Дмитрий Волчек: В московском издательстве ''Текст'' вышла книга одного из самых известных польских прозаиков ХХ века Юлиана Стрыйковского ''Аустерия''. Действие происходит в начале Первой мировой войны в Галиции, в еврейском местечке, занятом русскими казаками, и в течение одного дня из фарса превращается в трагедию. С переводчиком романа Ксенией Старосельской и профессором Силезского университета литературоведом Мареком Пыташем после презентации книги беседовала Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: Писатель Юлиан Стрыйковский может быть известен российской публике по экранизации Ежи Кавалеровичем романа ''Аустерия'' 1982 года. В 66-м году, когда Стрыйковский выходил из компартии, ''Аустерия'' была признана в Мюнхене лучшей иностранной книгой года. Роман входит в тетралогию Стрыйковского о жизни центрально-европейских евреев начала ХХ века.
В 37-м году Стрыйковский переводил Селина, а в 48-м – уже Леонида Леонова. Писатель родился в Галиции, учился во Львове, работал в Варшаве, Риме и в Москве, до начала 90-х не переводился и не пропагандировался в Советском Союзе. О противоречивой биографии Юлиана Стрыйковского, его взглядах религиозного еврея и коммуниста, протестанта и конформиста, о его человеческих чертах рассказывает профессор Силезского университета, специалист по литературе восточноевропейских евреев Марек Пыташ. Продолжать его будет переводчик романа ''Аустерия'', редактор журнала ''Иностранная литература'' Ксения Старосельская.
Марек Пыташ: Юлиан Стрыйковский родился в еврейской семье, отец его был преподавателем в начальной школе. Он закончил хедер, то есть получил образование, связанное с религией, и мечтал поступить в польскую школу, потому что он очень любил польский. Когда ему было 12 лет, он попал в польскую гимназию, но его оттуда выгнали, потому что на вопрос директора ''Национальность?'', он сказал: ''еврей'', а не поляк. Это был очень важный момент в его биографии, опыт дискриминации. Но он все время чувствовал такое восхищение перед польской культурой и языком, что, в конце концов, закончил среднюю школу, защитил диссертацию и некоторое время работал преподавателем польского языка в лицее в Плоцке. В это время у него были достаточно тесные связи с Коммунистической партией Западной Украины, и в 1933 году его за это посадили в тюрьму на год. Можно сказать, что он был одним из немногих писателей, которые за свои коммунистические воззрения сидели, до войны еще, в тюрьме. Его приблизительно через год выпустили, потому что он оказался не столь агрессивным, как они сначала полагали, и дальше он работал в местных отделениях Компартии Польши. Когда в 1939 году началась война, он оказался во Львове и там начал работать в редакции коммунистической газеты под названием ''Красное знамя'' – это была газета, предназначенная для поляков, которые там жили. Его оттуда выгнали, потому что он совершил корректорскую ошибку, а именно написал, что была 21-я годовщина Красной армии, а не 22-я. Какое-то время он был без работы, а когда немцы вошли в Советский Союз, он вместе с Красной армией бежал на Восток, и там от ГУЛАГа его спасала Ванда Василевская, потому что политические его воззрения не были определены. До самого конца войны он был под опекой Ванды Василевской, которая взяла его в Москву, и они участвовали в организации ''Свободная Польша''. Стрыйковский не особенно признавался, что он был кем-то большим, чем просто корректором в этой газете, потому что сохранились его статьи о процессе над предводителями Армии Крайовой. После окончания войны, в 1945 году, Стрыйковский навестил уже новую Польшу, и, когда ему сказали, что там задерживают евреев и обвиняют их в том, что они пособники немцев, то он решил, что он больше не останется в Польше. Он сначала уехал обратно в Москву, а потом все-таки переехал обратно в Польшу в 1946-м и возглавил Польское информационное агентство. И здесь он был вынужден поменять свою настоящую фамилию. Настоящее его имя – Песах Старк. И с этого момента он стал Юлианом Стрыйковским. Потому что тогда польско-еврейские отношения были далеки от совершенства, и в том числе разрешили 60 тысячам евреев, которые после Холокоста выжили, уехать. Ситуация складывалась не лучшим образом, и вскоре Стрыйковский уехал в Рим в качестве начальника отдела Польского информационного агентства, но после того как он опубликовал соцреалистический роман под названием ''Бегство Фрагаля''(''Bieg do Fragalà''), его оттуда выгнали. И в этот момент Стрыйковский связал свою жизнь с ежемесячником ''Творчество'' и так там остался до конца. В 1966 году он сделал все, чтобы его выгнали из партии, потому что он выступил в защиту Лешека Колаковского, выдающегося философа, в 1968 году он не дал себя выгнать из Польши в Израиль, но сделал это так, что в этот момент он воспользовался предложением стипендии от одного из американских университетов и, будучи там, в Америке, он год еще решал, вернуться ли в Польшу или поехать в Израиль. Его очень сильно уговаривали поехать в Израиль, потому что идиш и иврит были языками, на которых он говорил в семье, а нужно понимать, что в Израиле тогда мало кто говорил на иврите. Но он решил вернуться в Польшу, и с достаточно важной мотивацией: потому что его истинным отечеством является польский язык, и поэтому он не может писать нигде в другом месте, кроме Польши. Я думаю, что Стрыйковский – один из важнейших писателей Польши ХХ-го века, но многие критики в этой стране задают себе вопрос, является ли его литература польской или еврейской. Через 20 лет этот вопрос перестанет, скорее всего, существовать, его произведения войдут в канон лучшей польской литературы, и в контексте европейской словесности его можно будет поставить рядом с Зингером, Йозефом Ротом и другими.
Елена Фанайлова: Я пану Мареку хочу задать вопрос: коммунистические взгляды Стрыйковского и его религиозные воззрения — как это в нем сочеталось?
Марек Пыташ: С этим связана некоторая проблема, потому что Стрыйковский вырос в семье достаточно религиозной, но он одновременно понимал, что иудаизм его ни к чему не приведет, потому что довоенная Польша, нужно сказать откровенно, была не очень толерантным государством. И в некоторых своих воспоминаниях Стрыйковский об этом говорит. Стрыйковский, в частности, рассказывает, что страна Советов, как довоенные польские коммунисты любили называть Советский Союз, это такая страна, где еврей может стать генералом. И я думаю, что, как и многие польские коммунисты, он перешел на ту сторону потому, что фактически стоял перед выбором: или коммунизм или сионизм. У него только короткий эпизод в его жизни был связан с сионизмом и, скорее, это такой все-таки эпизод, а коммунизм, в свою очередь, давал ему надежду на будущее. И все же он начал разочаровываться в коммунизме. Потому что сначала он считал, что, как у коммуниста, у него нет родины, поскольку коммунист – это интернациональный человек, но когда разразилось восстание в Варшавском гетто, он как-то осознал себя евреем, и это его потрясло. И в своих воспоминаниях он говорил, что ужасно сожалел, что не может поехать и принять участие в этом восстании. И в каком-то смысле и ''Голоса в темноте'', и '''Аустерия'' – это дань памяти повстанцев, хотя Стрыйковский много раз говорил, что он не имеет права об этом писать, он никогда не описывал войну, потому что никогда не был на ней физически, никогда не страдал. И когда в 1946 году он вернулся в Польшу, все знали, что им в Советском Союзе занималась Ванда Василевская, и это давало ему большие возможности в стране и достаточно большую свободу слова, хотя он особенно ею и не пользовался. И его разочарование в коммунизме продолжалось, и в своих воспоминаниях он говорит о том, что ХХ съезд и выступление Хрущева стали для него ужасным кошмаром. Оказалось, что он, умный человек, позволил собой манипулировать партийной пропаганде, и враги народа, оказывается, вовсе не были таковыми. И с этого момента процесс пошел достаточно быстро, он только ждал удачного момента, чтобы выйти из партии, а после этого стал участвовать уже и в оппозиции, и во всех тех движениях, которые привели к созданию ''Свободной Польши''. Но также была некоторая опасность, ведь он знал, что партаппарат может его шантажировать, потому что он был гомосексуалистом, и это было известно. И хотя этого никогда не было сделано, он всю жизнь этого боялся, поэтому всегда стоял как бы во втором ряду. Он боялся, таким образом, что может повредить делу, но вел себя достаточно активно.
Елена Фанайлова: Если говорить о конце 70-х — начале 80-х, каково было его положение в официальном литературном ряду? Он был признанным человеком или да, вроде бы этот писатель есть, но немножко мы его отстраним, не дадим ему печататься, когда он написал какую-то крупную вещь?
Марек Пыташ: Он не жаловался, потому что, в общем, стоило ему написать книгу, она тут же печаталась. Единственным исключением являлось произведение ''Голоса в темноте'' – оно было написано в 1946 году, а вышло только через 10 лет. И потом его книги не ждали выхода в печать дольше, чем книги других писателей, он стояли в общей очереди, как и все остальные. Но также стоит отметить, что власти не особенно его любили и, возможно, они печатали его произведения с тем, чтобы он не уехал в Израиль и не натворил там разных дел, из-за которых потом были бы у всех проблемы. В Израиле была опубликована его библейская трилогия, и это были уже времена Герека, и в то время официальной пропаганде важно было показать, что Польша такая вот демократическая. Но, было, конечно, все по-разному.
Елена Фанайлова: Ксения Яковлевна, давайте поговорим об ''Аустерии''. В каком году написана эта книга?
Ксения Старосельская: В 1966-м.
Елена Фанайлова: Стрыйковский изучал исторический материал перед тем, как он приступил к этой работе?
Ксения Старосельская: Это, скорее, вопрос к пану Мареку. Он жил в то время, о котором он писал, он был, может быть, еще совсем юным, но, поскольку он был человек впечатлительный и талантливый, эта атмосфера просто в него вошла и вросла. Так что я думаю, что ему, может быть, особенно изучать исторические реалии и не нужно было. Так мне кажется. Но, может быть, пан Марек меня поправит.
Марек Пыташ: Это автобиографический роман.
Елена Фанайлова: Давайте мы поясним. Дело в том, что для русского читателя, даже довольно образованного, не очень понятно, о каком именно эпизоде Первой мировой войны идет речь. Речь идет о военном конфликте между русскими и австрияками, жертвой которого является вот это еврейское поселение.
Ксения Старосельская: Чтобы уточнить: речь идет о двух днях в самом начале Первой мировой войны. Это Галиция, это Стрый, по всей вероятности, родной город Стрыйковского, откуда, кстати, и его фамилия – Стрыйковский. Безымянное местечко, городок. Он не называет его никак в этом романе. На окраине стоит корчма. Я скажу два слова, почему книжка называется ''Аустерия''. Дело в том, что я сама ломала голову над этим названием, и у меня была мысль назвать ее ''Корчмой''. Но внутри книжки, о чем я не помнила и вспомнила только когда начала ее переводить, сказано, что в Австро-венгерской монархии, а эта часть Польши, Галиция, входила в какой-то момент в ее состав, было отдано распоряжение, что все постоялые дворы, шинки, трактиры назывались красиво – ''аустерия''. Слово ''аустерия'' в русском языке появилось в начале XVIII-го века при Петре Первом. Петр Первый постановил, правда, называть постоялые дворы или трактиры ''австерией''. В русском языке было более распространено слово ''австерия'', но меня попросило издательство, чтобы я назвала ее не ''Австерией'', а ''Аустерией''. Но есть сноска, потому что далеко не все знают об этом. Вот эта корчма, она же аустерия, которая находится в пригороде этого местечка, держит ее старый Таг, замечательный мудрый старик, который не религиозен, хотя живет согласно законам, которые с детства в него вложены, отец его тоже держал, еще тогда это называлось корчмой. И в тот день, когда начинается повествование, в этом местечке, в этой корчме, как в Ноевом ковчеге, сходятся разные люди. Евреи, бегущие из этого местечка, когда начинается обстрел, потому что к местечку приближаются казаки, русская армия. Австрийская армия уже отступает, но в это время они вынуждены вернуться, и они дважды появляются в этой корчме. Туда забредает австрийский гусар, товарищи его убиты, он отстал от отступающей австрийской армии. Общество весьма пестрое. И вдобавок туда присоединяется целая группа хасидов, которые тоже уезжают из города, хотя на самом деле они люди веселые, легкие, они верят, что Господь распорядится правильно, они не очень-то спешат оттуда уезжать. И вот на протяжении двух суток читатель остается внутри вот этого общества, необыкновенно выразительно и ярко описанного. Причем там нет автора, он говорит словами и мыслями своих персонажей, а ощущение полной погруженности.
Елена Фанайлова: Давайте поговорим немного о трудностях перевода.
Ксения Старосельская: Вы знаете, было очень интересно работать над этой книжкой, потому что, с одной стороны, она так замечательно написана и таким прекрасным польским языком.... Со мной не раз бывало – чем лучше писатель, тем легче его переводить, потому что он тебя хватает железной хваткой, не отпускает, ты идешь за ним, и стоит немножечко вникнуть, а дальше это колесо просто крутится само. Но все бы было хорошо, если бы речь шла только о прекрасном польском языке. А еврейские реалии? Мало того, что реалии еврейской жизни начала века, да плюс еще хасиды, да плюс еще в специфической обстановке, где присутствует и какая-то польская составляющая этой жизни, вот это было очень трудно. Тут мне пришлось попотеть, признаюсь. Я читала какие-то книжки, я консультировалась с людьми, которые что-то понимают. Очень мне помог молитвенник, который нашелся в доме, на двух языках – на иврите и на русском – 1907 года издания, со всеми основными молитвами, чем я пользовалась. Сложность заключалась еще и в том, что там почти нет прямых цитат. Если есть цитаты, они искажены или на них существуют какие-то намеки. Приходилось это разгадывать и соответствующим образом изменять канонические тексты. Все это было сложно и заняло много времени. Но это было очень интересно. Я приобщилась к этому, тем самым.
Елена Фанайлова: Вы говорили еще, что вы в качестве какого-то переводческого аналога использовали православные религиозные тексты начала ХХ-го века.
Ксения Старосельская: Псалмы одни и те же, это Ветхий Завет, но просто они иногда немножко переиначенные у Стрыйковского, либо польские переводы не совсем точно соответствуют русским переводам. И вот тут тоже приходилось доискиваться. У них же есть первоисточник библейский и приходилось догадываться, кто же больше исказил первоначальный текст. Это была такая сложная работа.
Елена Фанайлова: Мне кажется, что в этой книге есть один важный мотив, он является фактически каноническим для описания войн ХХ-го века – это история еврейских Ромео и Джульетты, которые оказываются жертвами этого военного конфликта.
Ксения Старосельская: Да, это необыкновенно красивая линия. Там, среди беглецов – юноша и девушка, которые оканчивают гимназию, может быть, им 17-18 лет. Это необыкновенно высокая любовь, оканчивающая трагически: девушка погибает от случайной пули, а мальчик, который никому ее не отдает и хочет сам ее похоронить, попадает под руку казакам, которые принимают его за убийцу казака, хотя он таковым не является, и он погибает.
Елена Фанайлова: Вот мы подошли к такому щекотливому для русского читателя моменту. Абсолютно понятно, что для евреев Австро-Венгрия – это все, а казаки – это зло, это чистое зло, которое пришло их убивать. И вот, может быть, пан Марек скажет, как это воспринималось в Советском Союзе.
Ксения Старосельская: В Советском Союзе еще нет, книжка попала только что к русскому читателю, и тут уже несколько иное отношение к историческим событиям. А вот как в социалистической Польше, которая дружила с Советским Союзом, это пан Марек, скорее, скажет.
Марек Пыташ: О казаках можно было писать много, потому что они олицетворяли собой злую царскую систему, плохую. В романе Стрыйковского казаки олицетворяют нечто совсем другое. Я скажу нечто, о чем, может быть, не стоит говорить. Там речь идет не только о казаках, которые приходят с Востока, а также об армии, которая после событий Польско-украинской войны 1919 года, занимала эти территории, и, можно так сказать, к евреям не особенно питала расположение. 12-летний Стрыйковский видел, как ведут себя казаки, и творчески переработал все, что он видел, в романе. И получилось так, что и казаки, и солдаты армии Галлера наложились друг на друга и стали этими казаками в романе.
Елена Фанайлова: Это очень важное замечание.
Ксения Старосельская: Точно так же в книге появляется линия польского ксендза, то есть отношений с поляками. Там разные есть варианты, но это очень четкая линия. Польский ксендз, который рос вместе со старым Тагом, с корчмарем, который даже считал, что он его крестил и всю жизнь хотел обратить его в католичество, который идет с ним практически на смерть. Этим книга кончается: они идут к коменданту города, чтобы вызволять арестованных, понимая, что вряд ли они сами спасутся. Это очень искренне, это совершенно не притянуто за уши, это то, что в действительности вполне могло быть.
Марек Пыташ: Но в добавление к тому, что сказала Ксения Яковлевна, Стрыйковский при каждом удобном случае писал, что это ксендз, который любил евреев, поэтому были такие, которые евреев не любили, то есть здесь такое скрытое значение. И, если можно, я тоже кое-что хотел бы сказать, потому что Ксения Яковлевна этого не скажет. Когда я узнал, что ''Аустерия'' вышла по-русски, я был очень счастлив, но также я был удивлен, что не выбрали какого-то более простого, более легкого романа. Примерно из десяти романов Стрыйковского, таких очень еврейских, и из четырех, которые касались галицийских евреев, Ксения Яковлевна выбрала самый сложный. Потому что есть такие как ''Эхо'' или ''Сон Азриля'', которые переводились бы просто так, сразу. Потому что в них чудесный польских язык Стрыйковского и достаточно простой язык повествования. А роман ''Аустерия'' сложен еще и тем, что Стрыйковский два или три раза вообще менял концепцию, как будет строиться этот роман, или, может быть, он слишком много хотел вложить в рамки одного романа. И поэтому то, что сделала Ксения Яковлевна, это просто восхитительно, это прекрасно. И, как читатель Стрыйковского, я вам страшно благодарен.
Ксения Старосельская: Спасибо, но, как говорят поляки, - ''Cała przyjemność po mojej stronie''. Переводить эту книжку было, конечно, удовольствие необыкновенное.
Елена Фанайлова: Последний вопрос пану Мареку. Эта австро-венгерская ностальгия Стрыйковского, ностальгическая любовь к Австро-венгерской монархии, как к чему-то грандиозному, целому, большому – видно там, в этой книге, что его героям хочется принадлежать к Австро-венгерской монархии.
Марек Пыташ: Начну я таким образом. Разделы Польши поделили ее на три части — русскую, прусскую и австрийскую. И в начале в австрийской части было мало приятного. Но где-то с 80-х годов 19-го века император сознательно строил многонациональное государство и все религии, все национальности имели все возможности к развитию. Иудаизм запрещает вешать в доме портреты не только богов, но вообще, любые портреты. А в доме Стрыйковского висел огромный портрет Франца Иосифа. И это был не единственный дом в Стрые, где видел этот портрет. Евреи в Галиции даже подозревали, что император является евреем, только не хочет в этом признаваться, потому что иначе они никак не могли понять, почему он так хорошо относится к ним. И в Польше на территориях, которые принадлежали к Австро-Венгрии, была очень большая симпатия к Францу Иосифу. В Кракове можно практически в любом кафе найти портрет императора – или на коне, или в военной форме, не говоря уже об открытках для туристов. Конечно, это туристический фольклор. Но можно сказать также, что с Австрией ассоциируется миф Центральной Европы, то есть Галиция, Малая Польша – места очень важные для польской культуры. Можно сказать, что Лем, наверняка отлично известный российскому читателю, и Кушневич, уже явно менее известный, будучи маленькими детьми, играли в песочнице в Вене. И не только потому, что у них там были семьи, а просто очень много поляков тогда жило в Австрии, и в одной и той же песочнице дети были еврейские, венгерские, австрийские. И, вполне возможно, что если бы не разразилась Первая мировая война, концепция Франца Иосифа распространилась бы на Европу. Есть много писателей в Польше, которые иллюстрируют своим творчеством миф Центральной Европы, и в свое время и ''Газета Выборча'' (''Gazeta Wyborsca'') и ''Зешыты Литерацки'' (''Zeszyty Literackie'' /''Литературные тетради'') посвящали много места на своих страницах этому мифу, в качестве такой своеобразной подготовки к присоединению Польши к Евросоюзу. И кто бы мог подумать, что Франц Иосиф будет предтечей таких идей в Польше!
