаете?
Виктор Сергеев: Я ведь очень долго не соглашался, понимая всю ту ответственность, которая ляжет на мои плечи. И не согласился бы, если бы в один прекрасный день Армен Николаевич Медведев не вызвал меня в Москву и не сказал, что эту должность займет человек, который мне по характеру, по всей моей предыдущей кинематографической жизни был глубоко отвратителен. Когда мне назвали эту фамилию, я сказал: "Ну ладно, все. Я сдаюсь, я готов". Это тяжелая работа. Мы ведь режиссеры, у каждого свои амбиции, у каждого свое мировоззрение, у каждого свой взгляд на процессы, которые происходят в обществе. Когда я дал свое согласие занять эту должность, мне пришлось от всего отказаться. Потому что я считал и считаю до сих пор, что директор старейшей студии страны был обязан отказаться от всех своих пристрастий, любовей и нелюбовий, быть абсолютно объективным по отношению к своим товарищам, коллегам, режиссерам и так далее. Нет, эта должность не была желанной ни в каком плане, в творческом плане конечно же. Потому что за эти пять лет директорства мне удалось сделать совсем немного как режиссеру. Ни уж, тем более, в материальном, потому что зарплата директора студии ничтожна, работая режиссером, я зарабатываю гораздо больше.
Татьяна Ткачук: Вы довольно долгие годы работали вторым режиссером, а свой собственный первый фильм сняли почти в 50 лет, если я не ошибаюсь?
Виктор Сергеев: Да, именно в 50-летие.
Татьяна Ткачук: Редко кто начинает в 50. Вам не страшно было?
Виктор Сергеев: Ужасно страшно. Но я понимал, что я в своей профессии знаю все и мне надо куда-то двигаться дальше. Я принял такое решение. Я сел в поезд, взял сценарий Владимира Владимировича Кунина и с этим сценарием приехал в Москву в Гостелерадио СССР тогда еще, показал им сценарий и сказал: "Ребята, хотите, давайте сделаем кино". Они как-то так на меня посмотрели снисходительно и сказали: "Ну, давайте попробуем. Сценарий неплохой".
Татьяна Ткачук: Виктор, положа руку на сердце, вы могли предположить, что вас буквально спустя пару лет начнут называть культовым режиссером криминальной мелодрамы?
Виктор Сергеев: Нет. Тут надо вернуться, наверное, в недалекое историческое прошлое наше. Что такое были 90-е годы? Это были сплошные убийства и сплошные криминальные разборки. Кино должно было каким-то образом отвечать на эти вызовы.
Татьяна Ткачук: А вы снимали именно об этом, потому что таково было время или потому, что вам это была интересна эта часть жизни?
Виктор Сергеев: Именно потому, что таково было это время. В 90-м году, это самое начало, оптимистическое начало перестройки, я снял очень жесткую и очень жестокую картину. Она не имела отношения к тому криминалитету, который зарождался в то время в России, она скорее была все-таки психологическая драма. Картина называлась "Палач" с моей любимой Ириной Метлицкой покойной. В то время, во времена, когда оптимизм в обществе был на очень высокой планке, мне показалось, что такая жесткая картина имеет право быть. А потом уже в 91 году, когда этот оптимизм стал постепенно удаляться и уходить, я снял картину наоборот, картина называлась "Гений". И это совершенно неожиданно для меня стало знаковой, культовой картиной, я никак этого не предполагал, что это случится. Но случилось.
Татьяна Ткачук: Скажите, если вернуться к Ирине Метлицкой, она снималась у вас не только в "Палаче", но и в фильме, который я очень люблю, - "Любовь, предвестие печали". Правда ли, что вы ее выгнали со съемок "Шизофрении" и вместо нее взяли никому не известную актрису?
Виктор Сергеев: Неправда. Ира сама однажды пришла ко мне на площадку и сказала: "Витя, я больше не могу, я очень нездорова". Ну что вы, я со времен ассистентства своего, помрежества, режиссерства всю жизнь был влюблен в артистов. Я считаю, что артистов режиссер обязан любить, иначе не смогут передать то, что хочешь сказать ты - режиссер. А уж в Иру я был влюблен просто.
Татьяна Ткачук: Виктор, "Шизофрению" до того, как вышел фильм на экраны, рекламировала критика как проект, рядом с которым "Рембо" может отдыхать. Когда фильм вышел, критика была плохая. Вы считаете, фильм удался или нет?
Виктор Сергеев: В нашем отечественном кинематографе нет двух школ. Нет школы политического кино, потому что в советское время по определению это было невозможно. Какие-то попытки были, но это были все попытки рассказать про ту их жизнь за бугром: "ТАСС уполномочен заявить", "Мертвый сезон" и так далее. Хотя это даже не очень политическое кино. Нет второй школы - нет школы точного попадания и передачи на экране, скажем, каких-то совершенно эротических сцен. В советское время, понятно, у нас вообще слово "секс" не употреблялось. Мне необычайно интересно попробовать и то, и другое.
Скажем, фильм "Шизофрения", который я отношу к разряду политического кино, прежде всего потому, что мы попытались исследовать ту систему выборов, которая сложилась в 96-м году, когда мы все вынуждены были голосовать за Бориса Николаевича Ельцина, потому что альтернатива была Зюганов, а нам этого всем не хотелось. С другой стороны, чуть раньше я снял фильм "Любовь, предвестие печали", там без обнаженного тела, без эротики было никак не обойтись в этой картине. Это безумно оказалось трудно, это так трудно, что я вам передать не могу. Трудно, потому что ни актерской школы нет, ни режиссерской школы нет. Вся съемочная группа во главе со мной, актерами чувствовала себя неловко. А это профессия, к этому надо относиться легко и спокойно, так не получалось.
"Шизофрения" - это делалось очень тяжело. В начале 96-го года картина была остановлена производством, потому что начинала финансирование этой картины одна компания, она благополучно рухнула не без помощи, как нам кажется, спецслужб. Потому что эта картина была не нужна никому, ни криминалитету, ни ФСК тогда. И на полгода приблизительно съемки были приостановлены, я оказался в таком довольно тяжелом материальном положении. Саша Абдулов мне позвонил и сказал: "Начинается предвыборная кампания, давай поедем. Я повезу спектакль "Бременские музыканты", ты собери все свои картины, и мы поедем, будем выступать, призывать голосовать за Бориса Николаевича Ельцина". Мы ездили по скромной программой, которая называлась "Президент России - детям России". Потом на последнем предвыборном митинге Борис Николаевич, он весь разгоряченный после известного танца на сцене в Екатеринбурге, подошел к своей машине, в это время мы стояли там, сказал: "Вы что делаете?". Мы ему с Сашей в один голос сказали: "Мы снимаем такое кино, которое называется "Шизофрения". "О чем?" - говорит он. О том, что сегодня убивают банкиров, воры в законе убивают друг друга, убивают предпринимателей, а завтра начнут стрелять во власть, в вас, Борис Николаевич. Он говорит: "Ну, ты загнул, ну, куда ты поехал. Не будет этого". Случилось. Потому что буквально через год после выходя "Шизофрении" застрелили Маневича в Петербурге, еще через год застрелили Старовойтову. Художники, они все-таки предвозвестники.
Татьяна Ткачук: То, о чем вы сказали, дважды снятое вами кино перекликалось с реальной жизнью. Первый раз была "Шизофрения", а второй раз это сериал "Небо и земля"?
Виктор Сергеев: Тоже оно перекликается. Задолго до того, как наш гражданин российский, которого обвиняли в убийстве авиадиспетчера, мною в "Небо и земля" был снят эпизод, когда человек, у которого погибла жена и дочь в авиакатастрофе, захватывает самолет. Другая ситуация, естественно, но суть та же самая: человек захватывает самолет и собирается взорвать его вместе со всем экипажем.
Татьяна Ткачук: Вас не пугает такая закономерность: вы снимаете, потом это происходит в жизни?
Виктор Сергеев: Не так давно, полтора-два года назад произошла авиакатастрофа в аэропорту "Шереметьево" с питерским самолетом. После этой катастрофа пресса буквально атаковала меня. Борт оказался тот самый, который у меня в фильме "Шизофрения" взлетал, и потом спецслужбы его в воздухе рванули. Я говорю: "Ребята, что вы хотите от меня? Причем здесь я?".
Татьяна Ткачук: Виктор, а что бы вы хотели снять сейчас и, соответственно, чего нам ждать в ближайшем будущем?
Виктор Сергеев: Я продолжаю мечтать о том, чтобы снимать политическое кино. У меня написан сценарий, который называется "Паранойя". Он как бы вытекает из "Шизофрении". То же самое время, в реминисценции тот же 1996 год, но со взглядом уже чуть исторически отстоявшегося времени. Он написан на документальном материале. Ко мне в руки попали стенограммы кремлевских прослушек. Многие люди, которые выведены, естественно, под другими именами в этом сценарии, реально живущие сегодня и процветающие, и они, конечно же, себя узнают. Потому что из этих стенограмм я постарался не выбросить ни одного слова.
Довольно страшная картина вырисовывается. Могу вам сказать только одну реплику, произнесенную одним из действующих лиц этого сценария, что к власти нас приведут слепые и глухие. Почему? Потому что порядка 30 миллионов нашего населения - инвалиды, инвалиды по зрению, инвалиды по слуху и так далее. Один или одна из кремлевских действующих лиц произнесла эту фразу накануне выборов, полагая, что если кандидат в президенты произнесет какие-то слова и пообещает этим 30 миллионам какие-то блага, то они проголосуют за него, и это даст те лишние голоса, которые приведут к власти совершенно определенного кандидата. Мне безумно интересно заниматься этой темой - темой политического кино в России. Страшно, конечно.
Татьяна Ткачук: Какова судьба этого проекта?
Виктор Сергеев: Судьба этого проекта печальна. Люди демократически настроенные, они готовы давать деньги на этот проект. Проект довольно дорогой. Но при этом говорят: Кремлем ты занимайся сам. Кремль в этой картине, он Кремль как Кремль, как символ власти. Он вырастает в этой картине в совершенно обособленную, отдельную символическую фигуру власти. И если мне не снимать в Кремле, в его реальных интерьерах, то тогда эту картину незачем делать.
Татьяна Ткачук: То есть пока снимать не удается?
Виктор Сергеев: Нет, не удается и, боюсь, что не удастся.
Татьяна Ткачук: То есть вы сегодня пессимист?
Виктор Сергеев: Нет, я отношу себя как раз к разряду оптимистов, а не пессимистов, я пессимист в отношении конкретно этой работы, конкретно этого сценария. Все, что касается развития отечественного кино, особенно молодых, я абсолютный оптимист.
