Дмитрий Волчек: Английского писателя Питера Акройда любят в России. Я больше всего ценю ''Завещание Оскара Уайльда'' и ''Дом доктора Ди'', но должен упомянуть роман ''Чаттертон'', биографию Уильяма Блейка и книгу о Лондоне, вышедшую в 2000-м году и с лихвой окупившую аванс – астрономическую сумму, по поводу которой много шумела пресса. Акройду повезло с переводчиками, на русском изданы многие его произведения. Многие, но далеко не все, ведь писателя отличает невероятная работоспособность. Несмотря на успех у читателей, Акройд остается отчасти маргинальной фигурой в британской культуре: многие считают, что он пишет слишком много, что подобной производительности можно достичь лишь в ущерб качеству, что его попытки популяризовать историю не следует воспринимать всерьез. Нежелание писателя участвовать в ставших необходимой частью издательского процесса публичных выступлениях и книжных фестивалях, его замкнутый образ жизни, равнодушие к общественному мнению и нелюбовь к назойливым журналистам – все это идет вразрез с привычным образом преуспевающего литератора. Тем не менее, его прозаический талант несомненно заслуживает самой высокой оценки, а эрудиция впечатляет даже скупых на похвалы критиков. Занятый работой над несколькими книгами одновременно, Акройд нашел время поговорить с лондонским корреспондентом Радио Свобода Анной Асланян, которая перевела на русский язык два его романа – ''Журнал Виктора Франкештейна'' и ''Хоксмур''.
Анна Асланян: Наша беседа началась с вопроса, который Питеру Акройду, вероятно, задавали не раз, – о том, чем объясняется столь высокая популярность его книг, в которых история с ее сухими фактами превращается в захватывающее чтение.
Питер Акройд: Не знаю, почему мои книги нравятся читателям – не берусь дать этому какое-либо объяснение. Возможно, читателей интересует историческая сторона дела, возможно – вымысел, который присутствует в моих романах. Какая разница? Когда пишу, я думаю вовсе не о потенциальном читателе.
Анна Асланян: Каким бы дежурным ни показался этот ответ, как бы ни было велико искушение усмотреть в нем притворное равнодушие избалованной вниманием знаменитости, в ходе беседы с Акройдом это впечатление полностью рассеивается. Становится ясно: ему действительно не до переживаний о реакции читателя. Это человек, проводящий большую часть жизни за письменным столом; он работает с утра до вечера, включая выходные, потому что не представляет себе другого существования. Если его книги пользуются успехом – что ж, тем лучше. Однако его потребность писать настолько велика, что и вправду заслоняет собой все остальное, включая мнение критиков и публики.
Одна из тем, постоянно звучащих в книгах Акройда, – власть географии над событиями. Его теория состоит в том, что существуют места, источающие определенную энергию, скапливавшуюся там веками. Эти места словно подчиняют себе человеческую волю, создают условия для определенного мышления и поведения, определенные схемы, которые повторяются с течением времени. Наиболее яркие примеры подобного влияния Акройд находит в Лондоне – городе, о котором пишет всю жизнь.
Питер Акройд: Приведу в качестве примера Кларкенуэлл – район Лондона, который в течение многих веков притягивает к себе разнообразные виды радикальной деятельности. Это началось еще в средние века, во времена крестьянского восстания, когда армия крестьян разбила лагерь в этой местности. С тех пор сквер Кларкенуэлл-грин не раз становился центром революционных событий; нечто в подобном роде продолжается там и по сей день. Там находится Мемориальная библиотека Маркса; участники первомайских демонстраций начинают свой маршрут оттуда.
Другой район, Блумсбери – место, известное множеством оккультных традиций. Там был создан орден Золотой зари, там возникло Сведенборговское общество – его книжная лавка первой в Англии начала торговлю оккультной литературой. Кроме того, там до недавнего времени располагалась библиотека Британского музея – источник огромной интеллектуальной силы, самый мощный в стране. Тем самым, эти места тоже проникнуты определенным духом.
Диктор: ''Со временем он понял, что большинство преступников обычно не меняют привычки, оставаясь в облюбованных ими районах и продолжая заниматься своей деятельностью, пока их не арестуют. Порой он рассуждал о том, что одни и те же места с давних пор использовались в одних и тех же целях. Убийцы, быстро ставшие его специальностью, и те редко перемещались с одного и того же пятачка и убивали снова и снова, пока не попадутся. Порой он рассуждал еще и о том, что их тянет к местам, где совершались преступления в прошлом. В свое время в этом районе был дом на Ред-мэйден-лейн, в котором независимо друг от друга были совершены три убийства за восемь лет; само здание вызывало у входивших такое впечатление, будто со времени последнего преступления в нем никто не жил. На Сведенборг-гарденс Роберт Хейнс убил свою жену и детей; на Коммершл-роуд произошло ритуальное убийство Кэтрин Хейс; только в прошлом году в переулке возле Святого Георгия на востоке нашли обезображенное тело некоего Томаса Берри – он был заколот. Именно в этих местах в 1812 году произошли убийства, получившие название дела семейства Марров; совершил их некий Джон Уильямс, который, согласно Де Куинси, “утвердил собственное главенство над потомками Каина”. Он убил в доме рядом с Редклиффской дорогой четверых – мужчину, его жену, слугу и ребенка, – разбив их черепа деревянным молотком, а после, когда они умирали, перерезал им горло, в чем не было необходимости. Затем, спустя двенадцать дней, он вновь учинил нечто подобное над другим семейством в том же квартале. В глазах публики он преобразился во “всесильного убийцу” и до самой казни оставался таинственным объектом восхищения для тех, кто жил в тени уоппингской церкви. Толпа пыталась расчленить его тело, когда его, в конце концов, привезли в повозке к месту захоронения – на пересечении четырех дорог перед церковью, где его погребли, пронзив сердце шестом. Там он лежал и сейчас; именно на том месте собралась этим утром толпа, напиравшая на поставленный полицией барьер. Даже не зная ничего об еще более знаменитых уайтчепелских убийствах – все они были совершены на улицах и в переулках вокруг церкви Христа в Спиталфилдсе, – можно было понять, что определенные улицы, участки земли пробуждали в людях стремление творить зло без каких-либо явных мотивов.
И все-таки в преступлениях, которые он расследовал, всегда присутствовал столь сильный элемент фатальности, что ему казалось, будто и убийца, и жертва тянутся навстречу собственной гибели; его работа состояла лишь в том, чтобы поторопить убийцу, идущего по пути, уже проложенному им для себя, – чтобы стать, если можно так выразиться, его пособником. Именно эта фатальность придавала особый резонанс последним словам тех, кому вот-вот предстояло умереть; идя дальше, из Лаймхауса в Спиталфилдс, он миновал комнаты и закоулки, где такие слова часто произносились: “Что-то странное у меня в кухне творится”; “В следующий раз, когда встретимся, ты меня узнаешь”; “Я хочу письмо дописать”; “Сейчас тебе будет хорошо”. Он переходил Уайтчепел-хай-стрит рядом с тем местом, где в последний раз был повешен человек в цепях; тогда слова убийцы были таковы: “Бога нет. Я в него не верю, а коли Он и есть, то я Ему не повинуюсь”. (П. Акройд, “Хоксмур”)
Анна Асланян: Эти строки – из романа “Хоксмур”, написанного в 1985 году и принесшего Акройду известность; многие до сих пор считают его лучшей художественной вещью писателя. Московское издательство “Корпус” планирует скоро выпустить русский перевод книги. Места, о которых идет речь в отрывке, находятся в лондонском Ист-энде, некогда одной из беднейших, опаснейших частей города. Район под названием Уайтчепел знаменит убийствами, совершенными там Джеком-Потрошителем, этим исчадием викторианской эпохи. Темные, бедные улочки Уайтчепела за последние пару десятилетий преобразились; теперь тут селятся люди неплохого достатка, часто – работающие в Сити, до которого можно дойти пешком. Уровень преступности в Ист-энде в наши дни относительно низкий. Неужели дух места покинул его, не выдержав натиска благоустроенных квартир и их цивилизованных обитателей?
Питер Акройд: Видите ли, с тех пор, как это писалось, прошло много времени; я давно не возвращался в эти места и не знаю нынешней ситуации. В романе “Хоксмур” я использовал известные мне факты, чтобы создать нужную атмосферу, определенным образом выстроить повествование. Мой интерес к тем событиям был связан с работой над этой книгой, и только. Что касается Лондона в 21-м веке, он все такой же, каким был во все предыдущие столетия, обладает теми же силами, источает ту же энергию. Форма, в которой это проявляется, со временем могла меняться, но связь между разными эпохами не прерывалась никогда. Я говорю о духе, который по-прежнему свойственен городу. Он существовал и всегда будет существовать; это – одна из основных тем всех моих книг: тесная связь между прошлым и настоящим, которая не ослабевает до сих пор. Думаю, чтобы это понять, надо обладать не только физическим зрением, но и духовным. Характер определенного места может быть глубоко спрятан в его историческом абрисе, но стоит взглянуть на него более пристально, включить зрение высшего порядка, и этот характер оживет. Потайная природа места может открыться посвященному взгляду.
Анна Асланян: Среди мест, источающих, по Акройду, особого рода энергию, присущую только им, – Лаймхаус, район на востоке Лондона. Роман “Дэн Лено и лаймхаусский голем”, в русском переводе получивший название “Процесс Элизабет Кри”, повествует об искусственно созданном существе, наводящем ужас на обитателей этой местности. Впоследствии Акройд сделал Лаймхаус местом, где был вызван к жизни другой монстр, детище героя романа “Журнал Виктора Франкенштейна”. Глядя на Лаймхаус сегодня, трудно представить себе, чтобы там могло зародиться что-то живое, настолько стерильным сделали этот кусочек города усилия застройщиков. Вероятно, тут действительно требуется некий другой, не замутненный материализмом взгляд.
Сверхъестественное играет в творчестве Акройда особую роль. Часто эта линия переплетается с рассуждениями о рациональном – конфликт между наукой и мистикой возникает во многих романах писателя. На чьей стороне он сам?
Питер Акройд: Я не вижу смысла вставать на чью-либо сторону. Мне интереснее размышлять о том, как схлестываются различные школы мысли, не присоединяясь ни к одной из них. Вместо того, чтобы занимать какую-либо позицию, я наблюдаю за тем, как разворачивается данное противостояние, – это занятие куда плодотворнее. Пожалуй, если вы спросите меня, какой взгляд на мироздание мне ближе, я отвечу: сакральный. Это наверняка явствует из всех моих книг. Вещи, не поддающиеся тому, что мы привыкли называть рациональным пониманием, играют в моих романах важную роль, благодаря им возникает и движется вперед сюжет. Можно считать их иллюзиями, можно – духовными откровениями; как бы то ни было, я испытываю к ним определенную близость. В романе “Дом доктора Ди” я говорю об энохианских рукописях и языке ангелов, но никакого объяснения на этот счет предложить не могу. Я использовал все это в повествовательных целях, не пытаясь дать какую-либо интерпретацию. Эзотерические явления, о которых мы говорим, интересуют меня в степени достаточной, чтобы о них писать, однако ни скептицизма, ни веры они во мне не пробуждают. Так было с моей последней книгой о привидениях: идея рассказать об опыте других людей увлекла меня как писателя, но собственного мнения по этому вопросу у меня нет. Религия тоже не играет особой роли в моей жизни, во всяком случае, профессиональной; я использую ее как интуитивный способ описать некие закономерности, схемы, которые неподвластны моему сознанию.
Анна Асланян: Еще одна тема, к которой Акройд часто обращается в своих романах, – язык как основная характеристика личности, общества. Та часть романа “Хоксмур”, действие которой происходит в начале 18-го века, написана на языке того времени. Работая над книгой, Акройд провел несколько месяцев в Британской библиотеке, изучая документы интересующей его эпохи, пока не достиг умения свободно писать на раннем современном английском. Кризис, который переживает герой современной части романа, выражается, в частности, в том, что разговоры окружающих и собственные слова начинают терять для него смысл. Пытался ли Акройд таким образом отразить влияние речи на сознание, вскрыть некие тенденции развития английского языка?
Питер Акройд: Нет, столь общие вещи мне в голову не приходили. Видите ли, мне не присущ абстрактный интерес к каким-либо явлениям, они интересуют меня лишь как материал для книги, которую я в данный момент пишу. Идея романа “Хоксмур” состояла в том, чтобы противопоставить друг другу две разновидности языка: ту, что существовала в начале 18-го века, и ту, которая сложилась к концу 20-го. Мне хотелось проследить различия и сходства между ними; я надеялся, что это позволит дать более четкое определение и той, и другой эпохе. Я пытался сделать так, чтобы и читатель вслед за мной вжился в язык, на котором говорили в 18-м веке, и тем самым смог ощутить прошлое более непосредственным, естественным образом. Надеюсь, мне удалось достичь этой цели. Еще более важной задачей было установить параллели между этими двумя формами речи, найти гармонические соответствия и в то же время выявить природу разрыва. Последний, как мне представлялось, проистекал из того, что современная речь по сравнению с речью тех времен звучит более нейтрально, плоско, менее выразительно, недостаточно своеобразно.
Анна Асланян: Среди особенностей “Хоксмура” – старинные детские песенки, которые приходят на память персонажам из обеих эпох, иногда без всякой видимой причины. Зачем писателю понадобился этот прием?
Питер Акройд: Это было сделано с одной простой целью – продемонстрировать неразрывную связь между разными эпохами. Детские песенки приходят к нам из прошлого в своей изначальной форме. Их существование – доказательство продолжения культурных традиций, непрерывности истории. Решение пойти в книге этим путем было для меня важным. Думаю, не будет большой ошибкой утверждать, что некоторые языковые конструкции, характеризующие раннюю речь, остаются почти неизменными на протяжении веков, передаваясь из поколения в поколение. Дело не в том, что к языку, на котором человек говорил в детстве, следует намеренно возвращаться, чтобы его не утратить; скорее, я говорю о том, что следы этого языка, как бы он ни менялся с годами, чаще всего можно обнаружить в речи взрослого. Пожалуй, именно так и следует понимать отрывки, которые вы упомянули.
Анна Асланян: Наш разговор то и дело возвращался к вопросу о том, как следует интерпретировать те или иные детали книг Акройда. Всякий раз писатель, выслушав мою версию, в целом соглашался с ней, добавляя, что сам, насколько помнит, не имел в виду именно эту трактовку. Дело было не в обычной вежливости – Акройд подчеркивал, что не хочет навязывать читателю какие-либо идеи, не придает большой значимости собственным мнениям и приветствует различные интерпретации. Он лишь излагает те или иные события, старается придать им увлекательную форму. Каждый волен вычитывать что угодно, повторял он, от этого его книги лишь обогатятся новым смыслом.
Вопрос, который наверняка интересует поклонников Акройда, связан с его выбором персонажей, как художественных произведений, так и биографий. Ими почти всегда становятся фигуры маргинальные, противостоящие официальной идеологии и культуре своего времени. В чем причина таких авторских предпочтений?
Питер Акройд: Меня всегда притягивали те, кого можно назвать маргиналами, оппозиционерами, личности, чьи идеи были далеки от общепринятых, о каких бы временах ни шла речь. Им удавалось дотянуться до чего-то, что находилось за пределами современного им общества. Полагаю, тут сыграло роль мое собственное положение в английской культуре, каким оно мне самому представляется. Другая причина кроется в моем интересе к теневой стороне вещей – к тому, что произрастает в тени, которую отбрасывает та или иная культура. Отсюда мое увлечение доктором Ди, Оскаром Уайльдом – эти фигуры не вписывались в свое время, стояли особняком от остальных. С другой стороны, я написал биографии Диккенса, Тернера – их никак нельзя причислить к представителям контркультуры. Хотя, пожалуй, в каком-то смысле можно... Уильям Блейк, герой еще одной моей биографии, был, как мне кажется, аутсайдером, Томас Мур – в определенной степени тоже. Диккенс сам считал себя белой вороной, как, впрочем, и Тернер. Одним словом, так и есть, почти все мои герои – люди, не принимающие господствующую точку зрения, идущие собственным нетрадиционным путем. Не стоит, однако, считать это необходимым для творчества условием – далеко не все великие художники были изгоями или бунтарями. Скажем, в недавно вышедшей книге о Венеции объектами моего внимания являются ее выдающиеся живописцы: Тинторетто, Тициан, другие – все они в большой степени были продуктами своей эпохи, общества, к которому принадлежали.
Анна Асланян: По словам Акройда, его собственное место в британской культуре сродни тому положению, которое занимали в современном им обществе многие его герои. Считает ли он себя одиночным явлением, писателем, не продолжающим никакие литературные традиции?
Питер Акройд: Разумеется, нет, но традиция, которую я продолжаю, в большой степени создана мной самим. Я придумал для ее представителей название: мистики из простонародья. Мне бы никогда не пришло в голову сравнивать себя с Уильямом Блейком или Чарльзом Диккенсом, я всего лишь пытаюсь следовать пути, некогда ими проложенному. Однако большинству современных британских литераторов подобное чувство совершенно не свойственно – они не ощущают себя наследниками этих фигур. В этом смысле я действительно считаю, что стою от них особняком.
Анна Асланян: Герой уже упоминавшегося романа “Хоксмур”, архитектор Николас Дайер, восстанавливающий Лондон после Великого пожара 1666 года, – еще один пример увлечения Акройда маргинальными персонажами. Прототипом его послужила реальная историческая личность, Николас Хоксмур, архитектор, живший в описываемую Акройдом эпоху и построивший несколько поразительных лондонских церквей. Те, что дожили до наших дней, наводят на мысли о человеке, бросающем вызов традициям. Насколько точно соответствует образ, созданный Акройдом, этой исторической фигуре?
Питер Акройд: Что до исторических фактов, тут все несколько запутано. Мне немногое удалось узнать о реальном Николасе Хоксмуре. Главным источником послужили его церкви; на мой взгляд, это плоды богатого и необычного воображения. Я всегда восхищался этими зданиями. Что до мировоззрения их создателя, здесь многое для меня так и осталось неясным. Большую часть сюжета я придумал. Возможно, что-то из этого оказалось правдой; не знаю.
Диктор: ''Если великолепие состоит в огромных зданиях, которые, подобно гранитным утесам, гордо возвышаются к небу, то Лондон совсем не великолепен. Проехав двадцать или тридцать лучших улиц, я не видал ни одних величественных палат, ни одного огромного дома. Но длинные, широкие, гладко вымощенные улицы, большими камнями устланные дороги для пеших, двери домов, сделанные из красного дерева, натертые воском и блестящие, как зеркало, беспрерывный ряд фонарей на обеих сторонах, красивые площади, где представляются вам или статуи, или другие исторические монументы; под домами – богатые лавки, где, сквозь стеклянные двери, с улицы видите множество всякого роду товаров; редкая чистота, опрятность в одежде людей самых простых и какое-то общее благоустройство во всех предметах – образуют картину неописанной приятности, и вы сто раз повторяете: "Лондон прекрасен!" Какая розница с Парижем! Там огромность и гадость, здесь простота с удивительною чистотою; там роскошь и бедность в вечной противоположности, здесь единообразие общего достатка; там палаты, из которых ползут бледные люди в раздранных рубищах, здесь из маленьких кирпичных домиков выходят здоровье и довольствие, с благородным и спокойным видом – лорд ремесленник, чисто одетые, почти без всякого различия; там распудренный, разряженный человек тащится в скверном фиакре, здесь поселянин скачет в хорошей карете на двух гордых конях; там грязь и мрачная теснота, здесь все сухо и гладко – везде светлый простор, несмотря на многолюдство''.
Анна Асланян: Прозвучавшая цитата взята не из Акройда – это было написано за два столетия до него. Автор этих строк – Николай Карамзин, изложивший свои впечатления от поездки по Европе в “Письмах русского путешественника”. В той части книги, которая посвящена Лондону, немало пассажей, перекликающихся с теми, что встречаются у Акройда. Я попросила писателя, незнакомого с творчеством Карамзина, прокомментировать ряд наблюдений великого русского историка. Как ни приятно было Акройду услышать, что Лондон произвел на путешественника отрадное впечатление, он не мог согласиться с его замечаниями об отсутствии заметного социального расслоения. То, что Карамзин нашел Лондон городом людным, но при этом вовсе не шумным, тоже удивило знатока местной истории. Когда мы дошли до рассуждений об английском театре – Карамзин говорит о том, что английские комедии грубы, а постановки весьма примитивны, – Акройд, которому театральная тема очень близка, полностью согласился с этими наблюдениями.
Питер Акройд: Да, тут он совершенно прав – именно так обстояло дело с английским театром почти во все периоды истории, не считая, разумеется, елизаветинского и якобианского времени. Карамзин подметил все верно – картина создается узнаваемая. И конечно, все это – часть того самого Лондона, о котором мы говорили. В этом городе с испокон веков очень любили театр, и недостатки пьес редко мешали людям с огромным увлечением их смотреть. Зрителям-лондонцам всегда было свойственно интересоваться театром как явлением, не обращая внимания на качество исполнения.
Диктор: '' Мне никогда прежде не доводилось посещать лондонских театров, и меня тотчас же поразил беспорядок, царивший средь этого сборища. Стоять нам пришлось поблизости от небольшого оркестра под сценой, и оттого казалось, будто мы находимся на фруктовом рынке или лошадиной ярмарке.
– Взгляните туда, – обратился ко мне Биши, перекрикивая общий гомон. – Вон мистер Хант. Видите Вы его? В фиолетовой шляпе. Это великий человек, Виктор. Герой грядущего века. – Взгляд Ли Ханта упал на Биши, он широко улыбнулся и приподнял шляпу. – Вы знаете, Виктор, почему он здесь? Мистер Хант – друг Каннингэма. Наш автор – сын свободы. Меня не удивило бы, начнись нынче вечером демонстрации против правительства.
Биши удовлетворенно оглядывался по сторонам. Нижние ряды партера тем временем заполнились до предела, а вскоре и места позади нас, и ложи вокруг были целиком заняты. Прежде я никогда не наблюдал лондонской толпы, если тут позволительно использовать это слово, и должен сказать, что она вызвала у меня определенный испуг. Несмотря на смех и общее оживленное настроение, она напоминала некое беспокойное существо в поисках добычи. Способны ли много жизней составить одну жизнь''? (Питер Акройд, “Журнал Виктора Франкенштейна”)
Анна Асланян: Таким увидел лондонский театр в 19-м веке другой приезжий, Виктор Франкенштейн, главный герой последнего романа Акройда. Покончив с этой частью жизни Лондона, мы обсудили впечатление, которое произвел на Карамзина визит в приют для сумасшедших. Эти записки показались Акройду непохожими на то, что он узнал из документов конца 18-го века. Он предположил, что многое из увиденного русский путешественник воспринимал в сравнении с другими странами. Я упомянула, что, как показали исследования, свои лондонские воспоминания Карамзин частично выдумал. Услышав это, Акройд одобрительно хмыкнул.
Помимо прочего, Карамзин восхищался тем, как легко и приятно гулять по улицам Лондона пешком. О тех особых переживаниях, которые сопутствуют блужданиям по городу, не раз говорил и Акройд.
Питер Акройд: Пешие прогулки по Лондону... Когда-то я уделял им очень много времени, да и сейчас порой случается. От них создается ощущение свободы, причастности к тому, что происходит вокруг. Прогулки всегда доставляли мне настоящее удовольствие. Этот город создан для пешеходов, да и любое передвижение по нему – прекрасное занятие. Ходить, ощущать старые камни у себя под ногами – вот лучший способ заново представить себе прошлое. Подобный опыт очень интересен, он помогает стать самим собой. Я и сейчас гуляю, правда, не так часто, как прежде. Когда-то я ходил быстро, с годами сбавил скорость. Но удовольствие, ощущения остались неизменными. То же можно сказать про толпу вокруг: она не меняется, никогда не менялась на протяжении веков, оставаясь постоянной чертой всей лондонской, английской истории.
Анна Асланян: Неотъемлемой частью этой толпы, среди которой он провел всю жизнь, остается сам Питер Акройд. Он продолжает бродить по улицам города, пусть ограничив с некоторых пор свои маршруты центральными. Что касается работы, тут ни возраст, ни достигнутый успех не заставили его отступить от давно сложившегося расписания – Акройд продолжает ежедневно трудиться, почти не отвлекаясь ни на что другое. Сейчас он работает над шеститомной историей Англии, одновременно пишет биографию Уилки Коллинза. Последует ли за этими вещами новый роман? У нас есть все основания надеяться, что да.
