Марина Тимашева: Благодаря Интернету можно убедиться, что о книгах мы рассказываем не впустую. Авторы и издатели, хоть и не вступают в прямую полемику, но между собой в блогах живо обсуждают. Недавно возмутился историк, которого Илья Смирнов похвалил в ''Российском часе'' Поверх барьеров. Но не в тех выражениях, в каких следовало бы. Пострадавший от похвалы пришел к выводу, что рецензент не знаком с современной гуманитарной терминологией. А мне всегда казалось, что знаком. Даже составлял словарик ''инноваций'' для современной Эллочки Людоедки…
Илья Смирнов: У пострадавшего от похвалы претензии по поводу какой-то ''политической антропологии''. Предлагаю коллеге открыть Энциклопедический Словарь и убедиться, что антропология это наука о ''происхождении'', ''эволюции'' и ''вариациях физического строения человека''. Некоторые пристрастились употреблять слово ''антропология'' в каком-то другом, нетрадиционном смысле. И покатилось: ''политическая антропология'', ''культурная'', ''жилищно-коммунальная антропология'' или, там, ''торгово-развлекательная''. Мне кажется, что для новых смыслов правильнее подбирать и новые термины, чтобы не путать сограждан, называя одним словом мышку и кошку. Но главное, что у этой ''новой антропологии'' до сих пор нет внятного определения: что это такое.
Ну что ж, попробую выполнить за работников гуманитарного ''дискурса'' их работу. Перевести их лингвистические изыски на русский язык. Вы вспомнили словарик Эллочки. У Эллочки есть подруга, культурная девушка Фима Собак, которая не довольствуется короткими и емкими выражениями: ''тренд'', ''бренд'', ''культовый парниша'', предпочитая слова длинные, ученые и, как Вы справедливо заметили, ''инновационные'' (См.: гл. XXII)
Только что по телевизору порадовали: какие-то фармацевты выпустили ''инновационное'' лекарство.
Хотя в русском языке давно существовали слова ''новый'', ''новинка'', ''новация''.
Марина Тимашева: Ну, и для чего понадобилось прибавлять спереди две лишние буквы? Меня очень занимает этот вопрос.
Илья Смирнов. Вроде, никакого резона. Но язык отражает процессы, происходящие в обществе. Научный мир недоумевает: почему ''инноград'' будущего разместили не в одном из научных центров, знаменитых на весь мир своими открытиями, а на обочине какой-то ''бизнес-школы''.
Может быть, ''инновация'' - это такая новация, от которой никому не приходится ожидать ничего хорошего, кроме самих ''инноваторов''? И ''инновация'' к ''новации'' имеет примерно такое же отношение, как импотенция к потенции?
Кстати. Замечательный неологизм из этой оперы: ''гендер'', ''гендерный''.
Марина Тимашева: По-моему, это значит ''половой'', разделение по признакам пола.
Илья Смирнов: Порывшись в ''актуальных'' словарях, Вы найдете уточнение: половой – это половой в биологическом смысле, а гендерный – это половой в смысле социальном. Нет, смеяться рано. В принципе, человек существо общественное, и биологическое у него, как правило, проявляется через социальное. Но в данном конкретном случае: в чем разница? в паспорте какой пол записан?
Марина Тимашева: Если в паспорте, то, наверное, социальный.
Илья Смирнов: Да, но установлен он биологически. Вы можете себе представить: по паспорту мужчина, а в жизни как бы и нет? Кто-то из слушателей скажет: кастрат, например. Или вспомнит про гермафродитизм. Но это же не особый пол, а заболевание (точнее, группа заболеваний). Хотя с точки зрения ''гендерного дискурса'' мы движемся в правильном направлении.
Если у молодого человека вся половая жизнь сосредоточена на порносайтах, то это не прискорбный дефект его развития, а гендер такой особый, номер 17. А если бы он в порыве страсти выходил, например, на сайт Палеонтологического института, гендер был бы уже номер 18.
И это не пародия. Заглянув в сочинения соответствующих, с позволения сказать, ученых, Вы увидите: продвинутый гендер тем и отличается от замшелого тоталитарного пола, что гендеров должно быть больше двух , а насколько больше - здесь уже возможны дискуссии между заинтересованными сторонами. Или, как сейчас говорят, между лоббистами.
В принципе, фантазировать не запрещено, в том числе и на сексуальные темы, но желательно, чтобы фантазии не переползали в науку как нечто якобы реальное.
Марина Тимашева: Гуманитарные науки всегда отличались расплывчатой и неточной терминологией, Вы сами в рецензиях постоянно на это жалуетесь.
Илья Смирнов: Да, но последние годы обогатили нас неологизмами, специально рассчитанными на то, чтобы запутать людей. Например, толерантность.
Марина Тимашева: По-русски - терпимость.
Илья Смирнов: Близко, но смотрите, за ''терпимостью'' тянется эмоциональный хвост. ''Дом терпимости''. ''Если б не терпели, по сей день бы пели''.
''Толерантность'' не вызывает таких неприятных ассоциаций и, вроде бы, вбирает широкое разнообразие значений, от политических (интернационализм) до бытовых (вежливость).
Чтобы разобраться, почему ''вроде бы'', давайте плясать от антонима. Сегодня устойчивый антоним к толерантности – ''ксенофобия''. То есть, в исходном значении: ненависть к иноплеменникам, иноземцам и ко всему иностранному. Но сейчас предпочитают трактовку расширительную: вообще к чужому. Но, простите, чужими для нас бывают самые разные вещи и по самым разным причинам. Например, мне чужды и где-то даже ненавистны существа, которые мочатся в лифтах. Что же, я ксенофоб? А надо быть каким? Толерантным?
Марина Тимашева: Хотелось бы напомнить, что слово ''терпение'' вызывает не только неприятные ассоциации, Илья. Это одна из христианских добродетелей. И тесно связана с милосердием.
Илья Смирнов: Да, Иисуса осуждали за то, что он дружелюбно общается с грешниками. Принципиальное отличие: христианская этика исходит из того, что человек, как подобие Божие, не равен собственным порокам и в состоянии, с Божьей помощью, их преодолеть. Левые гуманисты рассуждают в том же направлении. Личность, изуродованная социальной несправедливостью, может быть исправлена. Мы не будем сейчас обсуждать, насколько эти надежды наивны. Мы показываем водораздел. Толерантность – это терпимость к пороку как таковому.
Можно быть гуманным и милосердным к гитлеровским солдатам, попавшим в плен. Нельзя быть милосердным к пропаганде нацизма, язык не позволяет. А толерантным быть – можно.
За толерантностью прицепами въезжают в учебники социологии ''мультикультурность'', ''стигматизация''…
Марина Тимашева: Тоже религиозного происхождения.
Илья Смирнов: Да, но социологи имеют в виду не Франциска Ассизского, а то, что можно было бы легко перевести на русский как ''предубеждение''. Но это, во-первых, звучит не по-ученому, а Фимочке надо ученость свою показать. Во-вторых, ''предубеждение'' подразумевает, что дурное отношение неоправданное. Несправедливое. Кто-то сделал вам что-то плохое, а вы переносите обиду на другого человека той же профессии или национальности, хотя лично он ни в чём не виноват. Но нельзя сказать ''предубеждение против наркоманов''. Потому что наркоманы действительно отличаются от нормальных людей. И не куда-то вбок, к своей особой ''мультикультуре'', а конкретно в худшую сторону.
А вот ''стигматизация'' наркоманов (простите, теперь надо говорить уважительно: наркопотребителей ) вполне нормальное словосочетание.
Очередной терминологический миксер, чтобы смешивать несоединимое: правду и ложь, пользу и вред, добро и зло. Смешивать до неразличимости.
Марина Тимашева: Раз уж мы заговорили о предрассудках, то вот еще одно модное слово - ''ментальность''. Все им пользуются.
Илья Смирнов: С ним связывается некое новое направление в науке, ''история ментальностей'', которая у нас якобы не развивалась. На самом же деле то, что окрестили ''ментальностью'', было давно известно под названием ''социальная'' или ''общественная психология''. Вы скажете, одно слово лучше, чем два. Но краткость не обязательно сестра ясности. Относя какие-то явления к сфере ''социальной психологии'', мы сразу же вписываем их в систему координат: глубже и ниже у нас лежит социальное бытие, выше – область сознательных решений, политических и идеологических. А ментальности свободно порхают в эфирном пространстве. Непонятно, откуда берутся и куда деваются. По этому поводу есть замечательный коан. Не уверен в его аутентичности, так что даю ссылку на доброго человека, который вывесил в Сети:
Некогда учитель с учениками прогуливался по мосту над рекой. Указывая на рыб в воде, он сказал: ''Взгляните, как привольно резвятся в реке лососи! В этом их радость''. ''Откуда тебе знать, в чем их радость? — возразил один из учеников. — Ведь ты же не лосось!'' ''Откуда тебе знать, что я не лосось? — возразил учитель. — Ведь ты же не я!''.
В общем, с ментальностями вышло не транспарентно.
Марина Тимашева: А это что за чудо непроизносимое?
Илья Смирнов: Претензия на широчайший охват в одном слове. Ясность, прозрачность (в смысле – незасекреченность), правдивость. На самом деле, все это в одну телегу впрячь не можно. Ясная информация может быть лживой.
Есть международная организация, которая вынесла непроизносимое на букву ''т'' себе на вывеску и публикует рейтинги коррупции в разных странах. И потом начинается серьезное обсуждение: ах, нашу страну понизили на пять пунктов! Но попробуйте доискаться, а каковы, собственно, объективные критерии по которым могут оказаться: Израиль ниже Объединенных Эмиратов, Италия хуже Руанды, а Россия вообще ниже Гаити И вы поймете, что зря тратили свою жизнь. Ведь и вы могли бы с компанией приятелей за кружкой пива составлять сенсационные рейтинги. Не обязательно коррупции. Можно женской красоты. Или популярности радиостанций.
Марина Тимашева: Проблема не в том, чтобы сочинить, а в том, как продать сочинение.
Илья Смирнов: Совершенно справедливо. А венчается наша ученость определением общества, в котором она успешно продается. Постиндустриальное.
Следите за руками маэстро.
Хозяйство первобытных охотников и собирателей было присваивающее. Потом ему на смену пришло общество земледельцев и скотоводов. Производящее.
Потом появляется машинная индустрия. И с ней новое общество, индустриальное.
А теперь следующая стадия, постиндустриальное общество ''знаний и услуг''. Ключевая фигура – человек с компьютером.
Ничего не настораживает?
Марина Тимашева: Настораживает. Тень от рубильника, которым выключается электричество. И сразу же прекратятся все ''знания и услуги'' на экране.
Илья Смирнов: Да. Смотрите: на фабрике можно сделать всё то же самое, что в ремесленной мастерской, но больше и лучше. Значит, это действительно новый уклад, пришедший на смену старому. ''Постиндустриальное'' не заменяет индустриального. Напротив, оно целиком и полностью зависит от традиционной индустрии: от горнодобывающей, нефтегазовой, от электротехники, отопления, утилизации отходов и так далее. Знания становятся ''производственным ресурсом'' не сами по себе, как можно подумать, читая макро-экономистов, а только через соответствующую индустрию.
Кстати, сами макро-экономисты это прекрасно понимают. И проговариваются. Вот один даже вынес слово ''постиндустриальный'' в название своей должности. Но на вопрос, как модернизировать Россию, отвечает: цели надо определять ''в реальных производственных показателях''. Понимаете? Не в деривативах ребрендинга, а в реальных производственных.
Конечно, научно-технические достижения последних десятилетий велики. В чем-то даже обгоняют прогнозы фантастов. В чем-то не дотягивают. Но слово для обобщения этих перемен – ''постиндустриальный'' - неправильное. Не о том. А почему оно такое – можно высказать некоторые предположения как раз сугубо экономического характера. Работа в компьютере, будь то настоящее открытие или бессмысленная рекламная финтифлюшка, оценивается намного выше, чем тяжелый труд людей, которые обеспечивают само существование этого компьютера и того, кто перед ним сидит. В таком распределении доходов нет ничего объективного. Если бы электрикам и сантехникам позволили давить на потребителей так, как на них давят владельцы патентов и копирайтов – уверяю вас, в рабочие ''колледжи'' выстроилась бы очередь из мальчиков-мажоров. А в условиях глобализации чистая высокооплачиваемая работа – и грязная низкооплачиваемая еще разведены географически. И этнически.
Вот характерная цитата из недавних Евроньюс:
''Несмотря на то, что спрос на продукцию немецких компаний в мире падает, экономика Германии от этого, похоже, не слишком страдает. Как подчеркивают эксперты, все большая часть роста ВВП обеспечивается за счет потребительских расходов. И экономика таким образом получает более твердый фундамент''.
Чтобы справедливость такого миропорядка не слишком резала глаз, выстраивается ''постиндустриальная'' декорация. Мы никого не обсчитываем, избави Бог. Мы прекрасный новый мир. Знаете, как многие москвичи искренне полагают, что это они ''кормят'' гастарбайтеров. Или, в классическом варианте:
“Папаша! Кто строил эту дорогу? — Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!”
Марина Тимашева: Под занавес замечу, что в последнее время мне самой стало трудно воспринимать научную литературу даже по своей специальности. Это посложнее, чем техника буто. Читаю про какую-нибудь ''метатеатральную интерсубъективность'' и не понимаю, по-русски это или по-китайски. Утешали классики отечественного театроведения, по книгам которых мы учились. Они-то изъяснялись по-человечески – неужто были глупее? И вот теперь Илья Смирнов меня окончательно успокоил. Оказывается, мастера ''интерсубъективных дискурсов'' сами не заинтересованы в том, чтобы их правильно понимали. Что ж, значит читателям тем более можно не напрягаться.
