Тамара Ляленкова: В октябре сразу в двух российских городах – Москве и Петрозаводске - обсуждали проблемы художественного образования. Что понятно – в 2012 году в силу вступит не только новый закон об образовании, но и Стандарты третьего поколения. И творческие вузы пытаются отстоять свои, отличные, как они полагают, от прочих учреждений профессионального образования, интересы. Впрочем, ни в одной другой области не проводились такие резкие преобразования, как в художественной. Здесь реформирование началось еще в Петровские времена. О прошлом, настоящем и будущем художественного образования в России в «Классном часа» Свободы сегодня рассказывают художник Арсений Жиляев, ректор Санкт-Петербургского института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина Семен Михайловский, профессор Московского художественного института имени В.И. Сурикова Сергей Гавриляченко и вице-президент Российской академии художеств Лев Шепелев сразу после региональных новостей.
Диктор: Лучшие школьники Курска, победители городских школьных Олимпиад, ребята, добившиеся особых успехов в спорте и творчестве, будут получать именные стипендии. Всего городская администрация в 2010 году присудила 55 стипендий по 200 рублей сроком на 1 год.
Семьям девочек, погибших при обрушении школы в селе Беляевка Оренбургской области, будет выплачен моральный ущерб в размере 1 миллиона рублей. Суд частично удовлетворил требования истцов. Напомним, обрушение стены школы произошло 1 октября 2008 года, когда в здании находились 700 человек, большинство из которых успели эвакуировать. Однако, 5 учениц 11-го класса погибли под завалами.
В феврале 2013 года Международный олимпийский университет начнет набор первых слушателей, - заявил генеральный директор университета Лев Белоусов. Обучение в университете будет занимать от 2 месяцев до 2 лет в зависимости от программы подготовки. Образовательная деятельность в полном объеме начнется после Олимпиады 2014 года.
Тамара Ляленкова: Это были региональные новости образования. «Художественное образование в России, проблемы и перспективы» – так была обозначена тема проходившей в Москве конференции. И я предлагаю послушать несколько фрагментов выступлений. Лев Шепелев, вице-президент Российской академии художеств, за его плечами 50 лет преподавательского стажа.
Лев Шепелев: Когда-то очень давно, когда ваш покорный слуга был ректором Суриковского института, в Москве был Совет ректоров творческих вузов. И когда вот этому совету была предложена перспектива разработать, обсудить так называемый стандарт подготовки наших выпускников, то клянусь вам, мы все встали на дыбы. Как мы ни возмущались, как мы ни писали всякие письма, к нам не прислушались, стандарт был введен, сейчас будет следующий стандарт. Что важно, мне кажется? Что нам надо сохранить вот тот уровень и по количеству лет подготовки, и по смыслу, то есть та цель, ради чего мы воспитываем и готовим своих выпускников. Чтобы вот этот стандарт, попадая в руки коллективу того или иного учебного заведения, дать им право самим разобраться, что-то изменить, что-то внести свое. Дальше, трехступенчатое или двухступенчатое образование предполагаемое, кому нужен будет бакалавр, кому будет специалист, кому – магистр? Не так очень просто все на поверхности лежит. Было всегда шестилетнее образование по основным направлениям всем. И вот такое впечатление, что будем выпускать, если мы согласимся на это, недоделанных, извините за выражение, художников, недоученных искусствоведов и так далее. Что-то они недополучат, наверняка.
Тамара Ляленкова: Надо заметить, что неудобство Болонской системы отмечают представители большинства творческих вузов, в том числе и зарубежных. В одной из программ «Классного часа» об этом говорил ректор Мюнхенской высшей школы музыки и театра Зигфрид Маузер. Показательно, что Санкт-Петербургский институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, он же Академия художеств, решил заключить дружественный союз с Санкт-Петербургской консерваторией. Вместе удобнее отстаивать интересы и противостоять бюрократам. Я спросила у ректора Семена Михайловского: вас тоже пугает переход на систему двух уровней? Вы считаете, что это для художественных вузов не очень подходит, или все-таки можно?
Семен Михайловский: А вот сейчас все вузы обсуждают закон об образовании. Я к нему спокойно отношусь. Там как-то не очень учитываются творческие профессии просто. Потому что там написано, что есть три вида учреждений высшего образования. Они называются колледж, институт и университет. Ну, и получается, что мы из нее как-то выпали. Потому что если мы – институт, мы должны учить исключительно бакалавров и специалистов. Но если художники говорят: специалитет нас устраивает, потому что мы не можем разрывать, это единая система, мы пять с лишним лет должны учить художника, иначе он будет недоучен. А мы этого не хотим, это общее мнение педагогов. То есть архитекторы, которые могут получить бакалавра и получить потом магистра, и это правда, потому что он будет работать в проектном бюро, ему нужны вот эти лицензии, он более ориентирован на формальный момент. Есть искусствоведы, которые тоже должны иметь эту двухступенчатую систему. Поэтому сейчас у нас разрабатываются программы для бакалавров, магистров, очень успешно разрабатываются, исходя просто из потребностей архитектора и искусствоведа. А что касается живописцев, графиков и скульпторов, то мы сохраняем систему специалитета. Я вот не знаю, удастся ли нам сохранить или нет, но мы надеемся, что государство понимает, что мы много лет уже занимаемся искусством, и государство разрешит нам заниматься, как правильно, а не так, как бюрократы. Этот закон написан же бюрократами. Но если подналечь немножко, то можно же изменить любой документ и сделать его в пользу русской художественной школы, сохранить традиции определенные, которым 260 лет. Радикально менять ее, я считаю, нецелесообразно просто. Первое, нужно понять, что происходит, как строятся эти программы. Не формально понять, а по существу понять и добавить те дисциплины, которые давали бы возможность учащимся быть более образованными, гуманитарно образованными, в общекультурном пространстве и понимать, в каком пространстве им придется жить и работать. Но это какие-то дополнительные вещи, которых не было, почему-то мы это игнорировали, и на самом деле это инструмент. Если ты хочешь учиться классическому искусству, ты приезжаешь в Петербург, в Академию художеств, в очень красивый город, фантастическое здание, роскошные коридоры. Все это освящено временем. Поэтому мне бы хотелось, чтобы в эту академию приезжали люди как из России, так из-за рубежа учиться тому, что уже в мире исчезает. Потому что никто уже не умеет рисовать так с натуры и писать так с натуры и изучать натуру во всех проявлениях.
Тамара Ляленкова: Речь идет во многом о технике все-таки.
Семен Михайловский: Мы же занимаемся чем? Мы учим основам. А как закончил институт – тут и вышел в свободное пространство. То есть тебе просто нужно дать навыки какие-то функционирования.
Тамара Ляленкова: И, может быть, физиология человеческая не усваивает быстрее рисунок, чем усваивает в том курсе, который сейчас происходит? Или это можно ускорить?
Семен Михайловский: Сейчас я занимаюсь разборкой вот этих программ, пытаюсь понять, когда они получили вот такой вид, как сегодня. Вот у нас огромное количество натуры, например. Частный вопрос, казалось бы. Но мы от государства получаем одну сумму, и за счет заработанных денег вкладываем эти деньги в натуру, чтобы она стояла у всех студентов. То есть мы – какой-то такой удивительный организм, где мы рассчитываем на государство, но, не получая государственные деньги, умеем еще зарабатывать. И это здорово же, согласитесь. Вот у меня нет ощущения такого обделенности или какой-то ущербности. Я считаю, что с властью можно разговаривать, просто нормально, с чувством собственного достоинства, не греметь кастрюлями, а просто доводить свои аргументы до власти. И если она не реагирует, еще доводить, и так далее. А если они не будут понимать, то тогда мы превратимся в другое учебное заведение и будем по-прежнему учить тому, чему мы учим. Потому что ценное вот это наследие и традиции и вообще вот эта школа она очень важная.
Тамара Ляленкова: Это был ректор Санкт-Петербургского института живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина Семен Михайловский. К прошлому и будущему художественного образования мы вернемся сразу после главных новостей.
Диктор: В Госдуме прошли первые слушания законопроекта об образовании. Изменения коснутся всех уровней образования. Дошкольное обучение станет частью системы образования, по окончании которого будет выдаваться аттестат. Однако введение тестов или экзаменов для дошколят пока не предусмотрено. Основные изменения коснутся высшей школы. Финансирование вузов будет зависеть от результатов ЕГЭ, набранных студентами. А отношения между студентами и учебным заведением будут выведены в плоскость оказания услуг. Отчисление за академическую неуспеваемость станет возможным только по решению суда.
Министр образования Андрей Фурсенко призвал к сокращению бюджетных мест в высшей школе. Он считает, что вузы вместо того, чтобы затаскивать силком слабых абитуриентов должны резко сократить цифры приема и брать только сильных. Фурсенко призвал резко увеличить содержание бюджетных мест за счет сокращения их числа. По мнению министра, это позволит вузам получать те же деньги, что и раньше, но учить только заинтересованных в образовании студентов, правда, в значительно меньших количествах.
Представители Общественного совета при Минобрнауки заявили, что учебники по предмету «Основы религиозных культур и светской этики» слишком сложны для восприятия детьми. В качестве одного из главных недостатков учебных пособий называется их узкий профиль. В каждом учебнике освещается только один модуль. Андрей Фурсенко в свою очередь заявил, что повсеместное введение курса считает преждевременным.
С 2011 года стипендии для студентов вузов будут увеличены на 70 рублей, студентов техникумов и колледжей – на 25 рублей. На данный момент в высшей школе стипендия составляет около 1100 рублей, в заведениях начального и среднего образования – около 400 рублей. В 2011 году на образование планируется потратить более 2 трлн. рублей из федерального, региональных и местных бюджетов.
ПТУ выполняют исключительно социальную функцию, - заявил замминистра образования Иван Лобанов. Если раньше система начального профобразования готовила кадры для производства, сейчас она в течение трех лет просто удерживает ребят от противоправных действий.
Тамара Ляленкова: Это были главные новости образования, которые специально для «Классного часа» Свободы подготовили мои коллеги из интернет-портала «Пять баллов.Ру».
Я предлагаю послушать еще один фрагмент конференции, проходившей в Москве. О постсоветских реформах классического художественного образования рассказывает один из разработчиков первых двух Стандартов, профессор Московского института имени Сурикова Сергей Гавриляченко.
Сергей Гавриляченко: В принципе все прекрасно понимали, что это некие кальки с англо-саксонских моделей. Я почему говорю англо-саксонских? Мы наследовали немецкую систему. В Германии о ней, может быть, уже забыли. Но Россия как-то вот ее так адаптировала, что к 20-му веку она стала уже просто родной. Но чем был пагубен Стандарт первого поколения? Он был настолько жесток, что ни одна из сложившихся образовательных систем. Например полиграфического образования, образования, принятого во ВГИКе, она не укладывалась. Естественно, мы умом родного суриковского института вместе с Санкт-Петербургским институтом в основу Стандарта положили наши программы. Что же нам оставалось делать, считая, что планы 1987 года идеальны, не надо в них ничего менять. Как мы как эксперты проверяли вузы? Мы сначала проверяли вузы, отмечали многочисленные несоответствия Госстандарту, а потом в Министерство писали огромные объяснения, почему это неизбежно. И вот здесь, кстати, так называемый могучий административный язык – национальная и вузовская компонента. Вот эта компонента, которая давала 15%, приезжают в вузы, и мы приезжаем проверять и смотрим, что у них не заполнена вузовская и национальная. Мы говорим: «Что ж вы не сделали? Мы вам свободу дали». Говорят: «Да не хотим мы свободы, вы дайте нам ваш учебный план, мы хотим, как в Суриковском, Репинском институте учиться, мы классиками хотим быть, не надо нам свобод». Более того, даже до анекдота доходило. Ведь это же процедура платная. И они могли приобретать так называемый примерный план или учебный план института. Они оплачивали примерный план. «Ну, ладно, это хорошо, это для комиссии, вы нам представьте ваш план, конкретный, с графиком учебного процесса, с разработкой учебного процесса и дайте нам не типовые, а ваши учебные программы по рисунку». Причем когда ты начинаешь знакомиться с европейскими образовательными стандартами, сначала удивляешься, что их собственно нет для художественного образования, что академия во Флоренции – это некий аналог Академии Ильи Сергеевича Глазунова. И в Германии, например, такого быть не может. И никто не собирается причесывать под некие единые гребенки. Вот это опасение, что опять будет по-русски всем и по одной колонне.
И когда был второй Стандарт приказом, два года со страстью и радостью занимались, понимая некие неизбежности, выстраивали систему параметров, систему критериев. Создали. Но при этом педагогика не замечала этих изменений. Когда ты приносил, не дай Бог, стандарт на совет родного Суриковского института, великие старики кричали: «Гнать! Какие бумажки? Мы от сердца к сердцу, от руки к руке преподаем. Мы помним, как преподавал Карл Брюллов, Павел Петрович Чистяков. Какие стандарты?» И оказалось, что стандарты – это тайное занятие двух-трех понимающих в этом человек. Есть великая школа.
Что вызывает опасения? Когда говорят слово «современный», это тоже такая уловка. На самом деле, я слушаю конференции в академии, там все-таки деликатно говорят не о современном, а ином, о неведомом ином. И академическая школа сейчас нормирует что? Она нормирует и иное. У нас есть какие-то современные мастерские. Придешь – человек писать, рисовать не умеет, но прибил гвоздь, повесил шнурок. Все говорят: «Иное!»
Тамара Ляленкова: Это еще одна из трудных тем в художественном образовании – что такое современное и академическое искусство? Дело в том, что на современный арт-рынок довольно редко попадают выпускники российских художественных вузов. С другой стороны, поступить в такой вуз можно, только определенным образом подготовившись. Рассказывает художник Арсений Жиляев. Он посещал Институт проблем современного искусства в Москве, затем учился в Швеции, в Гетенборге.
Арсений Жиляев: Так как я не рисую, поступить в художественный вуз России я не мог и сегодня не могу тоже. Но, например, на Западе большая часть вузов по рисованию – это просто один из навыков, который, если тебе нужен в проекте, ты можешь взять курсы и научиться рисовать. А если ты, например, хочешь заниматься политическим активизмом, то в принципе необязательно тебе нужно рисовать, тебе нужно научиться снимать видео на сотовый телефон. И поэтому я, собственно, не мог поступить в российский художественный вуз, что в принципе меня, конечно, расстраивало. Я выбрал такую специальность, специализацию, которая, как мне казалось, могла бы мне впоследствии позволить лучше что-то понимать в искусстве и в интеллектуальном дискурсе. В принципе так и получилось. То есть мне кажется, что это была плохая философия, психология, психоанализом я меньше занимался. Но повторюсь, что если говорить о государственных высших учебных заведениях, для человека, который хочет заниматься современным искусством, пока что мест нет.
Тамара Ляленкова: Понятно, что Институт проблем современного искусства – это не то место, где дают какие-то навыки технические. Там другая история. Это одна из важных проблем, которые когда обсуждаются во всяком случае, когда говорят о художественном образовании, это надо ли вот так вот подробно фундаментально учиться, вот в России эта практика еще осталась. Действительно, надо. Надо ходить на подготовительные курсы, надо ходить в художественную школу, чтобы потом переместиться уже в институт.
Арсений Жиляев: Ну, я могу сказать про Институт проблем современного искусства, в принципе долгое время это оставался единственный вуз, единственная инициатива в России, еще был в Санкт-Петербурге вуз, но был по другой схеме организован, где люди могли учиться на современных художников. Но сейчас все это очень плавающее. Потому что живопись – это не единственные медиа, которые в искусстве существуют. Скорее, наоборот, долгое время оно было очень маргинальным и почти никто живописью не занимался. Сейчас начали ей заниматься где-то с нулевых. И поэтому очень много людей, которые учатся либо самостоятельно, видео или еще что-то, я преподаю в школе, например, в начальных классах, и мы снимаем видео на свои сотовые телефоны, предположим, критическое. И поэтому сложно сказать, нужно ли детям третьего класса 15 лет потратить на то, чтобы заниматься подготовкой к тому, чтобы поступить в вуз, в котором тебя научат таким руинированным каким-то основам социалистического реализма. Это вопрос. Кстати, безусловно, художественное образование в России – это гигантская проблема.
Тамара Ляленкова: То есть в России художник поставлен перед выбором: или он получает фундаментальное образование, или он не получает никакого, или какие-то частные уроки.
Арсений Жиляев: Что такое фундаментальное образование? Представляете, если б, например, у нас готовили операторов ЭВМ, программистов на винтажных компьютерах конца 80-х и говорили, что это настоящие компьютеры, мы должны их осваивать, потому что это фундаментальные, это реально большие машины, мощные и так далее? Вот это похоже на ситуацию с нашим художественным образованием. Не совсем понятно, в чем его фундаментальность, потому что это явно уже исчезающие остатки советского образования, которое в принципе, конечно, было очень неплохим, но оно тоже было в стагнации в силу определенных причин. Это канон социалистического реализма, мы тоже деградировали. То есть это не 20-е и не 30-е годы, когда действительно производилось новое искусство. Все равно оно фундаментально устарело, поэтому может называться фундаментальным. Впрочем, это достаточно странно. Это более безумно, нежели чем быть современным художником, на мой вкус. То есть это находиться в жутком контрасте с происходящим.
Тамара Ляленкова: То, что касается вашего обучения в Гетенборге, насколько вам было удобно и комфортно?
Арсений Жиляев: Там были такие экспериментальные группы. Наверное, одни из первых людей в России, которые вот таким образом получили образование. В этом году очень много студентов уехало, например, в Австрию, человек 10 российских художников начинающих поехало учиться в Венскую академию искусств, 3 человека поехало в Швецию, и сколько-то еще, наверное, которых я просто не знаю. То есть это достаточно серьезное число, потому что до того это были единицы.
Тамара Ляленкова: Вам надо было представить какие-то работы?
Арсений Жиляев: Да, естественно. Приезжали скауты, приезжали профессора, мы сдавали экзамены. В принципе, всегда это собеседование. То есть ты показываешь свое портфолио, ты показываешь свои проекты, то, над чем работаешь, рассказываешь, тебя спрашивают и просто оценивают твою серьезность, оригинальность и перспективность, насколько они могут быть полезны просто для твоего развития. Основные плюсы, которых в Москве нет, это то, что там даются мастерские. Так как другого искусства, кроме современного, во всем мире нет, только у нас есть современное и несовременное, другого искусства просто нигде нет, поэтому понятно, что если там готовят художников, то какой смысл готовить художников, которые действуют, например, в манере 15-го века? Это, наверное, интересно, но непонятно зачем. Естественно, поэтому даются мастерские, уроки, воркшопы, которые ты можешь свободно выбирать, потом должен набрать какое-то определенное количество баллов, дается экзамен в достаточно свободной манере. В финале ты пишешь эссе дипломное, какое-то исследование свое, потому что искусство сегодня, пожалуй, везде носит исследовательский характер. Это тоже одна из проблем, но такая, к которой в России еще даже близко не подошли. Потому что как раз таки западное современное искусство очень стало академическим, оно институционализировалось. Если в 60-е исследовательская практика художников была очень революционной, то сегодня каждого художника обязуют, чтобы он производил некий ресеч, то есть он должен что-то исследовать. Поэтому все искусство опосредованно. Есть там PHD, такие профессора от искусства, которые тоже нонсенс, ты – художник, но еще при этом какой-то доктор искусства. Не важно, в общем, ты пишешь это исследование и представляешь свой дипломный проект, представляешь свою персональную выставку, получаешь этот диплом, можешь с ним преподавать на Западе, можешь приехать в Россию и положить этот диплом на полку, потому что в принципе это никому не нужно.
Тамара Ляленкова: Это была образовательная история Арсения Жиляева. Разговор о том, нужен ли художнику диплом об образовании, мы продолжим после небольшого перерыва.
Во второй части программы мы продолжим обсуждать вопросы, где можно научиться современному искусству, нуждается ли талант в академической поддержке, и надо ли хранить традиции? Однако, начнем мы с истории, с реформ художественного образования в России – тех, что кардинально перестраивали систему преподавания. Рассказывает профессор кафедры живописи и композиции Московского художественного института имени Сурикова Сергей Гавриляченко.
Сергей Гавриляченко: Реформ-сломов было всего две. Ну, собственно, это реформа, будем так ее называть, хотя она была растянута примерно на 30-40 лет, 18-го века. Ведь неслучайно проект петровский не был реализован, потому что не было среды собственно. Можно было перестраивать армию, флот, экономику, но вот с культурой… Кто бы потреблял мужика с тараканом или девку венус? Нужно было 30 лет маргинализировать высочайшую иконописную традицию. Нужно было ее занизить сначала в сознании так называемых общественных элит, чтобы потом спокойно заняться. Но ведь надо понимать, что потребовалось примерно 100 лет, чтобы русская академическая школа обрела полноту голоса для выражения тех интуиций национальной жизни, национальной культуры. И именно к середине 19-го века мы уже могли говорить о том, что мы являемся полноценной частью классического академического образования. Собственно, именно открытие академии трех знатнейших художеств, сначала в Москве, а потом переведенной через год в Санкт-Петербург, это было как бы отмена всех предыдущих форм профессионального обучения, которые шли через Оружейную палату, Канцелярию астроведения и другие институции при Московском университете и так далее. К сожалению, один из самых интересных проектов 1812 года не был реализован с припиской «проект замечателен, но он нарушает изначальные установления академии». То есть все прекрасно понимали, что реформа – это не столь безобидное занятие, и что единожды установленное, начертанное, может быть, не столь спешно следует менять.
Наиболее, может быть, интересная для нас реформа 1893-1894 года. Почему она важна? Не только тем, что академия как институция была разделена на академическое собрание и высшее училище. Впервые жестко устроена вертикальная система подготовки уникальных художников, когда поколения должны были лечь в землю, чтобы родился один. Появляется все-таки эта передвижническая концепция о том, что нужно готовить весьма разнообразных мастеров. Возникла идея персональных мастерских с удовольствием от учеников-сателлитов. Но уже через 5-10 лет пошли очень острые реакции, в том числе и в профессиональном сообществе, что неплохо бы вернуться к столь до этого гонимому брюлловизму. И, видимо, такие же давления, как и в 18-м веке, могли путем последующих эволюций достаточно корректно менять и образовательную систему. И если бы не драматические события русской Смуты, крушения государственности, декрета 1918 года о резком и очень жестком изменении системы художественного образования.
Тамара Ляленкова: О реформах классического художественного образования в России рассказывал Сергей Гаврилеченко. Возможно, ли сохранить традиции 18-го века в современном учебном заведении? Об этом я спросила у ректора Санкт-Петербургской академии художеств Семена Михайловского.
Семен Михайловский: Я стараюсь в Академии сейчас в Петербурге, чтобы не было казенной обстановки. А Академия – это всегда было совмещение бюрократии и учебы, потому что она создавалась так. Она вообще создавалась Академия художеств изначально в Москве. Но французы захотели быть в Питере, потому что в Питере были заказы, и они хотели одновременно преподавать и получать заказы, строить, зарабатывать деньги. И это изначально такая как бы генетическая история – Академия, что в ней жили профессора в этом здании роскошном 18-го века со своими домочадцами. Все в одном здании было. И здесь же была Академия художеств как некая бюрократическая структура, двор покровительствовал всему этому, и было училище, где дети учились и хотели стать профессорами для того, чтобы потом получить заказы. А сейчас что? Все остановилось. Вот эта история она как бы закончилась. Но мы на этом основании просто должны построить гуманную систему человеческую просто. То, что такие школы отсутствуют, ну, во Флоренции вот есть, но она американская школа во Флоренции. Американцы открыли школу, они поняли, что это востребовано, что в Италии и нужно учить классическому искусству. Вот у них очень успешная школа. Но она такая немножко суховатая, сухость есть. А у нас излишняя декоративность. Много академий я видел. Вот это действительно исчезающая такая, уходящая натура. В буквальном смысле натура и в действительности. И поэтому ты становишься как бы редкой птицей. Мы должны просто быть более чувствительными к тому, что происходит вокруг, при этом сохраняя стержень такой. Причем, что удивительным образом мы прошли все эти циклы и оказались в том мире, где таких школ, где учат писать, рисовать, изучать натуру, заниматься анатомией и так далее, не осталось. И так удивительно вышло, что мы действительно уникальны в этом смысле. Поэтому востребованы. Поэтому у нас иностранцев довольно много, 150 человек. У нас очень много китайских студентов. Как-то удивительным образом раскрыли вот этот коридор на Восток.
Тамара Ляленкова: Кстати, а вот это такой интересный момент, зрение, у них глаз другой?
Семен Михайловский: Для них удивительна просто масляная живопись. Они же в основном учатся на живописи. Но сейчас стали уже и архитектурой заниматься, и графикой, скульптурой. Для них это удивительно. У них же свои традиции. Для них масляная живопись удивительна. Поэтому они хотят ее освоить. Вот у них есть такое желание. Если они что-то не знают, они осваивают вот эти новые территории. При этом у нас есть студенты из Франции, Германии, Голландии, американцы есть, из Южной Африки есть, немножко, но есть. Они приезжают учиться, они платят вполне приличные деньги для того, чтобы получить классическое образование. Моя задача – классическое, значит оно будет чисто классическим. Как-то его кристаллизовать, чтобы человек понимал, почему он этим занимается, зачем ему это надо. И вот эти умения, профессионализм, я уверен, что они востребованы.
Тамара Ляленкова: Вообще, можно ли научить творчеству?
Семен Михайловский: Ну, это все зависит от природных способностей человека. И если у него есть талант, господь Бог ему дал вот это, и он этим занимается, и второе, что у него есть преподаватель, который ему дает чувство искусства, пробуждает в нем то, что заложено в нем Богом, то, что есть в его природе. В чем отличие, как я понимаю, нашей школы от европейской, многих университетов, академий, где я был? Они раскрывают индивидуальные творческие способности студента, мы это ставим не во главу угла. То есть получается, и там есть свои бреши, и у нас есть проблемы. И вот мы не можем найти эту точку соединения. Потом мы сохранили вот это мастерство, может быть, чисто ремесленное, когда мы говорим о рисунке. И кроме всего прочего, если человек талантливый, он и будет талантливым. Мы создаем для человека условия, возможности для того, чтобы он рисовал, чтобы у него был педагог, чтобы у него была натура, чтобы у него были условия, хороший свет. И люди, которые умеют рисовать, вот они преподают. У меня же проблема в том, что огромный вуз, в нем огромное количество преподавателей, самых разных, вы даже не можете себе представить, насколько разных и в то же время похожих, и молодежь. Молодежь, которая приходит сейчас, она все-таки уже другая. Получается разрыв вот этот, потому что чтобы стать профессором Академии художеств, он к 60 годам становится профессором. То есть очень медленно происходит карьера преподавателя.
Тамара Ляленкова: Как вы с этим справляетесь, потому что в России действительно это проблема? Есть вузы, которые свободно себя чувствуют, приглашенная профессура. Вам же приходится тяжелее, на вас оковы традиции. И должен ли это быть заслуженный художник или это талантливый педагог?
Семен Михайловский: В известном смысле, сейчас все более-менее либерально. Но тем не менее, если ты декан, ты должен быть доцентом, какие-то ограничения. И получается, что выбираешь из того, что есть. Ты открываешь штатный формуляр, ты видишь, ты не можешь взять просто человека, сказать: «Ты талантливый, давай иди к нам», потому что здесь есть иерархия. Представьте, преодолеть эту иерархию, человек, чтобы перешагнул с такой ступени на другую. А у нас что в учебных заведениях? Ассистент 5 лет, потом старший преподаватель – еще 5 лет, доцент – еще 5 лет, а потом через 15 лет ты уже вжился в эту систему, тебе в ней комфортно, и ты ползешь уже по-пластунски. И уже навыки у тебя административной деятельности, ты лишаешься свежести ощущений, вообще скучновато все становится тебе самому. Ты столько сил на карьеру свою положил, поэтому здесь есть такой момент, что я не могу изменить эту систему в один день. Пока я пытаюсь разобраться вообще, как она формировалась, и что это на самом деле такое.
Тамара Ляленкова: Но, с другой стороны, от личности тоже никуда не уйдешь. Если мы говорим о творческих личностях, то как-то традиционно считается, что они – люди сложные. А если они еще и преподают и профессора, то это вдвойне, наверное, трудно.
Семен Михайловский: Я считаю, что образование – это системный такой вопрос, то есть ты должен понимать, как строится вот эта система образования, с чего начинается, чем заканчивается, с чего мы начинаем и каких результатов мы хотим добиться, и как студенты совершенствуются с каждым годом. Я учился в Академии художеств, я преподавал там и сейчас преподаю. Мне все время говорят: от простого к сложному. Я говорю: «А что от простого? Это простые геометрические фигуры, а сложное – это обстановка и композиция». Но мы же не знаем, может быть, самое сложное – это самое простое. То есть есть какие-то штампы такие, которые приходится сейчас пытаться, разговаривая с людьми старшего поколения, патриархами школы, попытаться понять, что они называют простым, даже терминологически хотя бы разобраться во всех этих понятиях. Я сейчас занимаюсь такой аналитикой. А аналитика очень важна, потому что разрушить легко, сказать, давайте сделаем инновационную академию, здесь у нас будет компьютерный класс, новые медиа введем. Это исчезнет, мы станем тогда провинциальной среднеевропейской художественной школой. Мы потеряем уникальность, особость.
Тамара Ляленкова: Это был ректор Санкт-Петербургской Академии художеств Семен Михайловский. Подробнее о том, как учатся старому и новому искусствам, мы поговорим после зарубежных новостей.
Диктор: Изучение русского языка перестало быть обязательным для грузинских школьников. Вакантное место занял английский. Цель изменения государственной образовательной программы – научить каждого гражданина Грузии от 5 до 16 лет свободно говорить на английском языке. Русский язык теперь изучается на факультативной основе.
Школы округа Лоормерион, штат Пенсильвания, выплатят своим бывшим ученикам около 610 тысяч долларов в качестве компенсации за несанкционированную слежку. В 2008 году школы округа раздали ученикам ноутбуки для проведения дистанционных занятий, однако не предупредили учащихся о том, что на персональных компьютерах запущена программа, делающая фото на веб-камеру. Всего в арсенале школ насчитывается около 60 тысяч подобных снимков.
В Афинах ученики музыкальных школ и их родители перекрыли площадь перед зданием парламента, требуя решить проблему нехватки педагогов и закупить необходимые учебники, которые должны выдаваться ученикам бесплатно.
Руководство индийского концерна «Тата групп» выделило Гарвардской школе бизнеса 50 млн. долларов. За столетнюю историю учебного заведения это крупнейшее пожертвование, полученное от иностранного инвестора. Средства будут потрачены на строительство новых учебных корпусов. Решение концерна объясняется тем, что председатель совета директоров Ротан Тата является выпускником бизнес-школы.
Тамара Ляленкова: Это были зарубежные новости образования. Историю реформ художественного образования в России продолжает профессор Московского академического художественного института имени Сурикова Сергей Гавриляченко.
Сергей Гавриляченко: Совершенно очевидная аллюзия в сегодняшний день. Когда совершенно очевидно на словах было сказано, что сложно предоставить свободу всем современным направлениям и предоставить им возможность транслировать свои идеи в образовательное пространство. Причем ярко выступил в свое время именно Алексей Константинович Коровин. Может быть, в силу этого ему довольно быстро пришлось эмигрировать. Во втором Худомасе, созданном на базе нашего родного Московского училища живописи и зодчества, было создано 24 мастерских профессоров-руководителей. Идея сейчас возвращения к свободным художественным мастерским она реинкарнации переживает. Достаточно сказать, что были все направления представлены. К Архипову, несомненному консерватору, записалось 88 учеников, к Машкову – 78, к Малетину – 70, к Татлину- 8, к Малевичу – 4. В Петрограде к Кордовскому – 83, к Татлину – 2, а к члену Наркомпроса Альтману – 0. И неслучайно буквально через короткое время главк Изо Наркомпроса Штернберг пишет в Совет народных комиссаров письмо с предложением вслед за кораблем философов выслать и корабль старых художников. Нелюбин вспоминает о тоталитарном давлении современного искусства и грандиозном разрушении, особенно прошедшем по крупнейшим учебным заведениям, таким как Пензенское, Московское училища. Но тем не менее, что принес этот советский период, худемасовский? Он создал мощнейший курс пропедифтический, который объединил художественную практику с наукой, что весьма легко и достаточно безболезненно, когда магма остыла до состояния пепла, было инкорпорировано в образовательные системы художественно-промышленного образования. Этот период вычленил и графику в отдельный вид искусства. Почему я говорю? Вот сейчас все социологи фиксируют новое средневековье. И сейчас не просто как бы разрушается единственная вертикаль устроенная, создаются самые разные, иногда паллиативные, иногда остро программные учебные заведения. Неслучайно Академия Ильи Сергеевича Глазунова отказывается признавать графику как вид искусства/ Сергей Николаевич Андрияка, создавая свою образовательную высшую школу, задумывает какие-то иные образовательные проекты. И тогда встает вопрос о единственной ценности, это нормирующем значении академического классического образования.
Что еще мы унаследовали от великого советского периода? Наиболее интересный в моем понимании и мало исследованный это послевоенный период, это создание Академии художеств СССР и три сессии – вторая, четвертая и восьмая, которые занялись структурированием высшего художественного образования в России. Вот если читать выступления Александра Михайловича Герасимова, если читать выступления других крупнейших художников-живописцев того времени, которые начинали, по крайней мере, кто знает творчество Герасимова, знает, насколько он был французист, будучи учеником училища живописи Осипова, может быть, случайно не попал под это изгнание авангардистов. Это же касалось Игоря Эммунаиловича Грабаря, который испытал мощнейшие сомнения в достоинствах академического образования и поэтому побывал и в школах Олаша, Ашбы, Колоросин, Жюльена, по крайней мере, смотрел и знал, в каких-то даже учился. И когда им нужно было восстанавливать грандиозную в масштабах страны систему, они выбрали именно систему классического научения. Но при этом воссоздали не некий отдельный период в истории академической школы, они создали некое синтетичное. Если 30-й год отменил воспитательные классы указом государя императора Николая Первого, то они возродили идею воспитательных классов, создав две великие школы при Ленинградском и Московском институтах, нынешний лицей Российской академии художеств. Они сохранили системы базовых классов. Я напомню, что Репин пришел в реформируемую академию со словами, что не надо учить рисунку и живописи, для этого существуют провинциальные школы. Надо заниматься только композицией. Я помню, когда пришел Николай Иванович Андронов в институт, сказал: «Зачем, какой рисунок? Только композиция». Правда, в итоге у него больше всего рисовали, когда он почувствовал, что учить надо чему-то конкретному. Илье Ефимовичу не удалось. Просто запланированный один базовый год постепенно разрастался до двух, а в итоге до трех лет. Поэтому воссоздав эту систему, воссоздали три базовых курса на разных факультетах, графика – в четыре и сохранили персонализацию или специализацию, как угодно, персональных мастерских, начиная с четвертого курса. То есть это был некий синтез академических идей. Конечно, мы переживаем отнюдь не первое и, видимо, не последнюю реформу в систему классического художественного образования, я подчеркиваю, современного классического художественного образования. Современность – это кажется, что это слово проиграно. Запад в этом смысле более честный, когда он говорит «контэмпорэри арт», он имеет в виду сиюминутное, а не современное, если так переводить одну из транскрипций. Но Россия – страна словоцентричная, и мы панически боимся потери современности. Поэтому, когда мы говорим классическая музыка – там все понятно. Это требуется фундаментальное образование, как минимум, оркестровое филармоническое исполнение, как минимум, многотрудность. Если мы будем отстаивать понятие «современная классическая школа», применительно и к живописи, все станет понятно. Это академическое полноценное образование, это многотрудная форма большой картины и, и. и, и…
Тамара Ляленкова: Похоже, профессор Гавриляченко прав. Пользуясь методиками классического образования, научить современному искусству нельзя. А как можно, я попросила рассказать художника Арсения Жиляева.
Арсений Жиляев: Много китайских студентов любит учиться в наших вузах. И китайцам удалось свою систему образования художественную, которая тоже была заточена под каноны социалистического реализма, им удалось ее очень грамотно апгрейдить, и в итоге случилась так называемая китайская волна, когда в мире просто стало возникать гигантское количество китайских художников. Но совершенно очевидно, что если в России появятся тысячи и тысячи живописцев, которые начнут клепать современное искусство, как это сделали китайцы, мне будет очень грустно. Я думаю, что каждый художник – это очень сложная, всегда индивидуальная судьба, и выделить какой-то оптимальный формат его образования очень и очень сложно. Лучше художнику заниматься самообразованием, потому что в нем много разных образований. Я в частности, имел опыт в сквоте так называемом, в свободном каком-то общении художников, которые сами делятся своими навыками, знаниями. Я родился в Воронеже, имею отношение к региональному искусству, в частности, мои товарищи просто создали свой институт свободный, с открытым посещением, где в принципе может читать каждый желающий, но есть какой-то набор лекторов, которые просто безвозмездно занимаются просветительской деятельностью в сфере современного искусства. Гигантское количество людей ходит на эти лекции, по 100-150 человек, что для Москвы, думаю, большая редкость. И все это бесплатно, потому что я думаю, что образование должно быть бесплатным. Как показывает практика и история, что люди, которые прошли реально это все и осознали изнутри, проговорили все эти проблемы, гораздо лучше разбираются, нежели те люди, которые получили их как бы в упакованном виде. Поэтому, безусловно, наверное, лучше фундаментальное образование. Но вот формат этого фундаментального образования сегодня может быть очень гибкий. Прошлый год – это был год кризисный. И это вылилось в гигантское количество квартирных выставок, то есть вне институций, и в гигантское количество «круглых столов». Все стали звать интеллектуалов, о чем-то рассказывать, и гигантское количество лекций. Это был очень мощный рывок. И в принципе образование, и мобильные лекции стали модным. Если раньше модным был де лайв стайл, теперь стало модным производить себя. Тоже тут есть свои плюсы и минусы, но факт остается фактом. Образовываться стало модным и важным. Люди поняли, что вкладывать в себя – это очень правильно и хорошо.
Тамара Ляленкова: Есть такое понятие как творческие вузы. И у этих вузов возникает понимание собственной исключительности и соответственно каких-то правил, которые для них должны быть особенными. С другой стороны, можно ли научить творчеству и каким образом?
Арсений Жиляев: Я, так сложилось, что преподаю в школе. Какое-то время назад работа в школе меня просто выручила, потому что абсолютно не было средств к существованию. Потому что художник – это такой прикаритетный труженик, у которого иногда есть какие-то финансы, иногда их абсолютно нет. И если подумать, зачем становиться художником, и зачем люди идут учиться – это большой вопрос. В школе, это были начальные классы, я преподавал там изо и художественный труд. Я так условно себе придумал некую программу, в которой задача ставилась просто пытаться дать ребенку максимальную возможность для сохранения и развития его творческого импульса, как раз без жесткого канона. Дети, пока у них сознание еще не зашорено, совершенно потрясающие вещи делают, гораздо лучше, чем взрослые художники. Можно только позавидовать. Мы, положим, делали футуристическую архитектуру, и там куча ярчайших каких-то открытий и технологических решений возникает, до которых взрослый архитектор, может быть, и додумался, но с большим трудом. Дети делают это абсолютно непосредственно, легко и просто. И я думаю, что можно, наверное, развивать этот творческий импульс, заинтересовывая человека. Но если говорить о современном искусстве, то этого творческого импульса скорее всего будет недостаточно, потому что это все-таки сложная деятельность, которая сегодня предполагает, помимо навыков творческого мышления, определенное видение мира и определенную готовность действовать внутри каких-то проблемных полей. Потому что если ты будешь просто действовать вне всего, то это скорее всего не будет являться современным искусством. Это как философия. Был такой критерий: если вы изобрели какую-то теорию, концепцию и думаете, что она суперуникальная, она только ваша, и вы не можете найти ни одного предшественника, это скорее всего вы изобрели чушь. Если вы что-то действительно оригинальное и новое произвели, то вы обязательно попали в какую-то проблемную зону, и у вас есть, от чего отталкиваться. То же самое и с современным искусством. И как раз здесь то и нужно образование, которое просто дает взгляд, дает возможность человеку свободно себя чувствовать внутри этого всего.
Тамара Ляленкова: А, с другой стороны, вопреки – оно лучше получается, чем когда есть условия благоприятные.
Арсений Жиляев: Может быть, через 100 лет вопреки что-нибудь у нас тоже произойдет, я надеюсь, революция в крестьянской стране. И поколения художников, которые сегодня существуют, вне образования, сейчас очень мало людей в этом промежутке, которые с художественным образованием высшим. Туда пошли гуманитарии, например, как я, или пошли еще из смежных образований. И это очень сильно повлияло на интеллектуализацию искусства, оно стало сложнее, в него стали проникать другие проблемы. Сегодня как раз ситуация, когда от противного просто произошло то, что, казалось бы, не должно было произойти. То есть отсутствие образования, если бы было образование, у нас бы сейчас шпалерный разрез, висели студенты из наших живописных вузов. На Московской биеннале, по-моему, побили все рекорды. Там несколько миллионов посетителей было за полтора месяца. Я не уверен, что наши галереи академические на Кузнецком мосту или еще где-то могут похвастаться таким посещением.
Тамара Ляленкова: Да, собственно говоря, те, кто специально, они в основном как-то прикладно устраивают.
Арсений Жиляев: Это правда. То есть после пяти лет, когда тебя обучают каким-то очень жестким канонам живописи, очень сложно, единицы есть людей, которые выходят и занимаются искусством, просто единицы. Прирост от академических вузов просто минимальный. И те людей, которые занимаются, это такие герои, которые просто предали все, пошли через себя, со всеми поругались.
Тамара Ляленкова: Постарались забыть то, чему их учили.
Арсений Жиляев: Да, а это крайне сложно. То есть круто, когда у человека есть навыки, круто, когда он с ними может бороться. Но это надо обладать очень большой волей. То есть опять же ситуация, когда от противного может быть хорошо, но это должна быть железная воля.
Тамара Ляленкова: Так получается, что быть художником, независимо от образования, в России по-прежнему трудно. С другой стороны, здесь сохранилось преподавание академических, можно сказать, старинных навыков, и в то же время сформировалось поколение интеллектуальных художников, не отягощенных традицией. Об этом в «Классном часе» Свободы сегодня рассказывали художник Арсений Жиляев, ректор Санкт-Петербургского института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина Семен Михайловский, профессор Московского художественного института имени В.И. Сурикова Сергей Гавриляченко и вице-президент Российской академии художеств Лев Шепелев.
