Данила Давыдов. Контексты и мифы: Сборник рецензий. – М.: Арт Хаус Медиа, 2010. – 240 с.
Сборник рецензий Данилы Давыдова, поэта, критика и литературного организатора, - больше всё-таки о "контекстах", чем о "мифах". О "мифах" же – в основном в той мере, в какой они – "контексты": питательная, формирующая среда обсуждаемых автором текстов. Давыдов – не демифологизатор, не развенчиватель, не обличитель: он – выявитель связей.
О какой бы книге Давыдов ни писал, он практически всегда – даже если объём рецензии не превышает одной страницы - находит возможность сказать не только о вошедших в неё текстах как таковых, но и об их корнях. О тех литературных – и, шире, культурных – процессах и состояниях, в поле которых возникли тексты и жили их авторы.
Какой бы степени глянцевости или, напротив, академичности ни было издание, для которого писалась та или иная давыдовская рецензия, в его интонациях и формулировках довольно мало личного и, кажется, вовсе нет злободневного и сиюминутного. Нет, он ничуть не избегает оценок, в том числе вполне жёстких: "Мирослав Андреев, конечно же, поэт не первого ряда…", - пишет он об одном поэте псковского андеграунда, изданном посмертно десять лет назад; упрекает во вторичности, недопродуманности сказанного, нехватке глубины и неупоминании предшественников автора "Знака пробела" - Михаила Эпштейна. Но важно, что всякий раз Давыдов нащупывает связи того, что оказывается предметом оценки, с другими смысловыми явлениями. Он пишет не столько как критик со своими пристрастиями и следующими из них оценками, сколько как исследователь. Даже своего рода естествоиспытатель.
При разговоре о конкретных книгах и текстах речь у него так или иначе непременно заходит о формирующих культуру механизмах, о движущих её силах разных уровней. Характерным давыдовским подходом к предмету осмысления я бы назвала расширение контекста. И если типичный критик, с присущей ему сиюминутностью, ставит обсуждаемых авторов в контексты по преимуществу "горизонтальные", то Давыдов отчётливо предпочитает "вертикальные".
Так, в коротенькой заметке об "Избранной прозе" Игоря Холина он находит место для того, чтобы возвести генеалогию автора, с одной стороны, к сатирикам-мизантропам во главе со Свифтом, с другой – к ветхозаветным пророкам. Говоря о Сергее Морейно как переводчике латышского поэта Юриса Кунноса, рассматривает его как продолжателя переводческих "традиций начала XIX века – в первую очередь, связанных с Жуковским", – и, с другой стороны, тут же усматривает в его работе аналогии с тем, что делал в своих песнях "перелагатель" Боуи, Дилана, Болана и многих иных Майк Науменко. Речь о книгах Татьяны Щербины и Александра Бараша, посвящённых детству, для Давыдова оказывается неполной без рассмотрения темы детства и детского «в постромантической культуре» вообще и последних лет в частности; об особой "инфантильной оптике", "характерной в основном для молодой (но не только) русской поэзии"; о детстве как особом антропологическом состоянии – "зоне перехода", "своего рода отложенное пребывание" в которой "порождает особые психотические типы – и особые виды текстов", общие черты которых прослеживаются в разных и очень различно устроенных культурах.
В результате собрание рецензий, написанных и опубликованных за последние десять лет в весьма разных изданиях (от демократичных "НГ-Ex Libris"’а с "Книжным обозрением" и общечеловеческого "Нового мира" - до академичнейшего "Нового Литературного Обозрения"), очень естественно прочитывается как своего рода путеводитель по отечественной (а то даже и окрестной) словесной и смысловой культуре ХХ – начала XXI века. Притом как раз благодаря тому, что все эти тексты написаны, фактически, к случаю и ни в какую жёсткую структуру – кроме разве хронологического порядка – не организованы.
"Случайность", произвольность выбора объектов для рецензирования – свежевыходящие книги, которые оказываются интересны автору, в основном художественные, реже нон-фикшн, - только способствует (заведомо недостижимой) полноте охвата этого необозримого предметного поля. И ещё одной замечательной вещи, которая, по моему разумению, тоже лучше всего достигается ненамеренно: объёмности зрения.
Сборник рецензий Данилы Давыдова, поэта, критика и литературного организатора, - больше всё-таки о "контекстах", чем о "мифах". О "мифах" же – в основном в той мере, в какой они – "контексты": питательная, формирующая среда обсуждаемых автором текстов. Давыдов – не демифологизатор, не развенчиватель, не обличитель: он – выявитель связей.
О какой бы книге Давыдов ни писал, он практически всегда – даже если объём рецензии не превышает одной страницы - находит возможность сказать не только о вошедших в неё текстах как таковых, но и об их корнях. О тех литературных – и, шире, культурных – процессах и состояниях, в поле которых возникли тексты и жили их авторы.
Какой бы степени глянцевости или, напротив, академичности ни было издание, для которого писалась та или иная давыдовская рецензия, в его интонациях и формулировках довольно мало личного и, кажется, вовсе нет злободневного и сиюминутного. Нет, он ничуть не избегает оценок, в том числе вполне жёстких: "Мирослав Андреев, конечно же, поэт не первого ряда…", - пишет он об одном поэте псковского андеграунда, изданном посмертно десять лет назад; упрекает во вторичности, недопродуманности сказанного, нехватке глубины и неупоминании предшественников автора "Знака пробела" - Михаила Эпштейна. Но важно, что всякий раз Давыдов нащупывает связи того, что оказывается предметом оценки, с другими смысловыми явлениями. Он пишет не столько как критик со своими пристрастиями и следующими из них оценками, сколько как исследователь. Даже своего рода естествоиспытатель.
При разговоре о конкретных книгах и текстах речь у него так или иначе непременно заходит о формирующих культуру механизмах, о движущих её силах разных уровней. Характерным давыдовским подходом к предмету осмысления я бы назвала расширение контекста. И если типичный критик, с присущей ему сиюминутностью, ставит обсуждаемых авторов в контексты по преимуществу "горизонтальные", то Давыдов отчётливо предпочитает "вертикальные".
Так, в коротенькой заметке об "Избранной прозе" Игоря Холина он находит место для того, чтобы возвести генеалогию автора, с одной стороны, к сатирикам-мизантропам во главе со Свифтом, с другой – к ветхозаветным пророкам. Говоря о Сергее Морейно как переводчике латышского поэта Юриса Кунноса, рассматривает его как продолжателя переводческих "традиций начала XIX века – в первую очередь, связанных с Жуковским", – и, с другой стороны, тут же усматривает в его работе аналогии с тем, что делал в своих песнях "перелагатель" Боуи, Дилана, Болана и многих иных Майк Науменко. Речь о книгах Татьяны Щербины и Александра Бараша, посвящённых детству, для Давыдова оказывается неполной без рассмотрения темы детства и детского «в постромантической культуре» вообще и последних лет в частности; об особой "инфантильной оптике", "характерной в основном для молодой (но не только) русской поэзии"; о детстве как особом антропологическом состоянии – "зоне перехода", "своего рода отложенное пребывание" в которой "порождает особые психотические типы – и особые виды текстов", общие черты которых прослеживаются в разных и очень различно устроенных культурах.
В результате собрание рецензий, написанных и опубликованных за последние десять лет в весьма разных изданиях (от демократичных "НГ-Ex Libris"’а с "Книжным обозрением" и общечеловеческого "Нового мира" - до академичнейшего "Нового Литературного Обозрения"), очень естественно прочитывается как своего рода путеводитель по отечественной (а то даже и окрестной) словесной и смысловой культуре ХХ – начала XXI века. Притом как раз благодаря тому, что все эти тексты написаны, фактически, к случаю и ни в какую жёсткую структуру – кроме разве хронологического порядка – не организованы.
"Случайность", произвольность выбора объектов для рецензирования – свежевыходящие книги, которые оказываются интересны автору, в основном художественные, реже нон-фикшн, - только способствует (заведомо недостижимой) полноте охвата этого необозримого предметного поля. И ещё одной замечательной вещи, которая, по моему разумению, тоже лучше всего достигается ненамеренно: объёмности зрения.
