В рубрике Переслушивая Свободу мемуары советского кинорежиссера Ивана Пырьева в оценке свободовского кинокритика Владимира Матусевича. Архивная запись 29 октября 1970 года.
Владимир Матусевич: Если бы радиопередачи, подобно журнальным и газетным статьям, позволительно было бы предварять своего рода эпиграфами, то я избрал бы в качестве такого эпиграфа цитату из романа Солженицына ''В круге первом''. Здесь, в этом романе, как знают те, кто читал роман, имеется глава, рассказывающая об одном дне или, точнее сказать, об одной ночи Иосифа Виссарионовича Сталина. Глава, в который воспроизводится поток сталинского мышления. И есть здесь, в частности, такая фраза, исполненная убийственной иронии:
''Вообще в колхозах дела обстояли очень хорошо. В этом Сталин убедился, смотря фильм ''Кубанские казаки'' и читая роман ''Кавалер Золотой Звезды''. Авторы побывали в колхозах, все видели и отобразили. И отображаемое ими было наглядно хорошо''.
Эта цитата абсолютно точно отражает официальное отношение к пырьевским картинам из колхозной жизни, которое существовало в годы Сталина и которое вновь возрождается к жизни сегодня. Я подчеркиваю, что на протяжении 50-х и 60-х годов отношение это было чрезвычайно иного характера. Дело в том, что в одном из своих выступлений, преиснопамятных выступлений по вопросам литературы и искусства, Хрущев чрезвычайно резко отозвался о картине Пырьева ''Кубанские казаки'', обвинив создателя в лакировке действительности, обвинив создателя в том, что он преднамеренно, сознательно исказил вульгарной, дешевой идеализацией истинное положение дел в советской деревне 40-х годов.
Я менее всего намерен изображать Хрущева как беспристрастного и утонченного ценителя изящных искусств. Но в данном случае в оценке фильма Пырьева ''Кубанские казаки'' и, вообще, всей продукции Пырьева на колхозные темы, Хрущев был, думается, абсолютно и безусловно прав. И надобно сказать, что это высказывание Хрущева, имевшее, естественно, некоторые реальные последствия, сказавшееся, естественно, на прокатной судьбе всех этих картин, более всего раздражает Пырьева. И он посвящает немало абзацев на страницах своих мемуаров тому, чтобы покончить с этой критикой для того, чтобы отвергнуть полностью и целиком эту критику.
Одновременно, на страницах журнала ''Советский фильм'', на страницах его сентябрьского номера, появилась статья или, точнее сказать, творческий портрет Ивана Пырьева, что само по себе чрезвычайно симптоматично, и в этом портрете весьма даровитый и весьма конъюнктурный критик Юрий Ханютин так же делает попытку абсолютно и полностью покончить с хрущевской оценкой колхозных комедий Пырьева. Говоря о картинах Пырьева ''Богатая невеста'', ''Трактористы'', ''Свинарка и пастух'' и ''Кубанские казаки'', критик Юрий Ханютин указывает на следующее. ''Это был новый жанр советской оперетты, и только по законам жанра эти фильмы и следует судить. Поэтому наивными выглядят обвинения, скажем, ''Кубанских казаков'' в лакировке жизни. Требовать от этого фильма изображения проблем и противоречий деревни все равно, что требовать от ''Сильвы'' изображения противоречий Австро-Венгерской монархии''.
Ну что же, если бы действительно фильмы Пырьева можно было квалифицировать как невинные, непритязательные оперетки, то критик, безусловно, был бы прав, и тогда вряд ли стоило бы предъявлять претензии и обвинять ''Кубанских казаков'' в том, что они фальшиво, лживо изобразили обстоятельства советской колхозной действительности 40-х годов. Но дело-то в том, что благие усилия и намерения критика Юрия Ханютина могли бы довести покойника до приступа ярости. Ибо, безусловно, что Иван Пырьев, будь он жив, пришел бы в ярость от того, что кто-то назвал его комедии, его фильмы ''оперетками''. Сам Иван Пырьев предлагал куда более утонченный и сложный термин, которым он определял жанр своих произведений на колхозные темы. Он называл этот жанр жанром ''музыкально-поэтических народных комедий''. Как видите, это нечто в корне отличное от привычного и легковесного жанра оперетты. Более того, на многих страницах своих мемуаров Пырьев всячески подчеркивает, что он родился в крестьянской семье, что он неплохо знал и знает жизнь народа и что в своих фильмах он отнюдь не ставил задачей создать нечто условное, нечто не имеющее реальных точек соприкосновения с подлинной действительностью. Напротив, на многих страницах своих воспоминаний Пырьев подчеркивает, что он исходил из реальной действительности, что он хотел, правда, в формах романтического идеализма или, точнее сказать, романтической идеализации, отобразить реальные процессы, происходящие в советской колхозной деревне. Стало быть, Пырьев сам воспринимал свои произведения весьма и весьма торжественно. Впрочем, так же их воспринимали и Сталин, и тогдашние руководители советской кинематографии, которые видели в комедиях Пырьева на колхозные темы отражение подлинной колхозной действительности. И вот это в корне меняет дело. И это делает хрущевскую критику ''Кубанских казаков'' вполне оправданной и вполне справедливой.
Надобно сказать, что всячески утверждая себя как мастера колхозной темы, как художника, глубоко отображающего реальную сельскую действительность, Пырьев с удивительной злобой, яростью и завистливой ненавистью пишет на страницах своих мемуаров о других кинорежиссерах, которые посвящали свои работы проблемам советского села. Пырьев не стесняется в своих мемуарах говорить грубо, хамски и совершенно несправедливо о многих фильмах Эйзенштейна и Довженко. Надобно сказать, что эти великомученики советского кинематографа в свое время многое потерпели от Пырьева, когда Пырьев, облеченный властью директора ''Мосфильма'', просто-напросто третировал, просто-напросто преследовал этих мастеров, пользуясь тем, что и Сталин к их творчеству относился крайне неодобрительно. Однако, Сталин умер, наступила пора известной либерализации, известной оттепели, и, казалось бы, уже никто и не смел сомневаться в великости Эйзенштейна и Пудовкина, этих блистательных мастеров, этих классиков советского и мирового киноискусства. И вот теперь, в 1970 году, на страницах ''Искусства кино'' проявляется опус, где фильмы Эйзенштейна и Довженко подвергаются плохо скрытой инквизиции, по сути дела повергаются вновь жестоким, несправедливым и грубым нападкам.
Владимир Матусевич: Если бы радиопередачи, подобно журнальным и газетным статьям, позволительно было бы предварять своего рода эпиграфами, то я избрал бы в качестве такого эпиграфа цитату из романа Солженицына ''В круге первом''. Здесь, в этом романе, как знают те, кто читал роман, имеется глава, рассказывающая об одном дне или, точнее сказать, об одной ночи Иосифа Виссарионовича Сталина. Глава, в который воспроизводится поток сталинского мышления. И есть здесь, в частности, такая фраза, исполненная убийственной иронии:
''Вообще в колхозах дела обстояли очень хорошо. В этом Сталин убедился, смотря фильм ''Кубанские казаки'' и читая роман ''Кавалер Золотой Звезды''. Авторы побывали в колхозах, все видели и отобразили. И отображаемое ими было наглядно хорошо''.
Эта цитата абсолютно точно отражает официальное отношение к пырьевским картинам из колхозной жизни, которое существовало в годы Сталина и которое вновь возрождается к жизни сегодня. Я подчеркиваю, что на протяжении 50-х и 60-х годов отношение это было чрезвычайно иного характера. Дело в том, что в одном из своих выступлений, преиснопамятных выступлений по вопросам литературы и искусства, Хрущев чрезвычайно резко отозвался о картине Пырьева ''Кубанские казаки'', обвинив создателя в лакировке действительности, обвинив создателя в том, что он преднамеренно, сознательно исказил вульгарной, дешевой идеализацией истинное положение дел в советской деревне 40-х годов.
Я менее всего намерен изображать Хрущева как беспристрастного и утонченного ценителя изящных искусств. Но в данном случае в оценке фильма Пырьева ''Кубанские казаки'' и, вообще, всей продукции Пырьева на колхозные темы, Хрущев был, думается, абсолютно и безусловно прав. И надобно сказать, что это высказывание Хрущева, имевшее, естественно, некоторые реальные последствия, сказавшееся, естественно, на прокатной судьбе всех этих картин, более всего раздражает Пырьева. И он посвящает немало абзацев на страницах своих мемуаров тому, чтобы покончить с этой критикой для того, чтобы отвергнуть полностью и целиком эту критику.
Одновременно, на страницах журнала ''Советский фильм'', на страницах его сентябрьского номера, появилась статья или, точнее сказать, творческий портрет Ивана Пырьева, что само по себе чрезвычайно симптоматично, и в этом портрете весьма даровитый и весьма конъюнктурный критик Юрий Ханютин так же делает попытку абсолютно и полностью покончить с хрущевской оценкой колхозных комедий Пырьева. Говоря о картинах Пырьева ''Богатая невеста'', ''Трактористы'', ''Свинарка и пастух'' и ''Кубанские казаки'', критик Юрий Ханютин указывает на следующее. ''Это был новый жанр советской оперетты, и только по законам жанра эти фильмы и следует судить. Поэтому наивными выглядят обвинения, скажем, ''Кубанских казаков'' в лакировке жизни. Требовать от этого фильма изображения проблем и противоречий деревни все равно, что требовать от ''Сильвы'' изображения противоречий Австро-Венгерской монархии''.
Ну что же, если бы действительно фильмы Пырьева можно было квалифицировать как невинные, непритязательные оперетки, то критик, безусловно, был бы прав, и тогда вряд ли стоило бы предъявлять претензии и обвинять ''Кубанских казаков'' в том, что они фальшиво, лживо изобразили обстоятельства советской колхозной действительности 40-х годов. Но дело-то в том, что благие усилия и намерения критика Юрия Ханютина могли бы довести покойника до приступа ярости. Ибо, безусловно, что Иван Пырьев, будь он жив, пришел бы в ярость от того, что кто-то назвал его комедии, его фильмы ''оперетками''. Сам Иван Пырьев предлагал куда более утонченный и сложный термин, которым он определял жанр своих произведений на колхозные темы. Он называл этот жанр жанром ''музыкально-поэтических народных комедий''. Как видите, это нечто в корне отличное от привычного и легковесного жанра оперетты. Более того, на многих страницах своих мемуаров Пырьев всячески подчеркивает, что он родился в крестьянской семье, что он неплохо знал и знает жизнь народа и что в своих фильмах он отнюдь не ставил задачей создать нечто условное, нечто не имеющее реальных точек соприкосновения с подлинной действительностью. Напротив, на многих страницах своих воспоминаний Пырьев подчеркивает, что он исходил из реальной действительности, что он хотел, правда, в формах романтического идеализма или, точнее сказать, романтической идеализации, отобразить реальные процессы, происходящие в советской колхозной деревне. Стало быть, Пырьев сам воспринимал свои произведения весьма и весьма торжественно. Впрочем, так же их воспринимали и Сталин, и тогдашние руководители советской кинематографии, которые видели в комедиях Пырьева на колхозные темы отражение подлинной колхозной действительности. И вот это в корне меняет дело. И это делает хрущевскую критику ''Кубанских казаков'' вполне оправданной и вполне справедливой.
Надобно сказать, что всячески утверждая себя как мастера колхозной темы, как художника, глубоко отображающего реальную сельскую действительность, Пырьев с удивительной злобой, яростью и завистливой ненавистью пишет на страницах своих мемуаров о других кинорежиссерах, которые посвящали свои работы проблемам советского села. Пырьев не стесняется в своих мемуарах говорить грубо, хамски и совершенно несправедливо о многих фильмах Эйзенштейна и Довженко. Надобно сказать, что эти великомученики советского кинематографа в свое время многое потерпели от Пырьева, когда Пырьев, облеченный властью директора ''Мосфильма'', просто-напросто третировал, просто-напросто преследовал этих мастеров, пользуясь тем, что и Сталин к их творчеству относился крайне неодобрительно. Однако, Сталин умер, наступила пора известной либерализации, известной оттепели, и, казалось бы, уже никто и не смел сомневаться в великости Эйзенштейна и Пудовкина, этих блистательных мастеров, этих классиков советского и мирового киноискусства. И вот теперь, в 1970 году, на страницах ''Искусства кино'' проявляется опус, где фильмы Эйзенштейна и Довженко подвергаются плохо скрытой инквизиции, по сути дела повергаются вновь жестоким, несправедливым и грубым нападкам.
