Ирина Лагунина: К восьмой годовщине трагедии в театральном центре на Дубровке Аналитический центр Юрия Левады провел всероссийский опрос. Только девять процентов респондентов уверены, что власти говорят правду о событиях тех трех октябрьских дней, а семьдесят четыре процента думают, что правду, так или иначе, скрывают. Похоже, что так действует на общественное мнение общая атмосфера недосказанности вокруг этого теракта: до сих пор засекречен даже состав газа, примененного при штурме здания, в котором террористы удерживали заложников. Нет единого мнения и по поводу количества жертв: по официальным данным, это 129 человек, по неофициальным - 174. Рассказывает Вероника Боде.
Вероника Боде: Тридцать восемь процентов опрошенных полагают, что теракты на Дубровке и в Беслане были полной неожиданностью для российских спецслужб. А большинство, сорок четыре процента, уверены, что спецслужбы знали об их подготовке. Об отношении к трагедии на мюзикле "Норд-Ост" – Борис Дубин, заведующий отделом социально-политических исследований Левада-центра.
Борис Дубин: Нельзя сказать, чтобы современные россияне все-таки уже через 8 лет после случившегося на Дубровке, разобрались в том, что это было, почему было, как это проходило и так далее. Плохо разобрались, потому что, вообще говоря, считают, что случившееся затемняется властью, и власти не говорят всей правды. С другой стороны, российское общество так уж устроено, что оно, что называется, плохо помнит и не очень склонно разбираться в подробностях, не очень обращает внимания. Ведь в самом 2002 году по нашему опросу это было главным событием года по представлениям россиян. Тем не менее, проходит год, несколько лет и большинство россиян уже плохо помнят о том, что происходило.
Вероника Боде: А какие чувства вызывает у россиян память о таких терактах, как Дубровка или Беслан?
Борис Дубин: Ведущее чувство – это, конечно, чувство уязвимости, незащищенности, с одной стороны, и слабой, непрофессиональной, не сосредоточенной работы тех служб, которые, вообще говоря, должны поддерживать порядок в России. То есть, с одной стороны, слабость, неэффективность власти, и с другой стороны, чувство собственной уязвимости, того, что человек и его семья могут оказаться жертвой террористического акта.
Вероника Боде: Вот существуют эти чувства, существует некоторое понимание того, что тогда происходило, может быть неполное, но все же. А что из этого следует? Понимают, а дальше что?
Борис Дубин: Реакция в этом смысле более-менее привычная. Понимать понимают, делать мало, что делают. В этом смысле давление общественного мнения, давление разных групп российского населения на руководство, на разные ветви власти и так далее с тем, чтобы ситуация с незащищенностью, уязвимостью людей реально менялась, действия эти крайне слабые. А то, что происходит в самом руководстве, в том числе в руководстве милиции, в руководстве спецслужб и так далее, показывает, что реформировать эти институции руками самих членов этих институций задача вряд ли выполнимая.
Вероника Боде: Что это говорит нам о российском обществе?
Борис Дубин: Российское общество неспокойно, встревожено, привычным горизонтом его существования является чувство небезопасности в смысле терактов. И с другой стороны чувство своей слабой способности влиять на ситуацию, будь то экономическая ситуация, а тем более ситуация политическая, а тем более ситуация с безопасностью. Второе – это, о чем мы уже говорили – это слабая память, невключенность в реальную социальную ситуацию, неверие в возможность ее изменить и очень редкий, слабый опыт действительно реального изменения этой ситуации порождает слабую память. Помнит тот, кто участвует, кто не участвует, кто отстраняется, дистанцируется, скорее всего не помнит или даже старается забыть.
Вероника Боде: Социолог Борис Дубин. Каждый год двадцать шестого октября приходят к театральному центру на Дубровке бывшие заложники и те, кто потерял здесь своих близких. У Виктории Заславской погиб тринадцатилетний сын.
Виктория Заславская: Для меня это день памяти, день скорби. Каждый раз, когда наступает это число, вольно или невольно все внутри содрагается.
Нора Бондаренко: Погиб у меня сын. Это же никогда не забыть, он у нас единственный был. Мы не живем, а существуем.
Алексей Митин: Сын Максим погиб. Учился он здесь в Москве, был лучшим курсантом военного университета, за это и получил поощрение. Ему дали билет на мюзикл.
Вероника Боде: Почему стала возможна организация теракта на мюзикле "Норд-Ост"? Вот причины, по мнению россиян: коррупция среди работников милиции и других органов власти – тридцать три процента, бездействие и плохая работа спецслужб - тридцать один процент, милиции – тринадцать процентов. И более двадцати процентов граждан считают, что подобные теракты в принципе невозможно предотвратить. Об отношении в российском обществе к трагедии на Дубровке – Александр Черкасов, член правления общества "Мемориал". Почему власти не говорят правды о "Норд-Осте"?
Александр Черкасов: Власти приложили очень много сил, чтобы эту правду скрыть. Причем с самого начала это было заложено объективно. Одна и та же структура – Федеральная служба безопасности, с одной стороны, организовывала контртеррористическую операцию, а с другой стороны должна была расследовать ход террористического акта и последствия контртеррористической операции. Ситуация конфликтов интересов, когда, ясное дело, что здесь федеральная служба безопасности окажется вся в белом. Так собственно и получилось, во всем виноваты были исходно террористы, а газ не был отнюдь причиной смерти 125 заложников. Теперь, правда, по словам очевидцев, как следует из интервью Дмитрия Миловидова, государство все-таки признает, что первичной причиной смерти людей был газ, но не говорят о его составе и неизвестно, как лечить выживших. Но есть и другие моменты. Например, весь массив материалов по этому террористическому акту и контртеррористической операции в ФСБ уничтожен. Об этом написала в своей статье в пятничном номере "Новой газеты" Елена Милашина. При таком подходе, учитывая, что ни одного выжившего террориста не было, все шло к тому, что суда не будет и не будет никакого публичного разбирательства. Родственники заложников погибших не получили доступа к материалам уголовного дела и таким образом все осталось покрытым завесой тайны. Правда, из-за этого возникли мифы. Сумму таких мифов, в частности, публиковал профессор Стэндфордского университета Джон Данон. Там и про участие спецслужб в этом теракте, и про то, что террористов было значительно больше, и про то, что кто-то из террористов ушел и так далее. Так всегда бывает, когда нет достоверных сведений, вырастают мифы.
Такое отношение к происшедшему не как к событию, подлежащему расследованию, а как с событию таинственному, которое никогда не будет расследовано и понято, оно в обществе господствует. Это признание того, что власти что-то скрывают, отнюдь не влечет за собой никакого действия, оно не породило никакое общественное движение солидарности с жертвами террористического акта, оно не породило общественное движение, которое могло бы призвать к ответу тех, кто допустил в Москву террористов и тех, кто допустил гибель такого большого числа людей при уничтожении террористов. Тех, кто ставил своей целью уничтожение террористов, а отнюдь не спасение заложников.
Вероника Боде: Отмечает правозащитник Александр Черкасов. Жертвы теракта и родственники погибших объединились в общественную организацию под названием "Норд-Ост". Слово Татьяне Карповой, сопредседателю организации – на Дубровке у нее погиб сын.
Татьяна Карпова: Спустя уже 8 лет со дня трагических событий перед нами официально никто не извинился из правительства за то, что допустили такой теракт в городе Москве. Стыдно не только для правительства должно быть это событие, но и естественно оно должно найти какое-то отражение в их состоянии души, они должны были какое-то внимание уделить нам, какое-то отношение к этим событиям проявить, хотя бы извиниться. Что касается материальной компенсации от федералов, получили минимальную.
Вероника Боде: Вы лично получили компенсацию?
Татьяна Карпова: Мы получали компенсацию в первый год буквально. Но дело в том, что это все смешные абсолютно цифры, о которых стыдно говорить. Мы ждем компенсацию от Европейского суда. Не знаю, дождемся или нет, но ждем. Я сама, к сожалению, уже лежу, я лежачая больная, я не хожу, у меня отказали ноги.
Вероника Боде: Лишь немногим пострадавшим на Дубровке удалось получить от государства компенсации. Когда все судебные возможности в России были исчерпаны, люди обратились в Европейский суд по правам человека. Сейчас идет стадия второй коммуникации, то есть обмена состязательными бумагами с российским правительством. Интересы бывших заложников представляет, в частности, адвокат Карина Москаленко.
Карина Москаленко: Государство представляет медицинские заключения, которые говорят, что примененное вещество или газ, как его все называли, оно не повлекло смерти заложников, а заложники говорят прямо противоположное. И важно, чью позицию примет Европейский суд. Очень важный вопрос о том, нужно ли было вести переговоры с лицами, захватившими такую огромную группу заложников с целью минимизировать потери. Вы помните, что российские власти все-таки приняли очень жесткую позицию, что мы ни с кем переговариваться не будем – это не обязанность государства разговаривать с террористами и так далее. Но когда мы думаем больше о жизни людей, конечно, надо прибегать ко всем возможным способам спасения заложников. Вообще мы по этому делу боролись за одно-единственное: расскажите нам правду о том, как погибли наши близкие, где, была ли оказана помощь. То есть все детали этих событий. На эти вопросы следствие не дает ответы, государство не дает ответы. И мы ждали с нетерпением последнего меморандума Российской Федерации. И что мы дождались: общие фразы, никакой конкретики и уход от ответов на самые острые, самые жесткие вопросы.
Вероника Боде: По данным социологов, большинство россиян считают, что власти скрывают правду о "Норд-осте". Как вы думаете, почему скрывают?
Карина Москаленко: В отличие от тех, кого опрашивали, я, наверное, точно знаю, что власти скрывают информацию по очень многим вопросам. Я прошла с моими доверителями суды и в этих судах я удостоверилась, что они это скрывают. Я вспоминаю, что один из судей вызвал главного следователя по этому делу, и мы ставили ему конкретные вопросы, он от них уклонялся постоянно. В какой-то момент он гыркнул на меня и сказал: я не буду отвечать на ваши вопросы. И после этого он замолчал. И я когда апеллировала к судье, говорю: ваша честь, все-таки вы пригласили свидетеля, он обязан отвечать на вопросы. Судья сказала: как вы думаете, что я могу сделать с ним? Они не хотят, чтобы мы знали правду, чтобы заявители узнали правду о том, как погибли их близкие, почему погибли их близкие, почему убили всех террористов без исключения, теперь нет ни свидетелей, нет людей, которых мы имели право видеть, не только заявители, но и мы, гражданское общество имели право видеть на скамье подсудимых и требовать от них ответа, что они натворили. Совершенно очевидно, что власти были заинтересованы в сокрытии информации. Если мы не научились ничему в деле "Норд-оста", то дальше случился Беслан. А мы все еще ничему не научились.
Вероника Боде: Так думает адвокат Карина Москаленко. Боитесь ли вы крупных терактов в вашем городе? – на вопрос корреспондента Радио Свобода отвечают жители Липецка.
Да, я боюсь терактов в своем городе, потому что это мой город, здесь мои родные, близкие, друзья. Это может произойти, где угодно. Я считаю, что Липецк не исключение.
Мы крупных терактов не боимся. Если случится, то в любом случае от нас это не зависит. Лучше об этом не думать. Мне кажется, до нас это не дойдет, наш город не настолько важен в каких-то планах – провинция.
Я мама двоих детей, у меня есть семья, одному ребенку четыре года, другому 15. Но от того, что один взрослый, мне не становится менее страшно. Конечно, страшные события по всему миру происходят, когда взрываются дома, когда гибнут люди. И говорить о том, что обыватель может об этом не задумываться, мне кажется, это кощунственно. Тем более, не так давно происходили события в Беслане. Я еще помню события, когда взрывались дома и в Москве, и в Буйнакске. Поэтому для Липецка это очень большая проблема, потому что у нас есть стратегически важные объекты, которые как раз могут заинтересовать террористов.
Люди все время до самого последнего момента думают, что это не коснется именно их семьи. Поэтому я как любой нормальный человек опасаюсь за свое здоровье, за свою жизнь и за жизнь и здоровье своих близких. И поскольку Липецк можно назвать городом молодежи и за их жизнь страшно вдвойне. Потому что молодежь – это и массовые мероприятия, и скопление каких-то культурных объектов. Площади, дворцы спорта и так далее. То есть, естественно, я боюсь и, естественно, я не хотел, чтобы это произошло в моем городе.
Вероника Боде: С жителями Липецка беседовала корреспондент Радио Свобода Оксана Загребнева. По данным социологов, российское общество сильно опасается терактов. При этом на вопрос: "что более важно в случаях, когда террористы захватывают заложников?" только двадцать процентов граждан отвечают, что самое главное – ликвидировать захватчиков, даже если это приведет к человеческим жертвам. Подавляющее большинство, шестьдесят семь процентов, уверены, что важно любой ценой избежать крови, пусть даже для этого придется выполнить требования террористов. Это мнение остается в обществе доминирующим на протяжении всех восьми лет со времени теракта на Дубровке.
Вероника Боде: Тридцать восемь процентов опрошенных полагают, что теракты на Дубровке и в Беслане были полной неожиданностью для российских спецслужб. А большинство, сорок четыре процента, уверены, что спецслужбы знали об их подготовке. Об отношении к трагедии на мюзикле "Норд-Ост" – Борис Дубин, заведующий отделом социально-политических исследований Левада-центра.
Борис Дубин: Нельзя сказать, чтобы современные россияне все-таки уже через 8 лет после случившегося на Дубровке, разобрались в том, что это было, почему было, как это проходило и так далее. Плохо разобрались, потому что, вообще говоря, считают, что случившееся затемняется властью, и власти не говорят всей правды. С другой стороны, российское общество так уж устроено, что оно, что называется, плохо помнит и не очень склонно разбираться в подробностях, не очень обращает внимания. Ведь в самом 2002 году по нашему опросу это было главным событием года по представлениям россиян. Тем не менее, проходит год, несколько лет и большинство россиян уже плохо помнят о том, что происходило.
Вероника Боде: А какие чувства вызывает у россиян память о таких терактах, как Дубровка или Беслан?
Борис Дубин: Ведущее чувство – это, конечно, чувство уязвимости, незащищенности, с одной стороны, и слабой, непрофессиональной, не сосредоточенной работы тех служб, которые, вообще говоря, должны поддерживать порядок в России. То есть, с одной стороны, слабость, неэффективность власти, и с другой стороны, чувство собственной уязвимости, того, что человек и его семья могут оказаться жертвой террористического акта.
Вероника Боде: Вот существуют эти чувства, существует некоторое понимание того, что тогда происходило, может быть неполное, но все же. А что из этого следует? Понимают, а дальше что?
Борис Дубин: Реакция в этом смысле более-менее привычная. Понимать понимают, делать мало, что делают. В этом смысле давление общественного мнения, давление разных групп российского населения на руководство, на разные ветви власти и так далее с тем, чтобы ситуация с незащищенностью, уязвимостью людей реально менялась, действия эти крайне слабые. А то, что происходит в самом руководстве, в том числе в руководстве милиции, в руководстве спецслужб и так далее, показывает, что реформировать эти институции руками самих членов этих институций задача вряд ли выполнимая.
Вероника Боде: Что это говорит нам о российском обществе?
Борис Дубин: Российское общество неспокойно, встревожено, привычным горизонтом его существования является чувство небезопасности в смысле терактов. И с другой стороны чувство своей слабой способности влиять на ситуацию, будь то экономическая ситуация, а тем более ситуация политическая, а тем более ситуация с безопасностью. Второе – это, о чем мы уже говорили – это слабая память, невключенность в реальную социальную ситуацию, неверие в возможность ее изменить и очень редкий, слабый опыт действительно реального изменения этой ситуации порождает слабую память. Помнит тот, кто участвует, кто не участвует, кто отстраняется, дистанцируется, скорее всего не помнит или даже старается забыть.
Вероника Боде: Социолог Борис Дубин. Каждый год двадцать шестого октября приходят к театральному центру на Дубровке бывшие заложники и те, кто потерял здесь своих близких. У Виктории Заславской погиб тринадцатилетний сын.
Виктория Заславская: Для меня это день памяти, день скорби. Каждый раз, когда наступает это число, вольно или невольно все внутри содрагается.
Нора Бондаренко: Погиб у меня сын. Это же никогда не забыть, он у нас единственный был. Мы не живем, а существуем.
Алексей Митин: Сын Максим погиб. Учился он здесь в Москве, был лучшим курсантом военного университета, за это и получил поощрение. Ему дали билет на мюзикл.
Вероника Боде: Почему стала возможна организация теракта на мюзикле "Норд-Ост"? Вот причины, по мнению россиян: коррупция среди работников милиции и других органов власти – тридцать три процента, бездействие и плохая работа спецслужб - тридцать один процент, милиции – тринадцать процентов. И более двадцати процентов граждан считают, что подобные теракты в принципе невозможно предотвратить. Об отношении в российском обществе к трагедии на Дубровке – Александр Черкасов, член правления общества "Мемориал". Почему власти не говорят правды о "Норд-Осте"?
Александр Черкасов: Власти приложили очень много сил, чтобы эту правду скрыть. Причем с самого начала это было заложено объективно. Одна и та же структура – Федеральная служба безопасности, с одной стороны, организовывала контртеррористическую операцию, а с другой стороны должна была расследовать ход террористического акта и последствия контртеррористической операции. Ситуация конфликтов интересов, когда, ясное дело, что здесь федеральная служба безопасности окажется вся в белом. Так собственно и получилось, во всем виноваты были исходно террористы, а газ не был отнюдь причиной смерти 125 заложников. Теперь, правда, по словам очевидцев, как следует из интервью Дмитрия Миловидова, государство все-таки признает, что первичной причиной смерти людей был газ, но не говорят о его составе и неизвестно, как лечить выживших. Но есть и другие моменты. Например, весь массив материалов по этому террористическому акту и контртеррористической операции в ФСБ уничтожен. Об этом написала в своей статье в пятничном номере "Новой газеты" Елена Милашина. При таком подходе, учитывая, что ни одного выжившего террориста не было, все шло к тому, что суда не будет и не будет никакого публичного разбирательства. Родственники заложников погибших не получили доступа к материалам уголовного дела и таким образом все осталось покрытым завесой тайны. Правда, из-за этого возникли мифы. Сумму таких мифов, в частности, публиковал профессор Стэндфордского университета Джон Данон. Там и про участие спецслужб в этом теракте, и про то, что террористов было значительно больше, и про то, что кто-то из террористов ушел и так далее. Так всегда бывает, когда нет достоверных сведений, вырастают мифы.
Такое отношение к происшедшему не как к событию, подлежащему расследованию, а как с событию таинственному, которое никогда не будет расследовано и понято, оно в обществе господствует. Это признание того, что власти что-то скрывают, отнюдь не влечет за собой никакого действия, оно не породило никакое общественное движение солидарности с жертвами террористического акта, оно не породило общественное движение, которое могло бы призвать к ответу тех, кто допустил в Москву террористов и тех, кто допустил гибель такого большого числа людей при уничтожении террористов. Тех, кто ставил своей целью уничтожение террористов, а отнюдь не спасение заложников.
Вероника Боде: Отмечает правозащитник Александр Черкасов. Жертвы теракта и родственники погибших объединились в общественную организацию под названием "Норд-Ост". Слово Татьяне Карповой, сопредседателю организации – на Дубровке у нее погиб сын.
Татьяна Карпова: Спустя уже 8 лет со дня трагических событий перед нами официально никто не извинился из правительства за то, что допустили такой теракт в городе Москве. Стыдно не только для правительства должно быть это событие, но и естественно оно должно найти какое-то отражение в их состоянии души, они должны были какое-то внимание уделить нам, какое-то отношение к этим событиям проявить, хотя бы извиниться. Что касается материальной компенсации от федералов, получили минимальную.
Вероника Боде: Вы лично получили компенсацию?
Татьяна Карпова: Мы получали компенсацию в первый год буквально. Но дело в том, что это все смешные абсолютно цифры, о которых стыдно говорить. Мы ждем компенсацию от Европейского суда. Не знаю, дождемся или нет, но ждем. Я сама, к сожалению, уже лежу, я лежачая больная, я не хожу, у меня отказали ноги.
Вероника Боде: Лишь немногим пострадавшим на Дубровке удалось получить от государства компенсации. Когда все судебные возможности в России были исчерпаны, люди обратились в Европейский суд по правам человека. Сейчас идет стадия второй коммуникации, то есть обмена состязательными бумагами с российским правительством. Интересы бывших заложников представляет, в частности, адвокат Карина Москаленко.
Карина Москаленко: Государство представляет медицинские заключения, которые говорят, что примененное вещество или газ, как его все называли, оно не повлекло смерти заложников, а заложники говорят прямо противоположное. И важно, чью позицию примет Европейский суд. Очень важный вопрос о том, нужно ли было вести переговоры с лицами, захватившими такую огромную группу заложников с целью минимизировать потери. Вы помните, что российские власти все-таки приняли очень жесткую позицию, что мы ни с кем переговариваться не будем – это не обязанность государства разговаривать с террористами и так далее. Но когда мы думаем больше о жизни людей, конечно, надо прибегать ко всем возможным способам спасения заложников. Вообще мы по этому делу боролись за одно-единственное: расскажите нам правду о том, как погибли наши близкие, где, была ли оказана помощь. То есть все детали этих событий. На эти вопросы следствие не дает ответы, государство не дает ответы. И мы ждали с нетерпением последнего меморандума Российской Федерации. И что мы дождались: общие фразы, никакой конкретики и уход от ответов на самые острые, самые жесткие вопросы.
Вероника Боде: По данным социологов, большинство россиян считают, что власти скрывают правду о "Норд-осте". Как вы думаете, почему скрывают?
Карина Москаленко: В отличие от тех, кого опрашивали, я, наверное, точно знаю, что власти скрывают информацию по очень многим вопросам. Я прошла с моими доверителями суды и в этих судах я удостоверилась, что они это скрывают. Я вспоминаю, что один из судей вызвал главного следователя по этому делу, и мы ставили ему конкретные вопросы, он от них уклонялся постоянно. В какой-то момент он гыркнул на меня и сказал: я не буду отвечать на ваши вопросы. И после этого он замолчал. И я когда апеллировала к судье, говорю: ваша честь, все-таки вы пригласили свидетеля, он обязан отвечать на вопросы. Судья сказала: как вы думаете, что я могу сделать с ним? Они не хотят, чтобы мы знали правду, чтобы заявители узнали правду о том, как погибли их близкие, почему погибли их близкие, почему убили всех террористов без исключения, теперь нет ни свидетелей, нет людей, которых мы имели право видеть, не только заявители, но и мы, гражданское общество имели право видеть на скамье подсудимых и требовать от них ответа, что они натворили. Совершенно очевидно, что власти были заинтересованы в сокрытии информации. Если мы не научились ничему в деле "Норд-оста", то дальше случился Беслан. А мы все еще ничему не научились.
Вероника Боде: Так думает адвокат Карина Москаленко. Боитесь ли вы крупных терактов в вашем городе? – на вопрос корреспондента Радио Свобода отвечают жители Липецка.
Да, я боюсь терактов в своем городе, потому что это мой город, здесь мои родные, близкие, друзья. Это может произойти, где угодно. Я считаю, что Липецк не исключение.
Мы крупных терактов не боимся. Если случится, то в любом случае от нас это не зависит. Лучше об этом не думать. Мне кажется, до нас это не дойдет, наш город не настолько важен в каких-то планах – провинция.
Я мама двоих детей, у меня есть семья, одному ребенку четыре года, другому 15. Но от того, что один взрослый, мне не становится менее страшно. Конечно, страшные события по всему миру происходят, когда взрываются дома, когда гибнут люди. И говорить о том, что обыватель может об этом не задумываться, мне кажется, это кощунственно. Тем более, не так давно происходили события в Беслане. Я еще помню события, когда взрывались дома и в Москве, и в Буйнакске. Поэтому для Липецка это очень большая проблема, потому что у нас есть стратегически важные объекты, которые как раз могут заинтересовать террористов.
Люди все время до самого последнего момента думают, что это не коснется именно их семьи. Поэтому я как любой нормальный человек опасаюсь за свое здоровье, за свою жизнь и за жизнь и здоровье своих близких. И поскольку Липецк можно назвать городом молодежи и за их жизнь страшно вдвойне. Потому что молодежь – это и массовые мероприятия, и скопление каких-то культурных объектов. Площади, дворцы спорта и так далее. То есть, естественно, я боюсь и, естественно, я не хотел, чтобы это произошло в моем городе.
Вероника Боде: С жителями Липецка беседовала корреспондент Радио Свобода Оксана Загребнева. По данным социологов, российское общество сильно опасается терактов. При этом на вопрос: "что более важно в случаях, когда террористы захватывают заложников?" только двадцать процентов граждан отвечают, что самое главное – ликвидировать захватчиков, даже если это приведет к человеческим жертвам. Подавляющее большинство, шестьдесят семь процентов, уверены, что важно любой ценой избежать крови, пусть даже для этого придется выполнить требования террористов. Это мнение остается в обществе доминирующим на протяжении всех восьми лет со времени теракта на Дубровке.
