Марина Тимашева: К 75-летию смерти основоположника супрематизма, одного из основателей русского авангарда Казимира Малевича в Белградском университете был подготовлен сборник его трудов и проведена международная конференция под названием ''Казимир Малевич: без границ''. На конференцию съездила Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: О традиции изучения русского авангарда в Белграде говорит литературовед, профессор филологического факультета Белградского университета, организатор конференции Корнелия Ичин
Корнелия Ичин: В Белграде, в нашем университете, работал профессор довольно известный славист с мировым именем, который интересовался авангардом, но, может быть, даже с необычной точки зрения - его точка зрения немножко отличалась, скажем, от загребской, которую возглавлял профессор Флакер. Первые работы, которые касаются Хармса, первые интертекстуальные исследования начались с публикаций 1981 года. Я, как ученица, и мои сотрудники продолжали в этом колюче исследовать русский авангард, отношение к традиции и влияние самих авангардистов на то, что потом последовало в русской литературе и в европейской литературе. Все время были какие-то ограничения, но, я думаю, именно в умах людей. Например, когда я сказала, что занимаюсь Гумилевым (я перевела его в 1986-87 году), мне сказал один из профессоров: ''Вы занимаетесь контрреволюционером''.
Елена Фанайлова: Рассказывала профессор Корнелия Ичин, которая редактировала книгу переводов Казимира Малевича. В книгу вошли тексты из пятитомника российского издательства ''Гилея'', это теоретические статьи Малевича об искусстве московского и витебского периодов, тексты для газеты ''Анархия'', переписка с Эль Лисицким, декларации, трактаты и манифесты супрематизма. О трудностях перевода говорит белградский филолог-славист Елена Кусовац.
Елена Кусовац: Читать Малевича - трудно, переводить - еще более сложно. Я переводила статьи, которые находились в пятом, последнем томе Малевича, и это были его записки, некоторые афоризмы и статьи про искусство кубизма, а потом - футуризма и супрематизма, и еще некоторые статьи о религии. Что касается трудностей перевода, их было очень много, потому что о Малевиче говорили, что он неграмотен. С другой стороны, он просто знал несколько славянских языков и, я думаю, все это повлияло на его русский язык. И польский, и украинский видны в его предложении. С другой стороны, у Малевича есть новые слова, и было трудно найти аналог, то есть перевести на сербский. Например, светопись - как это перевести на сербский? Еще - его неологизмы. С одной стороны, мне кажется, что он так автоматически писал, что невозможно проследить его мысль и трудно разобраться в том, что он хотел сказать. Надо его много читать, много думать о нем и много следить за все тем, чем он занимается - и его философией, и художеством.
Елена Фанайлова: Противоречивость мысли Малевича, о которой говорила славист Елена Кусовац, была вполне отражена в докладах конференции. Выступление исследователя Надежды Григорьевой (которая работает в Германии, Тюбинген) было посвящено радикальной критике Казимиром Малевичем традиционной концепции человека.
Надежда Григорьева: Малевича нельзя назвать гуманистом - Малевич называл человека самым опасным в природе явлением и считал существо человека саморазрушительным, разрушающим не только себя самого, но и окружающий мир. Человеческое существование Малевич объявлял попеременно то тюрьмой, то сумасшедшим домом, то ''великой детской''. В порыве тотального отрицания Малевич отрицал не только человека, критиковал не только человека, но и государственное устройство, религию, хозяйство, а также живопись, литературу, философию. Он критиковал сам предмет человеческой культуры, поскольку человеческую культуру считал слишком утилитарной, как он выражался - ''харчевой''. Этой ''харчевой'' культуре он противопоставлял беспредметность. Антропология Малевича явилась предвосхищением антропологического поворота конца 20-х годов ХХ века. То есть Малевич предвосхитил Михаила Бахтина, Хельмута Плеснера, Арнольда Герена, Жоржа Батая, однако, эти философы не были столь максималистски настроены как Малевич, они не были беспредметниками и они не позиционировали себя в роли демиургов, тогда как Малевич принимал на себя именно роль демиурга, когда он предлагал программу революционного переустройства мира и предлагал перевести человечество в состояние беспредметности, супрематии.
Елена Фанайлова: А вот как, интересно, он предполагал это чисто физически сделать?
Надежда Григорьева: Я думаю, что он хотел использовать для этого методы искусства, методы абстрактных форм. Его педагогическая деятельность была направлена на обучение новой породы художников, у которых для начала нужно было отменить ''созидательную способность живописца'', как писал сам Малевич, а потом на этой основе построить некую склонность к супрематизму, которая могла бы способствовать построению нового, беспредметного мира.
Елена Фанайлова: У меня сложилось еще такое впечатление, что он каким-то образом в этом своем нигилизме имеет в виду смерть и уничтожение, разоблачение всего человеческого . Это были какие-то такие теории в духе Николая Федорова, только наоборот - это какой-то такой новый утопизм? Вообще, насколько серьезно он все это говорил или это было просто артистическим производством текста, неким воззванием?
Надежда Григорьева: Мне кажется, у Малевича это не было просто воззванием, это все -таки было революционное поколение авангарда и он вполне серьезно относился к тому, что он говорил. То есть его пафос вполне обоснован. Насколько это соотносится с общим делом Николая Федорова? Конечно, есть определенные пересечения, параллели, но проект Федорова все-таки утилитарен, тогда как Малевич склонен к антиутилитаризму, он не признает вообще дела как такового, он стремится к покою, он пишет о том, что человечество должно стремиться к покою и человек по природе своей ленив и не склонен к какому-либо делу, склонен к безделью.
Елена Фанайлова: А еще меня поразила некоторая протоэкологическая мысль.
Надежда Григорьева: Да, Малевич действительно стремился очистить землю, очистить природу, в пределе - от самого человека. Наверное потому, что человек казался ему несовершенным существом, полугибридом-полуживотным, но более агрессивным, чем животное, поэтому менее совершенным, чем животное, и для перехода в беспредметность человек должен был быть освобожден от самого себя.
Елена Фанайлова: Рассказывала Надежда Григорьева. Радикальное отрицание человеческого не мешает Малевичу в 1918 году выступить с манифестом в защиту прав художников в газете ''Анархия''. О том, как политическое, художественное и человеческое выражались в этом тексте Малевича, говорит славист, искусствовед Нина Гурьянова, Чикаго.
Нина Гурьянова: Малевич напрямую обратился к этому в своей статье ''Декларация прав художника'', опубликованной в июне 1918 года в 92-м номере газеты ''Анархия'', где он определяет неприкосновенность жилища и мастерской художника и утверждает высший суверенитет личной жизни, жизни художника и любого человека над идеологическими и государственными структурами и законами. На самом деле в этой позиции очень последовательно проглядывается (это, наверное, вас удивит) позиция анархистов этого времени. Хотя надо сказать, что сейчас анархизм очень часто смешивается с хаосом и воспринимается как такой кровавый бунт, которым он не был в то время. Малевич в 1918 году очень активно сотрудничал в политической газете ''Анархия'', в Московской Федерации анархистских групп, и именно в этой газете, в политических передовицах, начиная с марта 1918 года, когда в Москве проходили несанкционированные расстрелы и днем, и, особенно, ночью, граждан на улицах города ЧК Троцкого, и усиливались репрессии против анархистов, газета ''Анархия'' публиковала протесты против любого насилия над человеческой жизнью. И в этом отношении слова Малевича из его декларации - ''никто и никакие законы, даже в то время, когда угрожает смерть государству, отечеству, национальности, не должны иметь насилия над жизнью, а также управлять им без особого его на то соглашения...'' - очень важны и совершенно совпадают с тоном политической газеты ''Анархия''.
Марина Тимашева: Это была Нина Гурьянова, известный исследователь творчества Казимира Малевича. Конференция, посвященная выходу книги его переводов, прошла в Белграде, и о ней рассказывала Елена Фанайлова. Послушав специалистов, я еще раз убедилась в том, как прав был Максим Кантор в оценке русского авангарда. Право слово, его роман ''Учебник рисования'' стоит читать и перечитывать.
