Александр Генис: На днях в нью-йоркском кафе ''Дядя Ваня'', где часто отмечает свои праздники богема, состоялась презентация очередного выпуска альманаха ''Новая кожа'', самого, пожалуй, необычного издания Русской Америки. Сегодня оба редактора – Игорь Сатановский и Леонид Дрознер – гости ''Американского часа''.

Прежде всего, я хочу вас представить нашим слушателям.

Игорь Cатановский: Игорь Cатановский.

Леонид Дрознер: Леонид Дрознер.

Александр Генис: Уже не первый раз мы встречаемся, и меня это очень радует, потому что такие альманахи в Русской Америке - большая редкость, а если они и появляются, то уж совсем редко продолжают жить после первого номера. Как Вам удается выжить?

Леонид Дрознер: Нас спасает энтузиазм и желание поддержать русскую культуру.

Александр Генис: А почему вы хотите ее поддержать именно в бумажной форме? Сегодня, когда вся словесность уходит на интернет и когда электронная книга, электронная письменность стала повсеместной и намного более дешевой, в чем идея создания бумажного журнала?

Игорь Cатановский: Журнал не просто литературный, он - литературно-художественный. Кроме этого, у нас все-таки альманах-ежегодник, что позволяет нам публиковать определенные материалы в сетевой версии альманаха, и потом, подкопив их, все-таки выдавать в бумажной форме.

Александр Генис: Давайте напомним нашим слушателям, что было в предыдущих номерах ''Новой Кожи''?

Леонид Дрознер: В первом номере была публикация поэзии политических деятелей, она достаточно скандально прозвучала.

Александр Генис: Включая Сталина и Мао Цзэдуна. Мы говорили об этом нашим слушателям и, я помню, из всех поэтов мы решили, что лучше всех писал Мао Цзэдун, правильно?

Игорь Cатановский: Мне больше нравится Муссолини.

Александр Генис: Ну что ж, оставим эту тему. Что еще?

Леонид Дрознер: Во втором номере мы печатали (я опускаю очень много имен, сразу всех перечислить невозможно - это альманах, толстый журнал) много поэзии московских авторов, авторов из Харькова, мы пытались во втором номере начать продвигать каких-то художников, у нас появились цветные вклейки. И третий номер, только что вышедший, как раз явился апофеозом этих попыток, потому что там есть уже большая секция художественных материалов.

Александр Генис: Давайте поговорим о нем подробнее. Я открыл этот номер, первое, что я увидал, это был собственный рисунок. Я понимаю, что это проделка покойного Вагрича Бахчаняна, который считал, что все люди - художники, кроме художников, и все должны рисовать, и всех заставлял это делать. И мы без конца чирикали на бумажках - где бы мы не встречались, мы всегда что-нибудь для него рисовали. Поэтому это была встреча со старой проказой Бахчаняна. Но расскажите, что в номере.

Игорь Cатановский: Этот номер посвящен творчеству трех людей, художников и литераторов, оставивших заметный след в истории русской эмиграции в Америке. Это три человека практически одного поколения - это Вагрич Бахчанян, самый молодой из них, это Генрих Худяков, которому исполняется 80 лет в этом году, слава богу, он здравствует, и это очень интересная личность Борис Лурье, человек, который прошел через немецкие концлагеря, попал в Америку после войны, и у которого сложилась очень интересная художественная карьера в Америке.

Александр Генис: Из вашего журнала впервые познакомился с его достаточно безумным творчеством. Что собой представляет его художественная программа?

Леонид Дрознер: Борис Лурье был, в общем, нонконформистом самой суровой закваски. Когда он попал в Америку, его неприятие американской действительности, идеологическое неприятие, привело его к резкой политизации, и он посвятил свою жизнь искусству нон-конформизма, которое пошло резко вразрез со всем, что торжествовало в американском искусстве начиная с 50-60-х годов. Таким образом он одновременно практически сосуществал с началом поп-арта. ''NO!art'', группа, которую он возглавил, пошла вразрез - это была группа, которая пыталась создавать искусство максимально неприемлемое для буржуазного конформистского общества.

Александр Генис: Из всех троих художников самый, наверное, своеобразный это Генрих Худяков, которого я немножко знаю и которого Вагрич считал настоящим гением. Он считал, что Худякова нельзя выставлять в галереях, потому что нужно сделать музей Худякова и все, что он делает, должно принадлежать одному музею. Я думаю, что такой музей может быть еще и появится, потому что Худяков - человек крайне талантливый и очень странный. Несколько лет назад он мне позвонил и оставил сообщение на телефоне: ''Мне открылся план иного бытия. Не могли бы вы об этом написать в газету ''Новое Русское Слово?''. Это очень характерно для Худякова. Точно так же характерно для него его художество, это его знаменитые пиджаки, которые он расшивает бисером, это что-то невероятное. Но и его литературное творчество необычайно интересное. Я помню его перевод из ''Гамлета'', я помню он переводил весьма своеобразно, это мое любимое сочинение, оно начинается: ''Быть или не быть? Бла, бла, бла''. Все остальное не важно.

Игорь Cатановский: Это перевод, который перешел в поэму практически, теперь она называется ''Лаэртид, или Слово о полку Гамлетове''. Это ''драмоэма'', как он ее называет, и короткий ее вариант, 22-х страничный, последний, напечатан в третьем номере нашего альманаха.

Александр Генис: Это вообще любопытная тема, потому что ваш альманах - альманах современного авангарда, но авангард у вас старый, даже, к несчастью, уже отчасти умерший. Почему?

Игорь Cатановский: Дело в том, что мы стараемся перемежать проблемы молодого авангарда и старого, но сейчас возник такой культурный исторический момент, когда мы видим, что целые пласты просто обваливаются под нами, уходят под землю, и молодым авторам придется изобретать колесо заново, что называется. Поэтому сейчас мы в интересной ситуации, когда перед нами встала проблематика того, что нет сейчас более авангардной задачи, чем сохранение того, что уже сделано, потому что это исчезает на глазах - люди умирают, исчезают архивы. Это просто трагедия и это нужно сохранить, необходимо зафиксировать, потому что иначе это колесо будет крутиться заново, люди будут делать что-то, что они думают, что они делают что-то такое, чего еще сделано не было. Это очень важная задача.

Александр Генис: Я с вами совершенно согласен, потому что когда я читаю или даже наблюдаю за литературным процессом, мне все время кажется, что люди давным давно забыли, что существовали книжки, сделанные из бумаги. И очень многие авторы сегодня пишут примерно так, как писали в 60-е или 70-е годы, просто не зная о том, что уже был такой писатель Гладилин, на которого сейчас очень многие похожи авторы, уже была такая писательница И.Грекова. Я считаю, что сейчас масса женских романов, которые повторяют ее достижения. И, вообще, это возвращение обратно даже того известного, что было в наше время, по-моему, очень важно. Но ваш авангард это другое дело, это крутой авангард. Как относится новое поколение к вашим открытиям весьма старого авангарда?

Леонид Дрознер: Во-первых, мы известны как авангардисты (вероятно, с вашей легкой руки), но мы авангардистами по сути дела себя не считаем и ими не являемся. Скорее, мы такие постмодернисты, нас интересует старина и, вообще, отходящая культура в большей степени, чем какие-то новомодные литературные течения.

Александр Генис: То есть авангард, повернутый назад?

Леонид Дрознер: Скорее, да.

Игорь Cатановский: Дело в том, что я сторонник той мысли, что постмодернизм это довольно шаткая концепция, и мы, в общем, попали в такой круг бесконечно повторяющегося модернизма. Например, я являлся некоторое время членом определённых американских сетевых сообществ, посвященных литературе, и я наблюдал, как два половиной года одни и те же темы пережевываются, и люди просто не знают, что два года назад переживали те же темы тех же авторов. Очень короткая память вырабатывается. А уже вещи, которые происходили чуть-чуть раньше, мы о них имеем очень слабое представление или не имеем представления вообще.

Александр Генис: Я бы не сказал, что эта ситуация характерная для нашего постмодернистского времени, я бы сказал, что это ситуация характерна для человечества в целом. Я однажды Татьяну Толстую спросил: ''А тебя не пугает то, что вот все, что мы хотим сказать, уже сказали?''. Она сказала: ''Абсолютно не пугает, я здесь и сейчас, я хозяйка своего времени''. Мне очень нравится такая бескомпромиссная позиция. Хорошо, какие планы у журнала?

Леонид Дрознер: В наших планах - продолжать выпускать журнал.

Александр Генис: То есть портфель у вас уже есть?

Леонид Дрознер: Да, безусловно.

Александр Генис: А откуда он берется? Вас знают, присылают ваши знакомые, друзья, незнакомые? Как функционирует редакция?

Игорь Cатановский: Да, знают, постоянно присылают материалы, и достаточно парадоксально, что у альманаха сложилась очень интересная репутация, скажем, в России. Даже материалы, которые часто бывают где-то опубликованы в сети в России, или, даже, в печати, но если мы их перепечатываем, они вдруг получают какую-то скандальную огласку, только потому что материал напечатан в Нью-Йорке.

Александр Генис: Заграничная проба на нем стоит?

Игорь Cатановский: Да, мы одновременно здесь, как бы в провинции российской эмиграции, но мы на вышке центра как бы мировой деятельности.

Александр Генис: Это любопытный парадокс, потому что я всегда считал, что Нью-Йорк это провинция русской литературы - третья столица русской литературы, четвертая столица русской литературы, но уж точно не первая. С другой стороны, Нью-Йорк - столица мира. И это сочетание, оно довольно гремучее.

Игорь Cатановский: То есть это такой Минск или Одесса, который вкраплен в Нью-Йорк. Это город с русским миллионным или полумиллионным населением, которое является вкраплением в мировом мегаполисе. А в культурном плане, я думаю, что были, как говорится, свои взлеты и свои падения. В Париже, скажем, в 70-80-е, одновременно выходило несколько крупных, очень влиятельных русских литературных журналов.

Александр Генис: У нас тоже кое-что выходило.

Игорь Cатановский: Тут выходила газета, была антология Кузьминского, но не было постоянных высокого уровня литературных журналов.

Александр Генис: Это вам отсюда так кажется. Я-то жил здесь в это время, поэтому я хорошо помню, что в Париже все говорили: ''Вот в Париже-то что, это - провинция, а в Нью-Йорке - там все было, там Довлатов, там был Бродский, там жизнь кипела''. Это мы сегодня видим. А сегодня? Как вы видите сегодня литературную ситуацию в русской Америке?

Леонид Дрознер: В русской Америке литературная ситуация достаточно плачевная, я бы сказал. С одной стороны, можно перечислить около десятка хороших авторов, к нам попадают достаточно регулярно какие-то тексты, заслуживающие внимания. Не говоря уже о том, что здесь продолжают жить зубры журналистики, скажем, Борис Михайлович Парамонов. С другой стороны, существует какая-то разорванность культурная между эмиграцией и метрополией. Судя по всему, она трагична, она фатальна для русско-американской культуры: люди, попавшие сюда в следующим поколении, уже не хотят заниматься русской культурой.

Александр Генис: Вы знаете, это очень больная тема, я всегда об этом говорил, о том, что в эмиграции есть только волны. Но вы-то как раз и есть то самое поколение, которого не стало.

Игорь Cатановский: Мы уже последние.

Александр Генис: Когда я был таким как вы, я тоже считал, что я уже последнее поклонение, так что не все так и плохо. А теперь я бы хотел, по нашей традиции, чтобы вы прочитали нашим слушателям по новому стихотворению.

Игорь Сатановский:

don't ask for directions

ночь превращает её в большую медведицу:
убедительный ковш тела:
косматую голову:
семёрку мерцающих чакр:

помни: присматривайся: пойми:

у созвездий не вопрошают:
по ним ориентируются

Леонид Дрознер:

Кто буквы наугад десницей мокрой метил
и облаку чернил повелевал — замри?
Слепые рыбы пусть целуют полумесяц,
а самописцы пусть пускают пузыри.

Ни слова на развод безмозглым экспонатам —
из створчатых домов не разбежались чтоб
подводный царь стегал оборванным канатом
по илистому дну, нахмурив синий лоб.

Дырявых кораблей раскачивались ясли,
но спали безмятежно в каютах моряки,
не ведая о том, что таяли и гасли
в тумане закопчённом миры, как маяки.