Дмитрий Волчек: Пражскую штаб-квартиру нашей радиостанции посетил знаменитый писатель Майкл Каннингем. Этой осенью вышел его новый роман ''В сумерках''. Герой книги, нью-йоркский арт-дилер Питер Харрис, встречает младшего брата своей жены – наркомана по прозвищу Миззи (производное от Mistake – ошибка), – и эта встреча разрушает благополучие его мира, провоцирует кризис самооценки. В разговоре с журналистами Радио Свобода Майкл Каннингем говорил о замкнутом круге кураторов и законодателей моды в нью-йоркских арт-кругах. ''Настроения здесь, – считает Каннингем, – определяет бизнес, эстетику контролируют толстосумы. Во многих отношениях это очень несвободное сообщество''. Юный и беспутный шурин становится для героя романа ''В сумерках'' воплощением свободы, которой он лишен. –
О новой книге, о романе ''Часы'' и его успешной голливудской экранизации, об идеях Вирджинии Вулф, гендерных проблемах и смерти романного жанра с Майклом Каннингемом беседовала сотрудница грузинской службы нашего радио Саломе Асатиани.
Саломе Асатиани: В вашем последнем романе появляется таинственный незнакомец и нарушает покой. Это классический сюжет, он есть у Шекспира, у Марка Твена или в моем любимом фильме – ''Теореме'' Пазолини…
Майкл Каннингем: О да, это и один из моих любимых фильмов. Я часто его пересматриваю, он просто потрясающий. Пожалуй, существуют всего два сюжета: кто-то отправляется в путешествие, и таинственный незнакомец приезжает в твою деревню. Любая история – вариация одной из этих. У других моих романов очень сложная структура. Разные временные периоды, смена мест действия, разные персонажи. На этот раз я решил написать более традиционный роман. Прежние романы стремились к симфоническому масштабу, а здесь – струнный квартет. Думаю, что любой композитор хочет сочинять и симфонии, и квартеты.
Саломе Асатиани: В романе отмечена связь с новеллой Томаса Манна ''Смерть в Венеции''. Это история об эротическом влечении к красоте, юности незнакомца. Кажется ли вам, что этот сюжет по-прежнему сохранил трансгрессивность, радикальность?
Майкл Каннингем: Да, история о мужчине, который одержим юношей, по-прежнему трансгрессивна. Это все еще считается неправильным. А нас, разумеется, отталкивают и притягивают вещи, которые кажутся неверными. Мне захотелось написать о гетеросексуальном мужчине, который одержим даже не столько мальчиком, сколько своими фантазиями о том, что этот мальчик представляет.
Саломе Асатиани: Точно как Ашенбах у Манна…
Саломе Асатиани: Сексуальная или гендерная неоднозначность – постоянная тема ваших романов. Конечно, в этом отношении великолепны ''Часы''. Прежде всего, замечательно, что мужчина описал три сложнейших женских характера. Мне кажется, что отношения между Клариссой и Ричардом виртуозно отражают сложность сексуальности. И в новом романе это тоже есть. Думаете ли вы, что всю запутанность человеческих желаний, чувств, сексуальных или гендерных ролей вообще можно отразить полностью – и в жизни, и в литературе?
Майкл Каннингем: Скорее, это возможно в литературе, нежели в жизни. Я думаю, что одна из задач писателя – усложнять мир, показывать, что все гораздо сложнее, чем выглядит на первый взгляд. И да, я интересуюсь сложной и крайне индивидуальной природой сексуальности. Думаю, что у каждого человека есть собственная сексуальность. И я стараюсь не забывать, что сам факт, что кто-то является геем, гетеро- или бисексуалом, почти ничего не говорит о самом человеке.
Саломе Асатиани: Так что вы следуете Фуко, считавшему, что наклеивание ярлыков – это способ систематизировать и контролировать – особенно, когда речь идет о сексуальности?
Майкл Каннингем: Это способ систематизировать, контролировать и чрезмерно упрощать. Думаю, что следует всячески противиться любым попыткам навешивать на человека ярлыки. Литература должна напоминать, что нельзя оценивать человека, как представителя некой группы, которую можно описать несколькими словами.
Саломе Асатиани: Почему же общество контролирует сексуальность?
Майкл Каннингем: Я тоже задаю себе этот вопрос. Когда правые в Америке так страстно выступают против равноправия геев, я просто не понимаю, в чем тут проблема. Это для меня загадка. Вероятно, им необходим кто-то, кого следует бояться. Громоотвод для ненависти. Мы по-прежнему опасаемся людей с другим цветом кожи и женщин, но считается недопустимым выражать свое недовольство ими. Однако до сих пор можно высказываться против равноправия геев, и это сходит с рук.
Геи стали одним из последних преследуемых меньшинств. Этому, в конце концов, придет конец. Дискриминация всегда рано или поздно кончается, но иногда это происходит медленно.
Майкл Каннингем: Да. Одна из вещей, которая мне так нравится в Вирджинии Вулф, это как раз то, о чем вы говорите – ее убежденность, что обычные на сторонний взгляд жизни совершенно необычны для тех, кто их проживает. Вулф – а до нее Флобер и Джойс – говорили: нет, ''обычной'' жизни не существует. Есть только неадекватный способ ее изображать. Для меня героизм Вулф состоит и в том, что она настаивала не только на важности жизней, которые кажутся обычными, но и на важности жизни женщин.
Саломе Асатиани: И это великолепно отражено в ''Миссис Дэллоуэй''. Тут я подхожу к вопросу, который вам уже задавали миллион раз. Как вам пришла в голову идея написать ''Часы'', и почему ''Миссис Дэллоуэй''?
Майкл Каннингем: Было несколько стадий. ''Миссис Дэллоуэй'' – одна из первых великих книг, которую я прочитал. И она изменила мою жизнь. Я даже не представлял, что возможно писать так, как Вирджиния Вулф. Она стала моей первой любовью. На ее месте могли оказаться Стендаль или Толстой, но кто-то вложил экземпляр книги Вулф в мои пятнадцатилетние руки, и я влюбился навсегда.
Поначалу ''Часы'' должны были стать версией ''Миссис Дэллоуэй'', мне хотелось перенести ее в современную Америку. Но потом я понял, что это мало для романа.
Затем возникла другая история – о самой Вирджинии Вулф. И все равно это казалось недостаточным. И я сочинил третью историю – о женщине по имени Лора Браун, которая читает ''Миссис Дэллоуэй''. Так что получились писательница Вирджиния Вулф, ее персонаж Кларисса Дэллоуэй и Лора Браун – читательница. Превосходный триумвират.
Саломе Асатиани: Что вы думаете об экранизации?
Майкл Каннингем: Мне понравился фильм. Я – один из немногих писателей, которые говорят что-то хорошее об экранизации их произведений, но думаю, что получилось прекрасное кино.
Саломе Асатиани: А я читала, что персонажи совершенно не похожи на тех, которых вы воображали, когда писали роман.
Майкл Каннингем: Ну этого и не могло произойти. Я не воображал Николь Кидман, когда описывал Вирджинию Вулф, или Мерил Стрип, когда писал о Клариссе Дэллоуэй. Но любопытно смотреть на актрис такого уровня, играющих героинь, которых ты придумал. До сих пор не могу поверить, хотя уже несколько лет прошло…
Саломе Асатиани: Возможно ли переосмыслить великое произведение искусства, просто перенеся его в другое время? Стала ли ''Миссис Дэллоуэй'' более актуальна для нас благодаря ''Часам''?
Майкл Каннингем: Безусловно, ее стали больше читать. Когда вышел фильм ''Часы'', ''Миссис Дэллоуэй'' появилась в списке бестселлеров, и это очень хорошо. Даже если моя книга не сделала ничего, чтобы переосмыслить ''Миссис Дэллоуэй'', она привлекла к роману Вулф внимание публики, и я очень этим доволен.
Саломе Асатиани: Возвращаясь к вопросу о гендере и женских персонажах. Сложные женские персонажи редко встречаются в западной традиции. Как отмечали многие феминистки, женщины в изображении авторов-мужчин сводились к типажам девственницы или шлюхи, жены и роковой женщины. Есть и яркие примеры (и ''Часы'' – один из них) разрушения этой схемы и изображения подлинных женских желаний, страхов и всей сложности их эмоциональной жизни. Вы задумывались об этой сложности, когда писали ''Часы''?
Майкл Каннингем: Да, я мужчина – во всяком случае, вы можете судить об этом по моему голосу – и конечно, когда отходишь от своего опыта, ты рискуешь. Но мне нравятся женщины. Вроде бы такая обычная вещь, но очень многие романисты, которых я читаю, женщин не особенно любят и не интересуются ими.
А я люблю женщин и весьма интересуюсь ими. И когда я писал об этих женщинах, я утверждался в мысли, что, хотя между полами есть серьезные различия, существует определенный уровень фундаментальной общности.
Саломе Асатиани: А это возможно отразить в романе?
Майкл Каннингем: Да, я думаю, что в наших душах нет гендера. А роман старается вглядеться в персонажей так глубоко, что мы добираемся до души.
Саломе Асатиани: Я бы хотела поговорить о кризисе творчества, кризисе больших идей, утилитаризации искусства. Как вы сами отмечали, в мире искусства сейчас доминируют деньги. Может быть, это отражение общей ситуации, в которой оказался западный мир. Два-три десятилетия назад можно было написать большой влиятельный роман, предложить новый киноязык или стиль, даже философы могли сказать что-то новое и значительное, а теперь это стало совсем редким. Кто-то скажет, что это оттого, что мы живем в пост-постмодерне – своего рода серой зоне. Мы подняли на смех большой стиль и большие проблемы, и сейчас просто нет языка, нет способа двигаться вперед…
Майкл Каннингем: Знаете, я думаю, что многие поколения до нас думали, что все уже сделано и двигаться некуда, но потом появлялся какой-нибудь святой гений и показывал, что это не так. Мир, конечно же, способен распознать своих романистов. Посмотрите, какой шум поднялся вокруг романа Джонатана Франзена ''Свобода''. И я могу подтвердить, что это большой роман, потому что я не расстаюсь с ним, путешествуя по Европе. Думаю, что искусство всегда движется вперед – хотя и не так быстро, как нам хотелось бы. Однажды я был с Норманом Мейлером на дискуссии о ''смерти романа''. И Норман сказал: ''Роман еще придет на ваши похороны''. Думаю, что он прав.
