Владимир Тольц: Это – из некролога, подписанного семью десятками друзей в разных частях света. Их у Бориса было куда больше. А вот это из его давнего выступления на Радио Свобода.
Борис Вайль: Значит, восемь с половиной лет в лагерях и тюрьмах первый раз, по двум первым судимостям. Полгода потом, значит, по калужскому делу. Итого – 9 лет в тюрьмах и лагерях и 4 года в ссылке. Итого, значит, получается – 13 лет с небольшим.
Владимир Тольц: В звуковом архиве Радио Свобода сохранилось несколько разных записей голоса и рассуждений Бориса Вайля, с которым мы многие годы дружили. Эти записи я и решил положить в основу прощальной передачи о нем.
"Две доминанты сформировали меня: провинция и лагерь. В отличие от большинства диссидентов, я родился, вырос и жил в провинции, в семье, которую, опять же в отличие от большинства диссидентских семей, интеллигентной не назовешь. Но, как и многие диссиденты, я большой кусок своей жизни оставил в лагере ("лучшие годы", как говорят). Лагеря тоже находятся в провинции, но они не являются духовной провинцией. Там проходит невидимая передовая..."
Владимир Тольц: Это из книги воспоминаний Бориса Вайля "Особо опасный" – одной из лучших, на мой взгляд, в ряду диссидентских мемуаров, лишенной патетики, прикрас и самолюбования. В предисловии к ней – книга вышла в 1980 году в Лондоне – известная немецкая правозащитница Корнелия Ирина Герстенмайер написала:
"В этой книге ничего не выдумано, ничего не преувеличено, это столь же непретенциозное, сколь лишенное сентиментальности изображение тяжелой жизни, перенесенной, однако, с большим достоинством и мужеством, рассказ о судьбе, которую познали миллионы соотечественников Бориса Вайля и которую разделяет и поныне множество людей.
Именно потому, что все изображенное в книге является для миллионов людей в СССР не прошлым, а мучительным настоящим, книга эта является для читателя чем-то обязывающим, обязывающим к активному действию и - поскольку то в его власти - к спасению, не в последнюю очередь самого себя".
Владимир Тольц: Мне уже приходилось говорить, что Борис Вайль был одним из поколения, выращенного советской властью (на свою голову!) на идеологической диете марксизма-ленинизма, поколения, в головах которого после ХХ съезда и подавления Венгрии, забродили революционные и социал-демократические идеи. Сам он об этом рассказывал в одной из радиопередач Свободы так…
Борис Вайль: 1956 год был переломным в моей биографии. В это время я окончил как раз 10 классов в Курске и поехал в Ленинград, поступил там в Библиотечный институт. Там, конечно, для меня, провинциала, все было новое, интересное. Но было ведь такое время, как известно, это оттепель, "хрущевская весна", и действительно, повеяло в воздухе чем-то новым. Все, кто жил в то время, помнят этот период. Особенно, конечно, это было заметно в столицах. Больше, чем в провинции.
И вот в 1956 году я и мои знакомые в Ленинграде достали (не всегда обычным путем) закрытый доклад Хрущева на ХХ съезде, доклад о культе личности. Этот доклад в Советском Союзе не был никогда опубликован, более того, даже официально опровергалось его существование. Тем не менее, мы, не будучи членами партии, достали несколько экземпляров этого доклада и сделали стенографические копии, сверили их и сделали единый сводный текст. И распространяли его.
Казалось бы, что такого – распространять в Советском Союзе доклад первого секретаря ЦК КПСС? Казалось бы, если взять отвлеченно, это совершенно нормальное явление. Но нет, уже один этот факт, конечно, мог бы насторожить, и очень серьезно, органы госбезопасности, поскольку этот доклад оставался секретным.
Но все дело в том, что мы увидели, в частности, товарищи, которые были старше меня… Мне тогда еще не было 18 лет, я был студентом первого курса, но мои товарищи, которые были старше меня, эрудированнее и знали гораздо больше о прошлом страны и настоящем, увидели, что доклад Хрущева далеко не полон, что там не сказано о репрессиях, которых подвергались различные маленькие народности Советского Союза, целые категории социальные и так далее. И вот, значит, мои товарищи составили постраничный комментарий к докладу Хрущева, где пытались восполнить эти пробелы. Кроме того, было написано послесловие к докладу, там было сказано буквально так: "Сталин не перед пустыми стульями отдавал команды", - то есть имелось в виду, что не один Сталин в ответе за все преступления, которые происходили в его время. И вот потом, уже через несколько месяцев, когда мы были арестованы, именно эта фраза, эта идея о том, что не один Сталин виноват в этом, и была нам вменена в вину.
Комментарии, которыми мы снабдили текст, потом суд не счел преступными, а вот такое послесловие – оно их, конечно, сильно встревожило. Ну, там высказывалась такая мысль, не потерявшая своей актуальности и сейчас, о том, в чем, собственно, причина культа личности так называемого. И говорилось, что она в нас самих: мы боимся, и поэтому возможны такие явления, как культ личности. Не надо бояться, надо говорить открыто то, что думаешь. Вот такая мысль была высказана в 1956 году.
И как мы видим, правозащитное движение, которое возникло позже, оно тоже основывается на том, что не надо прятаться, не надо лгать, а надо говорить то, что думаешь. Конечно, легко сказать, в общем-то, но, во всяком случае, мысль, мне кажется, верная.
Закрытый доклад Хрущева с таким послесловием, различные выступления политических деятелей, коммунистических в основном, о венгерских событиях, которые нас тогда глубоко взволновали, и ряд других статей, написанных моими товарищами, в частности, документ, называемый так – "Правда о Венгрии", - все это мы распространяли в довольно узком кругу. Там еще был ранний вариант поэмы Твардовского "Теркин на том свете" – это один из первых вариантов, которые мы тоже распространяли еще в таком рукописном виде, еще до того, как он был опубликован. Короче говоря, был определенный круг распространения, определенный круг людей, который охватывал студентов Ленинградского библиотечного института, Ленинградского инженерно-строительного института, университета и преподавателей некоторых вузов, в том числе и университета.
И по этому делу были арестованы пять человек в Ленинграде, один в Москве. И конечно, КГБ арестовало бы гораздо больше, но они не хотели делать большое дело. И, кроме вот этих шести арестованных, 20 человек были исключены из комсомола, выгнаны с работы, из институтов, где они учились, подверглись эти люди всевозможным репрессиям.
Таким образом я в 18 лет попал в лагерь.
Владимир Тольц: В память Бориса Вайля, скончавшегося 9 ноября в Копенгагене, мы, опираясь на хранящиеся в нашем архиве звукозаписи, рассказываем вам о жизни этого замечательного человека.
В лагере Бориса судили еще раз – за участие в подпольной организации заключенных Озерлага. Добавили срок. Он вышел на волю лишь в сентябре 1965-го.
Борис Вайль: В 1965 году, освободившись из особого режима, я приехал в свой родной город Курск. И, видимо, после падения Хрущева некоторое время была тоже оттепель, которую, ну, чуть можно сравнить с 1956 годом, так условно говоря. Может быть, власти тогда еще не знали, как у них сложится дальше. В общем, чувствовалось, что какая-то есть неясность, что будет после падения Хрущева. Так вот, в это время мне удалось поступить на хорошую, с моей точки зрения, работу – в Театр кукол в Курске, актером. Я не надеялся туда поступить, потому что я знал, что театры, кино, телевидение, радио – туда, конечно, не допускают людей с политическими судимостями. Тем не менее, меня приняли туда. И одновременно я поступил заочно в Курский пединститут, на факультет русского языка и литературы. И, в общем-то, у меня шли успешно дела и там и там, и, казалось бы, все должно было быть хорошо. Но вот наступили события в Чехословакии, и власти стали, как после событий в Венгрии в 1956 году, дальше продолжать свои репрессии. Ну, а в отношении меня, моей семьи это выразилось во внесудебных преследованиях.
Владимир Тольц: Жену Бориса, Люсю, за неосторожное слово о венгерских событиях уволили с работы. Клуб любителей кино, в котором Борис часто выступал, распустили. На него самого постоянно писали доносы. И, в конце концов, было возбуждено дело о распространении им самиздата.
Борис Вайль: Велось следствие. Потом процесс в Калуге. Процесс в Калуге, в городе, в котором я никогда не был. Никто из свидетелей не жил в Калуге, никакое преступление не совершалось в Калуге, согласно обвинительному заключению, но судили нас в Калуге, потому что они не хотели устраивать этот процесс в Обнинске (культурном, научном центре, известном некоторое время своими диссидентскими настроениями) или в Ленинграде, где пришло много бы народу туда, или в Москве. Они решили это сделать в Калуге, думали, что там будет мало людей из Москвы и из Ленинграда. Тем не менее, туда приехало на этот процесс очень много людей, и среди них академик Сахаров (согласно его воспоминаниям, это был первый политический процесс, на который он пришел), и целый ряд других людей, с которыми я познакомился благодаря вот этому своему процессу.
Я жил в Курске, в провинции, я мало кого знал в Москве, почти вообще никого не знал. Плохо себе представлял это правозащитное движение. Ну, попадалась мне литература время от времени. И тут, благодаря тому, что я все-таки находился на подписке о невыезде, а не в тюрьме, я смог познакомиться с этими людьми. И я с радостью вспоминал об этом процессе , как ни парадоксально, потому что он мне дал возможность познакомиться с людьми… Вот я считаю, что Сахаров – это самый лучший, самый благородный человек нашей эпохи вообще, и вот благодаря этому процессе я познакомился с ним.
Владимир Тольц: 22 октября 1970 года Бориса Вайля приговорили в 5 годам ссылки.
Борис Вайль: Я попал в село Уват – это 200 километров севернее Тобольска, на границе с Ханты-Мансийским национальным округом. Нужно сказать, что перед тем, как отправить в ссылку, меня полгода продержали в калужской тюрьме, хотя я не был ведь приговорен к тюрьме, я был приговорен к ссылке. Меня взяли в зале суда под стражу.
Казалось бы, вот человека приговорили к ссылке – пускай он едет в ссылку. Мы так и просили, моя жена ходила к генералам МВД каким-то, просила, чтобы я мог ехать за свой счет. В конце концов, ехал же Ленин в ссылку. Не знаю, за свой счет или нет, но он ехал свободно, останавливался в Москве и так далее, несколько месяцев мог спокойно ехать. Но, увы, здесь так не могло, конечно, получиться.
И я ехал довольно долго: из Калуги в Тюмень, а потом в Тобольск, в общем я ехал что-то больше месяца. И вот меня поразило то, что снова, я потом читал "Архипелаг", и Солженицын говорит: трудно назвать год, в каком году тюрьмы в Советском Союзе не были переполнены. И вот я в 1971 году проследовал по этим пересылкам, и я удивился, я ужаснулся, как были переполнены тюрьмы. Я заходил в камеру, скажем, в Кирове – и я видел, что люди на нарах, под нарами. Я спрашивал: "Эта камера на сколько рассчитана?" – "На 20 человек". – "А сколько здесь сейчас человек?" – 60, 70… Негде лечь, негде встать. Что такое? Это ведь первая была судимость, молодые люди, которые были осуждены к так называемой "химии" – принудительному труду… Ну, новый вид осуждения: они живут вроде как на свободе, и в то же время они не на свободе, - об этом есть литература соответствующая. Так вот, эти люди находились в камере, битком набитой.
И когда в Кирове зашла женщина-врач, я сказал: "Вот вы врач. Как вы можете видеть это все и не протестовать? В конце концов, это же антисанитарно, антигигиенично – вмещать столько людей, которые валяются на полу, возле параши, на боку… Ведь 1971-й год!" И она сказала: "Понимаете, что мы можем сделать? Завтра сюда пригонят еще 100 человек – и мы их поместим в эту камеру. Мы бессильно что-либо сделать". И она это сказала без особого сожаления – вот что, конечно, неприятно.
И вот, значит, по всем этим пересылкам, в очень тяжелых, конечно, нечеловеческих условиях прибыл я на ссылку. На ссылке в милиции нас выпустили на свободу что ли. Вот поселок, где мы должны жить, а дальше сами – идите, куда хотите, устраивайтесь на работу, ищите квартиру. Без копейки денег совершенно. А куда идти? Ведь это же не так просто, в конце концов. Я попросил у лейтенанта три рубля взаймы, чтобы дать телеграмму жене, чтобы она выслала мне денег. Он сказал: "Ну, если я каждому буду давать, то я сам буду ходить без денег"...
Но, в конце концов, я пришел в совхоз, и только в совхозе я, конечно, мог получить квартиру такую, чтобы ко мне сразу могла прилететь жена с ребенком, и мы могли жить. Потому что в условиях жилищного кризиса в Советском Союзе мало какие организации, кроме совхозов, колхозов, имели возможность сразу же предоставить жилье.
И вот началась новая жизнь – жизнь в ссылке. Но нужно сказать, что, в общем-то, у меня хорошие воспоминания о Сибири в этом плане, в плане моей жизни в ссылке, о сибиряках. А потом ко мне стали приезжать москвичи в гости, в частности, Елена Георгиевна Боннэр и другие люди. И власти, конечно, видели, что трудно следить. Потому что они следят за мной, а я слежу за ними, это деревня, там все на виду. Они пытаются поставить подслушивающий аппарат, а мы это видим, мы его демонтируем. Они ставят на глазах у нас, мы демонтируем на глазах у них. Все это, конечно, было смешно.
И однажды меня вызвали они и спросили, не хочу ли я переехать в город. Я сказал, что я согласен, в общем, переехать в город. И они меня перевели в Тобольск, и я продолжал ссылку в Тобольске. Там был отдел УКГБ, и поэтому там за мной было легче надзирать. Я это понимал, конечно, прекрасно. И там я и закончил свою ссылку. После этого переехал в европейскую часть России. Это был 1975 год.
Владимир Тольц: А в 1977-м, намучившись тяжко безвыходной жизнью в медвежьих углах европейской России, Борис Вайль эмигрировал с семьей в Данию. В качестве багажа он вывез марксистско-социалистическое мировоззрение.
Борис Вайль: Я хочу сказать, что меня волнует и интересует на Западе – это левое движение и молодежь, участвующая в этом левом движении. И в Италии, и в Австрии, и в Дании я искал контактов и находил эти контакты с молодыми людьми, левоориентированными. Если кратко говорить, я считаю себя социалистом. Во всяком случае, строй, который существует в Советском Союзе и в странах Восточной Европы, таковым не считаю. Я чувствую свою близость как к социал-демократам Западной Европы, так и к социалистам. Но я чувствую свою задачу в том, чтобы показать людям, которые никогда не были в Советском Союзе и имеют определенные иллюзии, показать, что на самом деле из себя представляет Советский Союз, и почему я и мои единомышленники не считают его социалистическим и тем более демократическим государством.
Владимир Тольц: Датский друг Бориса - историк Бент Йенсен - рассказывает…
Бент Йенсен: Да, он был марксист. Мы с ним очень много и очень долго по этой теме ругались. Мягко, конечно, не всерьез. Но мне было непонятно, как это может быть, что человек, который испытывал то, что он испытывал, как он может остаться марксистом. У нас на Западе тоже много таких, кто говорят: ну, в Советском Союзе плохой марксизм, а здесь у нас это будет совсем другой, очень хороший. Я сказал бы, что это годы, но он постепенно потерял свою веру в марксизм. Наверное, все, что у нас у нас видел, наши дискуссии, не только со мной, у него, кстати, тоже было в Дании очень много марксистских друзей и знакомых, но он постепенно уходил от этой идеологии.
Владимир Тольц: Вайль замечательно вписался в жизнь Дании и полюбил эту страну. Многие годы он проработал библиографом в Королевской библиотеке. Рассказывает Татьяна Йенсен.
Татьяна Йенсен: Его должность в Королевской библиотеке Дании великолепно подходила ему, потому что он нашел такую информационную нишу, которая ему давала возможность получать доступ к информации. Очень много книг, очень много журналов – все это проходило через его руки. И это ему давало время, самое главное, он мог писать то, что действительно его интересовало, писать об истории России, писать об истории эмиграции. И он, кроме того что писал, сам был исследователем, а исследователь он был очень хороший. Удивительно, как этот человек, у которого не было университетского образования, как хорошо он чувствовал источники, как хорошо он чувствовал материал, как он мог писать, как он мог все это подавать. Это заслуживает просто глубочайшего уважения.
Кроме того, что он писал сам, он помогал невероятному количеству людей, помогал информацией. Очень многих я знаю. Например, он помогал Бенту во время написания его книг, и еще до того, как можно было, скажем, находить какую-то информацию в интернете в большом количестве, он просто копировал десятки листов интересной информации и посылал, скажем, Бенту, и посылал точно так же другим людям. Он посылал мне, когда я писала какие-то статьи. То есть эта его щедрость была какой-то такой чертой его жизни.
Как человек, конечно, он для нас значил очень много. Фактически он самый близкий наш друг, мы очень дружили с ними, и с Борей, и с Люсей. И как человек, меня поражала в нем всегда невероятная скромность, во-первых, а во-вторых, невероятная порядочность и ответственность. В нем какое-то сочетание тихости было, кроткости, ума, доброты, желания помочь. Потом щедрый он был, конечно, и душой, и на человеческие отношения. Поэтому неслучайно, что Борис был центром русской эмиграции в Копенгагене. У него столько связей среди русской эмиграции вообще в Европе, и не только в Европе, но и в Америке, и в Израиле.
Он был такой, можно сказать, провокатор, когда речь заходила о беседах, о дискуссиях. Он всегда выступал в роли провокатора и задавал всякие разные такие каверзные вопросы, для того чтобы люди начинали думать, ожесточенно спорить. Это вот, пожалуй, такая черта его, которую знают все, кто посещал их дом в Копенгагене, и я надеюсь, что будут посещать сейчас, не оставляя Люсю.
Владимир Тольц: А вот что говорит о Борисе Вайле Елена Георгиевна Боннэр.
Елена Боннэр: Один из самых светлых людей поколения. Очень человечный человек. И вся его жизнь – и тюрьма, и ссылка, и деревня после ссылки, и Королевская датская библиотека после эмиграции – вся ужасно точно укладывается в образ человека доброго, благожелательного, разумного и страстно даже не любящего – приверженного чувству свободы во всем: в семейной жизни, в отношениях с друзьями, в отношениях с властью. Ведь когда Борю посадили первый раз, он был совсем мальчик. И вот на всем протяжении жизненного пути я от Бори никогда не слышала злого слова или неточного нравственно и этически поступка. Всегда чистый! Таких людей очень мало. Я даже вообще не знаю.
Владимир Тольц: Замечательный человек, диссидент и тюремный сиделец советских времен, писатель и журналист Борис Вайль скончался 9 ноября 2010 года.
Мы, его друзья и читатели, помним и любим его!
