Марина Тимашева: Неделей раньше мы начали с Сергеем Штерном разговор о шведском писателе Карле Юханне Вальгрене, и теперь его продолжаем. Я напомню, что Сергею Штерну мы обязаны возможностью прочесть на русском языке романы ''Ясновидец'', ''Женщина-птица'', ''Кунцельман энд Кунцельман'', ''Личное дело игрока Рубашова'', ''Кочевники''.
Правильно ли я понимаю, что Вальгрен сочиняет внятные, построенные на увлекательной интриге, истории, в которых есть и социальный, и философский смысл, и все это написано изящно и с прелестным чувством юмора?
Сергей Штерн: Я бы не сказал, что он пишет простые истории. У Вальгерна была очень сложная писательская судьба, его называют самым «не шведским» из шведских писателей. Он, скорее, ближе к Томасу Манну, чем к шведской литературе. Его очень плохо приняли, особенно плохо приняли ''Личное дело игрока Рубашова''. На мой взгляд, это очень важный роман для него. Он очень любит перекличку с великими предшественниками - с Шелли, с Манном, с Гюго, с Гёте, в конце концов, и это история почти фаустовская. Русский игрок в Петербурге рубежа 19-го и 20-го века, мечтает о том, чтобы сыграть с нечистым. Тот появляется, в новогоднюю ночь они играют в покер, Рубашов, естественно, проигрывает, и в наказание получает бессмертие. Вначале он не понимает, что бессмертие – наказание. Он богатеет, все прекрасно. Но в один прекрасный день ребенок погибает, мать умирает, он разоряется. И хочет умереть. Но для того, чтобы умереть, он должен вымолить прощение у Сатаны. И он пускается в путь искать этого Сатану. А где искать Сатану, как не в точках наибольшего зла? И вот он на фронтах Первой мировой войны, вот он в гитлеровской Германии, вот он в сталинском Советском Союзе, вот он Боснии, вот он в Ирландии. Он становится как бы неуничтожимым свидетелем. Кошмар всех палачей - свидетель, которого нельзя уничтожить. Эта книга - патологоанатомический протокол 20-го века. Герой - фигура чисто страдательная, сам он никаких действий не предпринимает. Он недостижим для идеологий, потому что он не хочет ничего изменить, он вообще ничего не хочет, он хочет умереть. В книге использован изумительный, я считаю, никем еще до Вальгрена не выдуманный, литературный прием: рассказ ведется от имени мелкого чиновника дьявольской канцелярии, мелкий бес такой. Он ведет личное дело Рубашова, тщательно записывает, что случилось с его героем тогда-то и тогда-то, и все время дает понять, что ко всему злу на земле никакого отношения дьявол не имеет, во всем люди виноваты сами. Роман заканчивается (тоже очень красивый прием) в той же самой квартире в Петербурге, но уже на рубеже 20-го и 21-го веков. Дьявол смилостивился, дал ему возможность выиграть душу свою назад. И перед самым концом Рубашов недоуменно спрашивает гостя: ''Для чего все это было надо?''. Печально-ироническая интонация вдруг сменяется таким ультра-романтическим пассажем.
'' - Для чего? - скорбно сказал гость. - Для чего нужна ваша столетняя жизнь, где вы исполняли роль осужденной выжить жертвы? Для чего это все и почему именно вы?
Он замолчал и словно бы растворился в воздухе, но не исчез, а оборотился внезапно усилившейся и заполнившей комнату музыкой, грандиозной симфонией, совершенно беззвучной, но отзывающейся прямо в душе почти невыносимой и все же сладкой болью очищения, симфонии, объясняющей непостижимым образом все тайны бытия и все его загадки. И очарованный этим сияющим сплавом музыки, света и времени, Николай Дмитриевич Рубашов закрыл глаза, чувствуя, как постепенно истончается и подергивается пеплом раскаленная лава его памяти и, распадаясь на все более мелкие и неощутимые ручейки, покидает сознание. И он даже не заметил, как жизнь его погасла. Необратимо. Навсегда''.
Как говорила одна моя знакомая: ''Прямо Гюго какое-то''.
Марина Тимашева: В цитате, которую вы привели, есть слова - ''осужденный выжить''. И вы же перевели книгу Ежи Эйнхорна, которая называется ''Избранный выжить''. С этим человеком вас связывает человеческая, личная история, и я знаю: вы сами считаете эту книгу чрезвычайно важной для жизни.
Сергей Штерн: Это, безусловно, так. Ежи Эйнхорн для шведов - примерно то же, что Альберт Швейцер для немцев. Это был человек совершенно невероятной чистоты, гуманизма, доброты и мужества. Он был очень известным врачом, директором онкологического центра, он был председателем Нобелевского комитета по медицине, депутатом парламента, почетным членом всех возможных университетов во всем мире, страшно занятой человек. Он все время боролся с сокращениями бюджета (ведь правительство любую трудную ситуацию всегда решает за счет здравоохранения и образования - везде, во всем мире). Ежи боролся, его называли чуть ли не склочником, потому что он бесконечно ''грохотал'' об этом в газетах. Но все-таки его избрали депутатом парламента от Христианско-демократической партии. И шведское издательство заказало ему книгу о шведском здравоохранении. И он начал писать эту книгу с рассказа о самом себе, а потом понял, что никакой книги о здравоохранении не получится, он должен сначала вспомнить.
Он был из еврейской семьи из Ченстохова. Папа был знаменитый в Ченстохове портной-виртуоз. Любящая семья. Начало книги это просто учебник антифрейдизма: где ненависть к отцу, где зависть, где Эдипов комплекс? Ничего нет. Семья, которая излучает теплоту, доброту и счастье. Я не знаю другой книги, которая одновременно была бы написана с точки зрения мальчика из гетто и точки зрения знаменитого ученого, который умеет анализировать. И вот эти две точки зрения, как два прожектора противовоздушной обороны, шарят достаточно черному небу того времени и выхватывают из этого мрака разные истории - одна страшнее другой. При всем при этом, книга Ежи не оставляет ощущения мрака, потому что он все время пытается понять, он пытается понять даже своих палачей, он пытается понять, как это могло случиться с нацией, которая дала миру едва ли не самый мощный вклад в области культуры, гуманизма и философии. Он пишет, например, о том, что никакого фашизма в Германии бы не было, если бы не Версальский договор, если бы страны Европы не унизили, чудовищно и несправедливо, немецкую нацию.
Книгу он издавал с большим трудом, это были ревущие 90-е, но шведское посольство помогло (Юхан Эберг тогда был - совершенно замечательный советник по культуре), и Швеция помогла, и банк в лице управляющего Марка Пулица дал деньги, и сам Ежи дал какие-то деньги на издание книги. Зато когда книга вышла, все оказались тут как тут. Она получила восторженный прием. Мы с Ежи были на нескольких презентациях в Москве, в Петербурге, потом Ежи заболел, и я ездил представлять книгу в Саратов, где проходили Дни Швеции. Тут следует рассказать вот что: Ежи много раз пишет о том, что они остались живы, благодаря случайному «дурному» прорыву 15-ти русских танков. Этот прорыв не был предусмотрен никакой стратегией: они ворвались в Ченстохов, поняли, что заехали не туда, начали палить изо всех орудий, один из снарядов угодил в стоящий на путях вагон с боеприпасами, раздался чудовищный взрыв и немцы сбежали из лагеря. А в этом лагере уже стоял поезд, который готов был вывезти последнюю партию евреев в Освенцим. Ежи много раз говорил, и в книге об этом пишет, что мечтал бы встретиться хотя бы с одним из этих танкистов. Я мысленно считал: 150 миллионов населения в Советском Союзе, это было 55 лет назад, 15 человек - значит, один человек на 10 миллионов. Это много или мало? Исчезающе мало.
Так вот, в Саратов приехало шесть книг для презентации. Допустим, десять человек их прочитало. Я продолжал по теореме Байеса множить и множить эти вероятности, пока не получил ноль с чем-то. И в Саратове произошла совершенно изумительная история. Мы поговорили о книге, и вдруг встает молодой человек по имени Володя и говорит: ''А у меня для вас есть сюрприз''. Он прочитал книгу и вспомнил, что дедушка его приятеля когда-то рассказывал, что он брал Ченстохов. Ченстохов – прямо скажем, не тот город, который в каждой русской семье упоминается за обедом. Надо еще название запомнить, как минимум. Короче говоря, выяснилось, что один из этих 15 человек живет здесь, под Саратовом, в городе Красноармейске. Я говорю: ''Не может этого быть, но давайте все-таки поедем, проверим''. Мы приехали, нас встретил маленький опрятный старичок в синем костюме, весь в орденах и медалях. Он показал книжку маршала Якубовского, которая подписана ему. Он получил Орден Александра Невского за эту операцию. Все совпало - даты, детали. И я оттуда прямо позвонил Ежи: ''Ежи, если ты стоишь, то сядь. Я нашел одного из тех 15-ти человек, которые были тогда в Ченстохове, ты можешь с ним поговорить''. ''Ну как я могу с ним поговорить? На каком языке я буду с ним говорить? Английский он, наверное, не знает, шведского - тем более, а я русского не знаю''. Я говорю: ''Есть выход - ты будешь говорить с ним на идише''. Этот старичок, Михаил Наумович Зубин, оказался евреем, вся его первая семья была расстреляна под Херсоном, он живет со второй семьей. И вот эту историю я считаю совершенно удивительной и небывалой.
Марина Тимашева: Скажите, а почему вы стали заниматься переводами? Ведь вы поехали в Швецию по контракту, работать кардиологом. А каким образом вы оказалась еще и переводчиком?
Сергей Штерн: Я не ''оказался'' переводчиком. Все началось с книжки Ежи Эйнхорна ''Избранный выжить''. Мы с женой ехали в Польшу на пароме, был дикий шторм, паром опаздывал из-за шторма, так что, у нас было время пройтись по рождественскому базару. И там, среди ярко упакованных рождественских подарков, лежала книжечка Ежи Эйнхорна под скромной такой обложкой. Я знал про него, это была буквально культовая фигура в Швеции. Прочитал его книжку за ночь и понял, что должен ее перевести. Вечерами начал переводить, очень много времени это заняло. Тоже очень характеризует Ежи Эйнхорна - это был его литературный дебют, он еще не знал, хорошо у него получилось или не очень хорошо, отзывы были такие и сякие. Я позвонил ему: ''Ежи, знаешь, я хочу перевести твою книжку. Нет у тебя возражений?''. И он начал меня убеждать, что не стоит тратить свое время, и кому нужна эта книжка в России... И мне пришлось признаться, что я уже перевел. Тогда он засмеялся и спросил: ''Чем я могу помочь?''. Помочь он, оказалось, может очень многим, потому что, не забывайте: Ежи писал на чужом языке, шведский не его родной язык, поэтому там хорошо поработал редактор, и за интонацией редактора могла вполне потеряться интонация автора. И мне пришлось с ним много раз встречаться, мы встречались за какими-то ланчами, причем он всегда приглашал, так что я паразитировал на нем, мы говорили и проверяли эпизоды, проверяли его отношение к этим эпизодам. Кстати, это немножко изменило книгу по сравнению со шведским вариантом. А после того я ушел на пенсию, и подумал: ''А почему бы мне этим не заняться?''. Перевод похвалили, говорили, что он очень хороший, и когда были презентации в Москве, критики, которых я уважаю, хвалили качество перевода. Я просто сообразил, что могу это делать и стал этим заниматься.
Марина Тимашева: Вы сами находили себе ''героев''?
Сергей Штерн: 99, 9 процента, за исключением двух книг, я всегда сам выбирал.
Марина Тимашева: И потом вы написали свою собственную книгу, как бы о Голландии и о голландцах, но, с другой стороны, вроде бы о себе, о друзьях и о жизни.
Сергей Штерн: Это не столько о себе, о друзьях и о жизни. Эта книга имеет очень смешное происхождение. У меня есть приятель, совершенно изумительный человек, профессор-психиатр, ему глубоко за 80. Он знает 15 языков, сейчас учит 16-й - русский, с моей помощью, и достиг больших успехов - читает практически без словаря. Он голландец. И как-то предложил: ''Давайте я поеду, покажу вам Голландию''. Он энциклопедически знает историю, знает ее так, будто он сидел на крыше, а в соседнем дворе происходила история. ''Вот, - говорит он, - здесь стояла испанская армия''. Мы стоим, ждем продолжения. Он задумывается, трет лоб, говорит: ''Нет, не здесь. У той рощицы'. Какая униформа, кто как снабжался, кто с кем поругался, кто кому дал по морде, кто с кем на дуэли подрался. Все детали ему известны, включая даты. Это поразительный человек. И когда мы приехали в Голландию, я решил, что все это надо записывать, потому что иначе уплывет из памяти, а это страшно интересно. А задумано это было как отчет для друзей - просто побывали в Голландии, интересная поездка, я друзьям пошлю, пусть они тоже прочтут. И послал, среди всего прочего, некоторым своим литературным друзьям в Питере. А потом было очень смешно, потому что я был в своем родном Саратове, и Анатолий Иосифович Катц, о котором мы уже говорили, спрашивает: ''Слушай, как интересно. В ''Звезде'' анонс: какой-то С. Штерн, ''Ниже уровня моря''. Это не ты?''. Я говорю: ''Не знаю, я ничего туда не посылал''. Потом выяснилось, что один из моих друзей отнес рукопись в ''Звезду'', они ее приняли к публикации и только потом связались со мной. Но они опубликовали журнальный вариант, а сейчас мне предложили издать полный вариант, и я текст чуть-чуть дописал. И потом, когда я уже делал окончательный вариант, меня очень все время раздражали разговоры, что надо придумать национальную идею. Очень часто об этом идет речь. По-моему, о национальной идее лучше всего Владимир Соловьев когда-то сказал: ''Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности''. Национальную идею придумать нельзя, она либо есть, либо ее нет. Вот у голландцев национальная идея есть. Представьте себе, что эти люди живут кое-где на шесть метров ниже уровня моря, они отделены от моря только жидкой дамбой. Если мы говорим о глобальном потеплении, о том, что уровень океана может подняться на один метр, то для них это вопрос жизни и смерти, вопрос существования всей нации. Но самое поразительное, (и вот, что такое национальная идея): 300 лет назад не было ни экскаваторов, ни бульдозеров, ни подъемных кранов, и вся нация вышла с кирками и лопатами строить эти дамбы. Причем не из-под палки, не под кнутом, не зэки подневольные, а все люди, граждане - от бургомистра до ассенизатора - вышли строить эти дамбы. И построили. И постепенно довели этот совершенно безумный, поражающий воображение, проект почти до совершенства. Но все же дамбу нельзя поднимать бесконечно, поэтому они думают, что делать дальше . Так что, я в книге не столько и не только о Голландии рассказывал, меня больше интересовала жизнь этого духа, не зря же голландцев называют ''японцами Европы''. То есть трудолюбие, смешанное с оптимизмом и взаимоуважением. Если люди не уважают друг друга и стремятся друг другу напакостить, рассматривают каждого, как потенциального врага, то такая нация обречена, у нее нет никакой исторической перспективы. Еще раз слова Ежи: ''Не только и не столько государственное устройство, сколько отношение людей друг к другу решает судьбу нации''.
Марина Тимашева: Вы прислали мне пьесы. Значит ли это, что театральная история будет продолжена?
Сергей Штерн: Я не знаю, это зависит от того, заинтересуют они кого-то или нет. ''Вариации Голдберга'', по-моему, это замечательная пьеса, пародийный жанр, история о том, как в маленьком иерусалимском театре некий самонадеянный режиссер ставит пьесу о сотворении мира. То есть он пытается инсценировать Библию, пытается сделать это с максимальной точностью. Это мидраж, так называемый, свое прочтение Библии. Вообще иудаизм приветствует мидраж - каждый человек имеет право прочитать Библию по-своему. Значит, режиссер пытается по-своему прочитать Библию и воссоздать события как можно более точно, но у него ничего не получается, потому что нельзя создать что-то, не понимая замысла. А замыслы Господни, как известно, неисповедимы. И вот, в результате, наш герой постепенно теряет рассудок, а вслед за ним теряет рассудок вся труппа. Это написано блистательно, это поставил Бергман в ''Драматене'' в шведском драматическом театре, это был один из лучших спектаклей, которые я когда-либо видел. Там два человека - мадам Швабер, уборщица в театре, и помощник режиссера, некто Голдберг - сохраняют здравый смысл в этом безумном мире. Он воплощает такие вещи, как практический смысл, мужскую верность, надежность, доброту, уважение. И она - веселая, как птица, ко всему, что происходит, умеет относиться с юмором. Вот эти два человека, которые к тому же очень нежно друг к другу относятся, и составляют истинный нравственный костяк спектакля.
Марина Тимашева: Понятно - те, на ком держится мир, собственно говоря.
Сергей Штерн: На ком держится мир. Но эту пьесу, кстати, с большим основанием можно отнести к постмодернистским. Хотя в ней есть четкое этическое зерно. Нет, Боже мой, этика это основа существования общества, нет ничего, что заменяет этику. Эстетика, да, делает этику привлекательной. И в этом ее роль, кстати - она призывает разум к чувству.
Марина Тимашева: С переводчиком и писателем Сергеем Штерном мы разговаривали о Карле Юхане Вальгрене, Ежи Эйнхорне и о современной шведской литературе. А в марте в России в издательстве «Рипол» выйдет еще одна книга в переводе Сергея Штерна, она называется ''Звезда Стриндберга'', автор – Ян Валентин, это будет мировая премьера , а права на этот роман раскуплены крупнейшими мировыми издательствами.
