Марина Тимашева: В Петербурге прошел II Петербургский литературно-художественный фестиваль ''Петербургский текст. Петербургские мемуары: факты и мифы''. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Прежде всего, стоит сказать, что само понятие ''Петербургский текст'', введенное в обиход известным филологом Владимиром Топоровым, до сих пор вызывает споры. Что это такое: тексты, написанные в Петербурге или тексты о Петербурге? Входит ли туда все, написанное в Ленинграде и о Ленинграде? Могут ли, наконец, мемуары считаться частью ''Петербургского текста''? На конференции, которая была существенной частью фестиваля, доклад о мемуарах, на примере замечательной книги художника Эдуарда Кочергина ''Крещеные крестами'', сделал филолог Вадим Левенталь.
Вадим Левенталь: Книга о событиях, которые реально происходили в его жизни, когда он был маленький. Тем не менее, эта книга совершенно четко анализируется, как художественное произведение, в частности, она вполне ложится на структуру волшебной сказки, которую в свое время разбирал великий наш петербургский литературовед Владимир Яковлевич Пропп. Такое странное сближение. Это реальная жизнь и, тем не менее, в книге это совершенно четкая структура художественного произведения. Может быть, успех мемуариста, пишущего свою автобиографию, будет зависеть от того, насколько искусно он будет следовать этому архетипическому сюжету.
Татьяна Вольтская: А ''петербургский текст'' только о Петербурге бывает?
Вадим Левенталь: Да, естественно.
Татьяна Вольтская: В этом сомневается один из организаторов фестиваля, директор по развитию Ассоциации ''Живая классика'', литературовед, профессор Петербургского университета Александр Большев.
Александр Большев: Это довольно спорная точка зрения. Как раз доклад Петра Бухаркина о ''петербургском тексте'', где он анализировал одно письмо Фонвизина, считая, что это как раз некий исток, и мы говорили о книге Владимира Николаевича Топорова, который и придумал ''петербургский текст''. Вот мы говорили о причинах необыкновенного успеха, необыкновенной популярности этой идеи ''петербургского текста''. За нее все ухватились. То есть, это понятие необыкновенно популярно, но, с одной стороны, в книге Топорова содержатся четкие, структуралистские научные дефиниции, а, с другой стороны, он часто переходит на условно-поэтический язык. Мне кажется, что вот эти четкие формулировки, научные дефиниции, они не так убедительны, как рассуждения Владимира Николаевича о ''Петербургском тексте'' как о каком-то духовно-мистическом, резонансном пространстве, по которому бродят какие-то тени литературных персонажей. Это больше увлекает, чем четкие определения.
Татьяна Вольтская: Зато у Александра Большева есть ответ на вопрос, почему мемуары являются частью ''петербургского текста''.
Александр Большев: Мемуарист всегда привносит сюжет в хаос своих воспоминаний. Все мемуарные тексты в той или иной степени сюжетны, нарративны, и об этом очень убедительно и интересно говорил профессор Аверин - каждый мемуарист фактически оказывается художником, романистом. И иначе невозможно, жизнь бессюжетна, - говорил профессор Аверин, жизнь хаотична. Но, если адекватно этому хаосу вспоминать и фиксировать воспоминания, то это будет никому не интересно. То же самое происходит, по-моему, и в ситуации, когда человек припоминает и пытается как-то зафиксировать и записать свои сны. На самом деле, на мой взгляд, сон это нечто абсолютно хаотичное, неупорядоченное, но утром мы начинаем вспоминать, структурировать и получается сюжет, который мы начинаем уже интерпретировать. Если мемуар будет бессюжетен, то он будет никому не интересен, и у него не будет читателей. Другое дело, что здесь возник вопрос, как отличить жизнь бессюжетную, жизнь обычного человека от жизни сюжетной, от жизни избранного Высшими силами человека. Это невозможно. Вот Набоков, который все время писал об ''узорах'' своей биографии, он заблуждался или нет? Или, действительно, были какие-то ''узоры''. Вот он настаивал на том, что если какие-то события повторяются, рифмуются, то, значит, действительно, существует некий текст, некий сюжет.
Татьяна Вольтская: Несколько хаотичные впечатления от фестиваля и конференции у историка литературы Бориса Фрезинского. Впрочем, он считает, что такие мероприятия очень нужны.
Борис Фрезинский: Литературная жизнь должна быть какая-то, несомненно, и важно, что здесь молодежи много, иначе литература помрет.
Татьяна Вольтская: А ''петербургский текст'', все-таки есть ли такая вещь или это придумано для того, чтобы поговорить?
Борис Фрезинский: Это до некоторой степени, конечно, придуманная вещь, потому что под определение, которое, например, Битов давал, о некоей ''сумасшединке'', без которой это немыслимо. Город - отчасти сумасшедший, но он и не сумасшедший тоже. Конечно, ссылаются на книгу Топорова, и так далее, но много здесь придуманной теории, люди упиваются потоком слов, мыслей и так далее. Во всяком случае, если говорить о советском периоде, то почти не было такого, исключая андерграунд.
Татьяна Вольтская: Обериуты еще все-таки.
Борис Фрезинский: Да, конечно.
Татьяна Вольтская: Обериуты внесли свою ''сумасшедшинку'' точно.
Борис Фрезинский: А знали ли их тогда? Нет.
Татьяна Вольтская: Может быть, это не так важно, знали или нет. Они были.
Борис Фрезинский: А если были, то они были замкнутые, зажатые и это не распространялось. Это, собственно, в 60-е годы в литературу вернули, и это генерировало очень многое в ней, разумеется, но это с таким 30-летним опозданием.
Татьяна Вольтская: Ну, такое время. И кто нам сказал, как именно складывается текст - непрерывно, прерывисто?
Борис Фрезинский: Разумеется. Впоследствии десятилетия сглаживаются, и все существует иначе, и карта литературы совершенно меняется. Но когда мы говорим исторически о том времени, мы должны воспринимать литературу в том виде, в котором она открыто существовала. Потому что на литературный процесс, который всегда есть, это правда, обериуты не влияли, влияние их оказалось более поздним. Другое дело, что они в литературе существуют, как таковые, безусловно, и стихи были замечательные, и фигуры очень крупные и неоднозначные.
Татьяна Вольтская: Вот еще одна проблема: входит ли в условный ''Петербургский текст'' то, что было скрыто от современников? То есть, проблем обозначено много.
