Марина Тимашева: В Красноярске напечатали книгу о великом земляке, художнике Василии Сурикове. И не просто книгу, трёхтомник. Автор – известный красноярский писатель Владимир Шанин, и его трилогия - не научная биография, а роман. Жанровую принадлежность уточнит наш рецензент, историк Илья Смирнов, которому тема должны быть близка ещё и потому, что Суриков – признанный мастер исторической живописи.
Илья Смирнов: У самых, что ни на есть, докторов наук исторические биографии часто тоже получаются беллетризованными. А ''Суриков'' - это ''роман – исследование'', то есть вольная беллетристика, которая на то и вольная, чтобы время от времени преобразоваться в трактат на разные серьезные темы. ''Деревья живут корнями'', а Владимир Яковлевич Шанин ищет эти самые корни, из чего сформировалось такое удивительное явление, как суриковская живопись. Истоки семейные, общинные (а художник был родом из енисейских казаков, потомок соратников Ермака), этнографические, искусствоведческие, даже экологические. Природа Сибири играет в романе очень важную роль.
Что до преданий старины глубокой, то они порою живо перекликаются с современностью.
''Обыватели задыхались… Изгарь и сухая мгла всё увеличивались, едва видна была Всехсвятская церковь… Всю дорогу до Красноярска пребывали как будто в сумерках – горела тайга'' (2 – 308).
Или такое:
''Грустно видеть и собор, и церкви…, великолепные, … стоящие в линию по берегу величественного Енисея, - загроможденными и загаженными всякой дрянью: гнусными балаганами, лавками, лавчонками… Места сии надлежало бы оставить открытыми, и тогда величество храмов Божиих открылось бы во всем своем виде… Кто здесь начальник города?
Господин Романовский… Этот Романовский… был сущий тиран и разбойник. И ему всё сходило с рук'' (2 – 325).
А вот ''модернизация образования'':
''Не любил Михаил теоретические науки и однажды пожаловался Василию:
- … А к чему нам физика?
-Ну, Миша, физика-то как раз нам и нужна, - возразил Василий'' (2 -459).
Потребительский рынок.
''Август Шарэ раскупорил бутылку настоящего французского вина… В отличие от ''иностранных'' вин, предлагаемых в московских трактирах, где кабатчики добавляют в вино воду, спирт, патоку, глицерин и даже дёготь, белое бургундское Василию понравилось'' (3 – 201)
А вот очень актуальные злоключения богатого золотопромышленника Сидорова.
''…Началось с того, что Сидоров открыл кампанию за организацию университета в Иркутске и определил свой первый взнос – пуд золота. Щедрый жест молодого промышленника не понравился Муравьеву, противнику университетского образования, и на Сидорова обрушились всякие кары. Ему заявили, что если он не внесет за прииски поземельную плату - …около 14 тысяч рублей, то граф Муравьев-Амурский ''зачислит эти прииски в казну''… Сидоров эти деньги внёс, чем еще больше обозлил начальство. Генерал-губернатор предписал… освидетельствовать Сидорова – не принадлежит ли он к скопческой секте… В Иркутск губернатор Замятнин сообщал: ''При осмотре Сидорова в присутствии енисейского губернского совета оказалось, что он не скопец'' (2 – 330).
Марина Тимашева: Илья, я прочитала цитату и думаю: а почему вдруг скопец?
Илья Смирнов: Видимо, предполагалось, что только скопец может так разбрасываться деньгами. Завещать-то всё равно некому. Ну, и вообще сумасшедший.
Ну, и в завершение правоохранительной темы:
''…Прокуроры настолько сжились с местным обществом, что позволяют себе освобождать от суда преступников'' (3 – 315).
Как видите, жизнь представлена так разносторонне и подробно, что к концу первого тома Василий Суриков только-только успевает закончить уездное училище, а к профессиональному образованию еще и не приступил. Если бы книгу писал Борис Акунин или даже Алексей Иванов, героя успели бы уже раза три убить и чудесно спасти, назначить генералом и разжаловать. У каждой манеры свои достоинства и недостатки. Когда приключений слишком много, за героев перестаешь переживать. Воспринимаешь как компьютерную игру. Чересчур медленное повествование топит в необязательных подробностях главную сюжетную линию. Да и персонажи, беря пример с автора, то и дело принимаются выступать с лекциями, друг перед другом и перед читателями. Например, так:
"Я тебе, сотник, советую: ты здесь шкурки-то не сбывай, а переправляй в Красноярск.
- А насчет рыбы как?
Четыре года назад городу отвели более двух тысяч десятин земли, а удобных рыболовных мест как не было, так и нет. Жители вынуждены покупать рыбу или ловить на чужих песках. Ловят и в Турухане. Сегоды в начале зимы перегородили реку и выловили около трехсот пудов мелкой рыбешки и налимов… При губернаторе Степанове было разработано Положение о казенных хлебных запасных магазинах, постоянных и временных. Ежегодно в Туруханск доставлялось 30 тысяч пудов хлеба'' (1 – 137).
Манера, характерная для героев Жюля Верна. Или, например, Ефремова Ивана Антоновича. Не худшие, кстати, источники вдохновения в наше время. В роман-трактат о Сурикове включены исторические документы (прямо как в фундаментальной монографии: приложение, источники), статистические выкладки (1 -257), полные названия книг с выходными данными (3 – 145), вот молитва целиком (1- 149), вот особенности поминальных обрядов в Сибири (1 – 163).
В изобилии разнородного материала неизбежны неточности, анахронизмы, логические и стилистические погрешности, за каждым персонажем, предметом, тем более, за кавычкой какой-нибудь - не уследишь. Вот в обзоре давнишних новостей воспроизведена характерная для крайне правых листков конспирология про какие-то ''иудейские и масонские организации'' (3 – 229). Чтобы передать дух времени, его разноголосицу … почему бы и нет? Но если не оформить цитату как положено, она воспринимается как современный авторский текст, что производит странное впечатление.
Здесь, наверное, стоило бы сказать об авторской позиции.
У книги много недостатков, но нет того, чего я боялся больше всего. Ведь широко известны взгляды некоторых потомков Сурикова на русскую историю и политику. Вот, для сравнения, с какой речью выступает один из самых светлых персонажей романа, патриарх суриковского клана:
''Господа казаки! Братья! Сынки! – обратился Александр Степанович к строю… - Вы помните, казаков принудили открыть огонь по безоружным рабочим… И мне стыдно, что так случилось тогда. И сегодня, накануне моей отставки, я прошу вас, сынки, не применять оружия без крайней на то необходимости. Но лучше вовсе его не применять. Енисейские казаки не должны быть убийцами. Ведь кто такие рабочие на золотых приисках? Те же люди, что и мы. Они бунтуют потому, что отстаивают свои права. Они безоружны и беззащитны. Так не положим на себя худой славы, сынки! Не запятнаем позором светлый образ Ермака Тимофеича'' (1 – 227)
Дедушке вторит дядя Марк.
''Не должно быть доносчиков. Что бы ни случилось в станице, в сотне – сами разберемся. Как говорится, нашел – молчи, потерял – тоже молчи'' (1 -427)
Или такая беседа художника И.Н. Крамского с солдатом:
''Я присягу давал государю императору на верность Отечеству. Как же ее нарушишь?... Да и смутьянов ноне уж больно развелось…
- А почему бунтуют – знаете?
-С жиру бесятся. Студенты, жиды и прочие интеллигенты…
- Вот вы говорили – жена ваша дома слезами умывается. Наверное, обижают ее? И вы знаете – кто?
-… Барин, однако, да управляющий измываются…
- А что, если те крамольники… не хотят, чтобы над людьми измывались?... Что вы на это скажете?...
Этого я не знаю, барин, - растерялся солдатик, потом оглянулся, не подслушивает ли унтер-офицер, и шепотом произнес: - Ежели всё так, как вы говорите, то того управляющего я и сам бы застрелил за милую душу'' (3- 252)
Или вот: ''безобразная сцена – избиения студентов, устроивших демонстрацию протеста по поводу отправляемых в ссылку… Били их кулаками, палками, гирьками на цепочках бородатые мужики, похожие на приказчиков и лакеев… Неподалеку спиной к побоищу стоял безучастный городовой'' (3 -191)
Таким образом, от триады ''самодержавие, мракобесие, лакейство'' автор и его герой очень далеки. При этом, хоть книга и имеет подзаголовок ''трилогия страданий'', дореволюционная жизнь в ней вовсе не выглядит беспросветной. Конечно, есть сцены тягостные, даже жуткие.
''На трех передних обывательских подводах ехали женщины, сопровождавшие мужей в каторгу…, еще на двух лежали по два трупа , накрытые рогожей, видны были только босые ноги с неснятыми кандалами. Когда арестантов пригонят на место, то общий счет должен сойтись, вот и везут с собой мёртвых'' (1 -364)
Или такие вот трудовые будни:
''Полунагие, они стояли вокруг громадного котла и мешали густой кипевший раствор длинными веслами. Жара в блалагане адская, широкие двери открыты настежь, дует леденящий сквозняк – это чтобы рассол побыстрей испарялся… То же самое и на Канском солеваренном заводе. Мрут люди как мухи'' (2 – 288)
Но общее настроение отражают скорее вот эти размышления главного героя:
''Среди всех драм, что я писал, я … детали любил. Никогда не было желания потрясти, - Тут Василий умолк, сделал глоток остывшего чая…, - Всюду красоту я любил… Когда я телегу видел, то каждому колесу готов был поклониться… В дровнях- то какая красота… А в изгибах полозьев… Я бывало, мальчишкой еще, переверну санки и рассматриваю, как это полозья блестят…'' (3 — 197)
Беседуя с М.А. Волошиным накануне революции, он высказывает собственный прогноз:
''Что же касается предчувствия гибели, то тут Вы, дорогой Макс, не правы. Не к гибели народ выводит себя, а к очищению. В нем зарождаются творческие вихри всех эпох, и нам, художникам, надо только быть современниками, чтобы понять, из чего народ слагался исторически'' (3-546).
Интересно, что в трилогии мы встречаем очень мало откровенно дурных людей. Ну, солдафон-начальник, который травил суриковского дядю Марка (1 – 493). Еще один эпизодический персонаж, конвойный, который замахнулся на маленького Васю нагайкой (1 -362). На всё многочисленное казачество. И если где-то сказано про Александра 111, что ''впустую были старания Льва Толстого: не дошла его слезная просьба до черствого сердца нового царя'' (3 – 263), то потом уточняется, что в принципе-то царь был человек добрый (3 – 310). С точки зрения истории вывод сомнительный, но писателю хочется в это верить.
Невольно вспоминаются спектакли Сергея Женовача, тоже ведь населенные людьми, как правило, достойными скорее сочувствия, чем наказания.
Владимир Шанин в трилогии о Сурикове показал, как можно быть патриотом без ''России для русских'', ''Сибири для сибиряков'', ''Москвы для москвичей'' и прочего неоязычества. Как можно любить свободу без якобы ''революционного'', по сути барского презрения к традициям, на которые опирается реальная жизнь простых трудящихся людей. Печальный вывод, который можно сделать из книги – об относительности прогресса. Во многом мы за 150 лет продвинулись вперед, но, Бог мой, как обесценилось само звание художника. Что оно значило для Сурикова и его товарищей – и кого называют этим словом сегодня…
