Владимир Мартынов. Время Алисы. – М.: Издательский дом "Классика-ХХI", 2010.
"Я думаю, - писал полвека назад Борис Пастернак одной своей корреспондентке, - несмотря на привычность всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и что мы продолжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоялось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Освободилось безмерно большое, покамест пустое и незанятое место для нового и ещё небывалого..."
Это и есть главная тема музыканта и мыслителя-одиночки Владимира Мартынова, взявшего слова Пастернака эпиграфом к своей новой книге. Собственно, это - единственная его тема, о чём бы он ни писал, словами ли, музыкальными ли звуками: конец целого цивилизационного, антропологического состояния, начавшегося в Европе в эпоху Ренессанса и совершенно изжившего себя уже к середине ХХ века. Необходимость его преодоления - и готовности к следующей эпохе, насколько к ней вообще возможно быть готовыми. Нова же она будет настолько, что мы, люди, сформированные предшествующей эпохой, способны сейчас говорить о ней разве что апофатически - предполагая, чего в ней точно не будет. Не будет в ней, по всей вероятности, главенства индивидуума и подчиняющего себе мир, конструктивного, проективного, эгоцентричного и самоуверенного ratio. Может быть, в ней вообще не будет культуры в сегодняшнем её понимании. А весьма возможно, не будет и самого - известного нам сегодня - человека.
Всё это Мартынов проговаривает, обосновывает, уточняет в своих книгах - и чувствует себя непонятым.
Коллеги-композиторы раздражаются: по собственному признанию Мартынова, он не находит понимания даже у (музыкальных) единомышленников. Журналисты, не без поверхностной парадоксальности, называют его "композитором, похоронившим эпоху композиторов". Да, в одной из своих книг - "Конец времени композиторов" - он и впрямь с ней расправился, показав, почему композиторское, индивидуальное творчество упёрлось в свои пределы и что за этими пределами может оказаться. То же он проделал в отношении литературы, живописи, культуры вообще...
Новая книга - о преодолении слова как ведущего принципа культуры. Нет, шире - как человекообразующего начала. О возвращении - на новом уровне - к той коренной дословесности и беспредметности, из которой некогда вышли наши первобытные предки.
Разумеется, всё это - не о "конце культуры", но о природе и возможностях человека. Знакомые нам культурные формы, полагает Мартынов, - только частный случай этих возможностей, они могут быть преодолены - как и сам сегодняшний человек, который тоже - лишь частный (и не самый перспективный) случай самого себя.
"Время Алисы" - реальная работа по освобождению человека от ограничений, налагаемых словом. По меньшей мере, введение в такую работу, которую сам Мартынов уже начал. Вернее, продолжил - начал её, считает автор, ещё Хлебников. Слово перестаёт быть зеркалом, в которое человек привык смотреться: подобно кэрроловской Алисе, мы должны теперь пройти сквозь это зеркало - и освоиться в ещё небывалом, неведомом для нас Засловье, Зазеркалье.
Текст, давший название книге, возник как предисловие к "Последним восьми книгам", написанным ещё в 90-е: "текстовой последовательности, в которой вербальное смыслообразование сменяется визуальным", а "последовательность слов превращается в подобие <...> архаичного орнамента": "чистого порядка", как, вслед за Хармсом, его называет автор.
"Время Алисы" можно - и не без оснований - прочитать и как духовную автобиографию, как обоснование автором своей культурной позиции через обращение к её корням - детским, дословесным, почти-докультурным. Да, там очень много личного, даже интимного: детское восприятие запахов, пятен на стене, вросшего глубоко в структуру личности, как всё изначальное, вида из окна, звуковой оболочки слов и графической - нот, ещё до знания нотной грамоты... Но по существу это никакая не исповедь, а повествование об универсальных основах человеческого восприятия мира. Об антропологических константах.
А ещё это - о принципах, по которым мир устроен. "Последние" же восемь книг - наглядная демонстрация этих принципов.
В каждой - 64 части: так воспроизводится структура Книги Перемен, которую Мартынов считает матрицей мироздания вообще.
Это - не литература, не философия. Это (как, собственно, и мартыновская музыка, только на другом материале) - практическая метафизика: руководство к тому, как "разучиться говорить и научиться молчать". Путеводитель. Шаг за шагом, слой за слоем Мартынов снимает слово с бессловесного ядра бытия, пока наконец не оставляет читателя наедине с молчанием: "Книга неба", последняя из восьми, задуманная как жест, аналогичный "Чёрному квадрату" Малевича, "Фонтану" Дюшана, "4'33" " Кейджа - состоит сплошь из точек. Проделавший этот путь вслед за автором продвигается таким образом к чистому мирообразующему порядку: от слова - к его доречевым корням, от вербума - к (дословесному) Логосу.
"Я думаю, - писал полвека назад Борис Пастернак одной своей корреспондентке, - несмотря на привычность всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и что мы продолжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоялось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Освободилось безмерно большое, покамест пустое и незанятое место для нового и ещё небывалого..."
Это и есть главная тема музыканта и мыслителя-одиночки Владимира Мартынова, взявшего слова Пастернака эпиграфом к своей новой книге. Собственно, это - единственная его тема, о чём бы он ни писал, словами ли, музыкальными ли звуками: конец целого цивилизационного, антропологического состояния, начавшегося в Европе в эпоху Ренессанса и совершенно изжившего себя уже к середине ХХ века. Необходимость его преодоления - и готовности к следующей эпохе, насколько к ней вообще возможно быть готовыми. Нова же она будет настолько, что мы, люди, сформированные предшествующей эпохой, способны сейчас говорить о ней разве что апофатически - предполагая, чего в ней точно не будет. Не будет в ней, по всей вероятности, главенства индивидуума и подчиняющего себе мир, конструктивного, проективного, эгоцентричного и самоуверенного ratio. Может быть, в ней вообще не будет культуры в сегодняшнем её понимании. А весьма возможно, не будет и самого - известного нам сегодня - человека.
Всё это Мартынов проговаривает, обосновывает, уточняет в своих книгах - и чувствует себя непонятым.
Коллеги-композиторы раздражаются: по собственному признанию Мартынова, он не находит понимания даже у (музыкальных) единомышленников. Журналисты, не без поверхностной парадоксальности, называют его "композитором, похоронившим эпоху композиторов". Да, в одной из своих книг - "Конец времени композиторов" - он и впрямь с ней расправился, показав, почему композиторское, индивидуальное творчество упёрлось в свои пределы и что за этими пределами может оказаться. То же он проделал в отношении литературы, живописи, культуры вообще...
Новая книга - о преодолении слова как ведущего принципа культуры. Нет, шире - как человекообразующего начала. О возвращении - на новом уровне - к той коренной дословесности и беспредметности, из которой некогда вышли наши первобытные предки.
Разумеется, всё это - не о "конце культуры", но о природе и возможностях человека. Знакомые нам культурные формы, полагает Мартынов, - только частный случай этих возможностей, они могут быть преодолены - как и сам сегодняшний человек, который тоже - лишь частный (и не самый перспективный) случай самого себя.
"Время Алисы" - реальная работа по освобождению человека от ограничений, налагаемых словом. По меньшей мере, введение в такую работу, которую сам Мартынов уже начал. Вернее, продолжил - начал её, считает автор, ещё Хлебников. Слово перестаёт быть зеркалом, в которое человек привык смотреться: подобно кэрроловской Алисе, мы должны теперь пройти сквозь это зеркало - и освоиться в ещё небывалом, неведомом для нас Засловье, Зазеркалье.
Текст, давший название книге, возник как предисловие к "Последним восьми книгам", написанным ещё в 90-е: "текстовой последовательности, в которой вербальное смыслообразование сменяется визуальным", а "последовательность слов превращается в подобие <...> архаичного орнамента": "чистого порядка", как, вслед за Хармсом, его называет автор.
"Время Алисы" можно - и не без оснований - прочитать и как духовную автобиографию, как обоснование автором своей культурной позиции через обращение к её корням - детским, дословесным, почти-докультурным. Да, там очень много личного, даже интимного: детское восприятие запахов, пятен на стене, вросшего глубоко в структуру личности, как всё изначальное, вида из окна, звуковой оболочки слов и графической - нот, ещё до знания нотной грамоты... Но по существу это никакая не исповедь, а повествование об универсальных основах человеческого восприятия мира. Об антропологических константах.
А ещё это - о принципах, по которым мир устроен. "Последние" же восемь книг - наглядная демонстрация этих принципов.
В каждой - 64 части: так воспроизводится структура Книги Перемен, которую Мартынов считает матрицей мироздания вообще.
Это - не литература, не философия. Это (как, собственно, и мартыновская музыка, только на другом материале) - практическая метафизика: руководство к тому, как "разучиться говорить и научиться молчать". Путеводитель. Шаг за шагом, слой за слоем Мартынов снимает слово с бессловесного ядра бытия, пока наконец не оставляет читателя наедине с молчанием: "Книга неба", последняя из восьми, задуманная как жест, аналогичный "Чёрному квадрату" Малевича, "Фонтану" Дюшана, "4'33" " Кейджа - состоит сплошь из точек. Проделавший этот путь вслед за автором продвигается таким образом к чистому мирообразующему порядку: от слова - к его доречевым корням, от вербума - к (дословесному) Логосу.
