Екатерина Дайс. Джон Фаулз и мистериальная традиция. – М.: Клуб Касталия, 2011. – 244 с. – (Юнгианская психология).
Прежде всего: английский писатель Фаулз здесь – только повод. Правда, тщательно проработанный с важной для автора точки зрения – и избранный, с той же точки зрения, совсем не случайно.
Главное тут – культурологическая концепция. И, кажется, вполне оригинальная. Это – ни больше ни меньше как новый взгляд на устройство и динамику европейской культуры в целом. Поэтому-то работа о Фаулзе составляет основную часть книги, но не исчерпывает её.
Согласно этой концепции, в истории европейской культуры с некоторых пор действуют, взаимодействуют и противоборствуют две традиции: явная и неявная, "большая"-господствующая и "малая"-скрытая, - официальная и неофициальная, она же - мистериальная. Под именем этой последней автор объединяет весь, на внешний взгляд максимально разнородный, пласт (пласты!) эзотерических представлений и практик. Гностицизм, манихейство, герметизм, розенкрейцерство, масонство, астрология, алхимия… - всё это ветви одного древа с общим стволом, никогда не перестававшие чувствовать единство ни друг с другом, ни с «официальной» традицией, которая, в лице восторжествовавшего христианства и наследовавшей ему рациональной просветительской науки, подмяла под себя практически всё евроатлантическое культурное пространство.
Некогда единые (но однажды переставшие вполне друг с другом совпадать и расходившиеся затем всё дальше), две этих генеральных линии разделились, когда одна из них – доминирующая по сей день – одержала победу в историческом споре (скорее, получается у автора, в силу своей энергичности – так как за каждой традицией стоит ещё и определённый душевный тип, – чем из-за большей близости к истине) и загнала вторую, мистериальную, в культурное подполье. Превратила, собственно, это понимание мира – в тайное, запретное, тем самым принципиально обеднив собственное видение мира и даже, выходит, отрезав себя от полноты истины.
Теперь ей – а с нею и нам, в этой культуре воспитанным - приходится за это расплачиваться.
В последние два-три века – особенно в ХХ-м и начинающемся XXI-м - мистериальная традиция, как и положено тому, что слишком долго подавлялось, - берёт реванш. Она возвращается с периферии культуры в её центральные области. Она оживает в самой сердцевине "официальных" представлений и практик. Обыкновенно неузнанная, она овладевает культурной жизнью во всех мыслимых формах, часто – в неожиданных: не только в религии и в массовых увлечениях «оккультным», где её, многократно вульгаризованную, опознать проще всего - но и в литературе, даже в детских сказках (об "Алхимике Андерсене" - целая статья), в музыке (весь русский рок, пишет автор, пронизан гностическими мотивами), в фотографии (этому Дайс посвящает отдельное, тоже вошедшее в книгу исследование о работе фотохудожницы Ирэн Цезарь)… Кора "официальной" культуры, показывает нам исследователь, трескается во многих местах, разламывается – и наружу выплёскивается магма. Чужое, неосвоенное, непонятое.
Творчество Джона Фаулза – лишь симптом этих процессов. Но, по мнению автора, - ключевой. И даже, может быть, главный в ХХ веке, - который, в свою очередь, стал, как полагает Дайс, решающим в судьбах мистериальной традиции, а тем самым – и европейской культуры в целом.
У неё меняется структура. И Джон Фаулз (1926-2005), время наиболее плодотворной работы которого пришлось на срединные десятилетия прошлого века, стал, утверждает автор, одним из тех, кто более всего способствовал этим переменам.
Автор видит в Фаулзе не просто "медиатора между популярной литературой и алхимическими трактатами". Он делает что-то очень существенное с людьми нашей культуры – без того, чтобы те как следует это замечали. "Нагруженность текстов писателя гностической, розенкрейцерской, масонской, алхимической, в широком смысле эзотерической символикой позволяет, - пишет Дайс, – рассматривать их в качестве сакральных романов, инициирующих читателей."
В самой книге (как будто) нет ничего ни мистического, ни эзотерического. К адептам какой бы то ни было из ветвей мистериальной традиции автор себя не относит. Она – исследователь, аналитик, скрупулёзный и вполне беспристрастный регистратор симптомов.
Книга, конечно, оставляет множество вопросов к автору – которым явно ещё предстоит быть и заданными, и продуманными.
Ну, хотя бы, - не выхолащивается ли выходом некогда тайных знаний на поверхность, попаданием их в массовый обиход самая их суть, если она там есть? Не вырождаются ли они так, как и не снилось ни физике, ни математике, ни, скажем, геологии и океанографии, которые никогда не бывали предметом повального и неквалифицированного увлечения?
В какой мере корректно говорить о реальной "инициированности" тех, кто читал романы Фаулза или сказки алхимика Андерсена, слушал песни рокеров-гностиков, но остался глух ко всей той символике, которой эти тексты предположительно насыщены? Какой смысл инициировать тех, кто вторых планов текста не считывает и даже не догадывается, что его инициируют?
И наконец, что у нас всё-таки с "отражающейся" в этом реальностью? Сколько во всём этом ныне возрождающемся многообразии от культурных конструктов, вымыслов, домыслов, игры, шарлатанства, в конце концов, и сколько – от истины? Не назвать ли происходящее культурной катастрофой, особенно если учесть, что оно вызывает к жизни силы, природа которых как минимум не очень ясна? Узнаем ли мы об этом хоть что-нибудь?
Нет: от суждений типа "как устроен мир на самом деле", каков процент истинностного содержания у каждой из составляющих историю западного духа традиций и в какой степени каждая из них заблуждается, автор воздерживается (…или почти. Разве изредка мелькнёт упоминание о "реальности, которую принято называть мистической" и которая "находит отражение" в книгах того же Фаулза. Раз "находит отражение" – значит, существует? Значит, есть, чему отражаться? Не даёт ответа). Дайс всего лишь обращает внимание на признаки того, как "официальная" культура проговаривается о своих мистериальных истоках, и – о удивление – сколько их оказывается…
Если уж автор и представляет какую-то из соперничающих традиций, то скорее явную, "дневную", рациональную – в той мере, в какой та стремится не то чтобы воссоединиться с собственными оставленными в тени корнями, но по крайней мере отдать себе в них как можно более ясный отчёт.
Хотя, пожалуй, такой отчёт уже – своего рода форма воссоединения.
Прежде всего: английский писатель Фаулз здесь – только повод. Правда, тщательно проработанный с важной для автора точки зрения – и избранный, с той же точки зрения, совсем не случайно.
Главное тут – культурологическая концепция. И, кажется, вполне оригинальная. Это – ни больше ни меньше как новый взгляд на устройство и динамику европейской культуры в целом. Поэтому-то работа о Фаулзе составляет основную часть книги, но не исчерпывает её.
Согласно этой концепции, в истории европейской культуры с некоторых пор действуют, взаимодействуют и противоборствуют две традиции: явная и неявная, "большая"-господствующая и "малая"-скрытая, - официальная и неофициальная, она же - мистериальная. Под именем этой последней автор объединяет весь, на внешний взгляд максимально разнородный, пласт (пласты!) эзотерических представлений и практик. Гностицизм, манихейство, герметизм, розенкрейцерство, масонство, астрология, алхимия… - всё это ветви одного древа с общим стволом, никогда не перестававшие чувствовать единство ни друг с другом, ни с «официальной» традицией, которая, в лице восторжествовавшего христианства и наследовавшей ему рациональной просветительской науки, подмяла под себя практически всё евроатлантическое культурное пространство.
Некогда единые (но однажды переставшие вполне друг с другом совпадать и расходившиеся затем всё дальше), две этих генеральных линии разделились, когда одна из них – доминирующая по сей день – одержала победу в историческом споре (скорее, получается у автора, в силу своей энергичности – так как за каждой традицией стоит ещё и определённый душевный тип, – чем из-за большей близости к истине) и загнала вторую, мистериальную, в культурное подполье. Превратила, собственно, это понимание мира – в тайное, запретное, тем самым принципиально обеднив собственное видение мира и даже, выходит, отрезав себя от полноты истины.
Теперь ей – а с нею и нам, в этой культуре воспитанным - приходится за это расплачиваться.
В последние два-три века – особенно в ХХ-м и начинающемся XXI-м - мистериальная традиция, как и положено тому, что слишком долго подавлялось, - берёт реванш. Она возвращается с периферии культуры в её центральные области. Она оживает в самой сердцевине "официальных" представлений и практик. Обыкновенно неузнанная, она овладевает культурной жизнью во всех мыслимых формах, часто – в неожиданных: не только в религии и в массовых увлечениях «оккультным», где её, многократно вульгаризованную, опознать проще всего - но и в литературе, даже в детских сказках (об "Алхимике Андерсене" - целая статья), в музыке (весь русский рок, пишет автор, пронизан гностическими мотивами), в фотографии (этому Дайс посвящает отдельное, тоже вошедшее в книгу исследование о работе фотохудожницы Ирэн Цезарь)… Кора "официальной" культуры, показывает нам исследователь, трескается во многих местах, разламывается – и наружу выплёскивается магма. Чужое, неосвоенное, непонятое.
Творчество Джона Фаулза – лишь симптом этих процессов. Но, по мнению автора, - ключевой. И даже, может быть, главный в ХХ веке, - который, в свою очередь, стал, как полагает Дайс, решающим в судьбах мистериальной традиции, а тем самым – и европейской культуры в целом.
У неё меняется структура. И Джон Фаулз (1926-2005), время наиболее плодотворной работы которого пришлось на срединные десятилетия прошлого века, стал, утверждает автор, одним из тех, кто более всего способствовал этим переменам.
Автор видит в Фаулзе не просто "медиатора между популярной литературой и алхимическими трактатами". Он делает что-то очень существенное с людьми нашей культуры – без того, чтобы те как следует это замечали. "Нагруженность текстов писателя гностической, розенкрейцерской, масонской, алхимической, в широком смысле эзотерической символикой позволяет, - пишет Дайс, – рассматривать их в качестве сакральных романов, инициирующих читателей."
В самой книге (как будто) нет ничего ни мистического, ни эзотерического. К адептам какой бы то ни было из ветвей мистериальной традиции автор себя не относит. Она – исследователь, аналитик, скрупулёзный и вполне беспристрастный регистратор симптомов.
Книга, конечно, оставляет множество вопросов к автору – которым явно ещё предстоит быть и заданными, и продуманными.
Ну, хотя бы, - не выхолащивается ли выходом некогда тайных знаний на поверхность, попаданием их в массовый обиход самая их суть, если она там есть? Не вырождаются ли они так, как и не снилось ни физике, ни математике, ни, скажем, геологии и океанографии, которые никогда не бывали предметом повального и неквалифицированного увлечения?
В какой мере корректно говорить о реальной "инициированности" тех, кто читал романы Фаулза или сказки алхимика Андерсена, слушал песни рокеров-гностиков, но остался глух ко всей той символике, которой эти тексты предположительно насыщены? Какой смысл инициировать тех, кто вторых планов текста не считывает и даже не догадывается, что его инициируют?
И наконец, что у нас всё-таки с "отражающейся" в этом реальностью? Сколько во всём этом ныне возрождающемся многообразии от культурных конструктов, вымыслов, домыслов, игры, шарлатанства, в конце концов, и сколько – от истины? Не назвать ли происходящее культурной катастрофой, особенно если учесть, что оно вызывает к жизни силы, природа которых как минимум не очень ясна? Узнаем ли мы об этом хоть что-нибудь?
Нет: от суждений типа "как устроен мир на самом деле", каков процент истинностного содержания у каждой из составляющих историю западного духа традиций и в какой степени каждая из них заблуждается, автор воздерживается (…или почти. Разве изредка мелькнёт упоминание о "реальности, которую принято называть мистической" и которая "находит отражение" в книгах того же Фаулза. Раз "находит отражение" – значит, существует? Значит, есть, чему отражаться? Не даёт ответа). Дайс всего лишь обращает внимание на признаки того, как "официальная" культура проговаривается о своих мистериальных истоках, и – о удивление – сколько их оказывается…
Если уж автор и представляет какую-то из соперничающих традиций, то скорее явную, "дневную", рациональную – в той мере, в какой та стремится не то чтобы воссоединиться с собственными оставленными в тени корнями, но по крайней мере отдать себе в них как можно более ясный отчёт.
Хотя, пожалуй, такой отчёт уже – своего рода форма воссоединения.
