Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре - на два голоса. Мой собеседник в московской студии — Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Сегодня в программе:

Памяти режиссера Артура Пенна – эссе Бориса Парамонова,
Книга русского каприйца Алексея Лозина-Лозинского в итальянском переводе,
Культурная панорама и новые музыкальные записи. Записи, надеюсь, осенние, Андрей?

Андрей Гаврилов: Записи абсолютно всепогодные, поскольку мы будем слушать джазовую классику в исполнении Санкт- Петербургского Биг-Бэнда под руководством Сергея Гусятинского.

Иван Толстой: Что, Андрей у вас интересного?

Андрей Гаврилов: По-моему, основное событие этого времени, по крайней мере, в Москве, это 4 -я выставка работ номинантов премии Кандинского, одной из крупнейших российских премий в области современного искусства. Я с изумлением вдруг понял, что эта всего лишь навсего 4-я выставка, выставка Кандинского, как ее называют, настолько уже вошла в культурную плоть столицы и, думаю, всей России, и уже настолько немыслима осень без этой интереснейшей выставки, интереснейшей премии.
Надо сказать, что автор экспозиции и дизайна выставки этого года - Андрей Ерофеев, о котором мы, да и не только мы, и все средства массовой информации весь прошлый год говорили очень много в связи с затеянным против него и против Юрия Самодурова судебным процессом. Не буду напоминать: кому интересно, может в интернете все прочесть. Я рад, что Андрей Ерофеев, в итоге, не остался в стороне от творческого процесса, что у него есть силы, желание, энергия, воля продолжать делать то, что он делает. И вот эта выставка, автором экспозиции и дизайна которой он стал, на мой взгляд, прекрасна и интересна.
Я придумал себе очень интересное и полностью меня удовлетворяющее амплуа, Иван. Вы знаете, куча искусствоведов, куча историков искусства, теоретиков искусства ходят на выставки, подобные выставке Кандинского или вот недавно завершившейся ''Арт Москва'', видят тенденции, видят то, чего не видят простые люди и, конечно, об этом пишут, пишут, пишут, и правильно, это их хлеб, это их работа. Но как приятно прийти с незамутненным глазом, зная только то, что знает обычный человек, который интересуется искусством, который смотрит, читает, но не всегда уводим в сторону каким-то подводными течениями, которые известны только супер-профессионалам.
Я не знаю, кто станет лауреатом в этом году, и я не один, никто не знает, мы об этом узнаем много позже, когда выставка завершится, а завершается она 13 октября, и только после этого, и то не сразу, будут объявлены лауреаты, поэтому можно смело гулять по ней и смотреть, что понравилось, что поразило, что привлекло внимание.
Хочу сразу сказать, что из всей выставки я могу выделить работу Ирины Штейнберг – "Сутки". Работа проста как не знаю что, но именно эта простота неожиданно бьет по чувствам, заставляет как-то оглянуться и почувствовать время так, как ты не чувствовал его никогда. На полу огромного зала выложены фотографии цифровых часов, каждая следующая фотография отличается от предыдущей на одну минуту. И так - сутки. Можно двигаться по ряду перовому, второму, третьему, можно представлять себе как время убыстряется, замедляется - ты проживаешь сутки хочешь за минуту, хочешь за десять минут, вряд ли кто-то будет проживать сутки за сутки. Но, тем не менее, вот так визуально представить время, это, по-моему, очень здорово.

Иван Толстой: А помните, Андрей, календарь Вагрича Бахчаняна, изданный в одном томе. Бахчанян, обрастающий всевозможной шерстью от макушки до бороды в течение одного года. И каждый раз у него только меняется табличка с числом на его арестантской одежде?

Андрей Гаврилов: Да, да, помню. Нельзя, конечно, не отметить проект Виктории Ломаско и Антона Николаева из серии ''Таганское правосудие''. Это серия зарисовок, иногда немножко в шаржированном виде, иногда достаточно четкое и точное портретное сходство участников ''Таганского процесса'' (того самого процесса над Ерофеевым и Самодуровым), и вот только фразы, вставленные в уста героев, как пузыри в уста героев в комиксах, вот только эти фразы документированно точны - они взяты из протоколов заседаний суда. И вот - цикл этих черно-белых зарисовок. Мы все следили за этим процессом, те, кому он был интересен, но почему-то, когда ты идешь вдоль этих полотен и смотришь на эти лица и читаешь эти фразы, все то, что тебя или возмущало, радовало в этом процессе, вдохновляло или, наоборот, повергало в страшный пессимизм, вдруг все неожиданно возвращается. Может быть, потому, что очень четко и хорошо выбраны те моменты, которые представлены на этих картинах.
Недалеко от проекта ''Таганское правосудие'' висит очень забавный проект Григория Ющенко ''Волшебная психоделическая милиция''. Что-то среднее между комиксами ужасов, фильмами о зомби и вампирах и творчеством Митьков. Показаны будни нашей милиции именно с точки зрения какого-то потустороннего мира. ''Дорога'' Александра Бродского как всегда выполнена мастерки.
Что еще можно говорить - любой его проект вызывает очень пристальное внимание и, по-моему, абсолютно заслуженно. Он может нравиться или не нравиться, как нравились или не нравились его предыдущие проекты на выставках в музеях, но то, что это всегда интересно, это уже бесспорно.
Наибольшим зрительским интересом пользуется фантастический масштабный и какой-то совершенно умопомрачительный проект группы ''AES+F'' под названием "Пир Тримальхиона". Хочу напомнить, что еще в апреле до нас дошли отголоски скандала, когда в Голландии (если не ошибаюсь, в Роттердаме - город могу путать) на здании музея висел огромный плакат, рекламирующий этот проект группы ''AES+F'', плакат размерами 30 на 11 метров, так вот, когда рабочие его снимали, чтобы заменить другим плакатом, уже другого действия, вдруг выяснилось, что пока они вешали другой плакат, оригинальный плакат группы ''AES+F'' исчез. Как может исчезнуть плакат 30 на 11 метров и бог знает сколько он весит, в общем, совершенно непонятно.

Иван Толстой: А вы не знаете, как грабитель выглядел.

Андрей Гаврилов: Вот когда эта история прилетала, стало интересно, что это за проект "Пир Тримальхиона". И вот сейчас его можно было посмотреть. Я не засекал время, это примерно минут тридцать, может, чуть больше или чуть меньше 9-и, по-моему, канальное видео, хотя нам показывали вариант для трех экранов, фантастически красивое, замечательно сделанное, техническое совершенство на сегодняшний день такое, ну просто можно только снять шляпу. Проект безумно дорогой. Когда я подошел к представителям творческого коллектива или представителям галереи и спросил, сколько же стоит такой проект, в первую секунду меня поняли неправильно и сказали, что, если захотите, вы можете купить или версию с трехканальным видео или версию с девятиканальным видео и назвали мне сумму в несколько сот тысяч евро. Это, собственно, и есть стоимость арт-объекта как произведения искусства. Это не производственные затраты и не копия на DVD, которую вы можете смотреть, где угодно - хоть на экране ноутбука, сидя в поезде. Вы покупаете именно арт-объект, авторскую копию видео, фото, компьютерного монтажа (я не знаю, как правильно этот проект можно назвать). То, что оторваться от него временами просто невозможно, это видно по тому, как, затаив дыхание, сидит или стоит у стенки, потому что мест не очень много, зрительный зал. Насколько все то, что в него вложено, продумано или оправдано эстетически или сценарно, это уж пускай каждый решает для себя. В двух словах это история о том ("Пир Тримальхиона", история этого пиршества дошла до нас от Петрония), как этот пир разыгран по-новому, в новых обстоятельствах постояльцами и обслуживающим персоналом пятизвездочного люкс-отеля. Говорить о нем бесполезно, как я уже говорил, настолько он красив, его нужно обязательно смотреть при первой же возможности. Кто еще в Москве до завершения выставки Кандинского, идите и смотрите, те, кто будет видеть его в своих городах, бегите, смотрите. Я думаю, что это стоит того, чтобы обязательно с ним познакомиться. Тем более, что никакой альбом, никакие картины, никакие фотографии, которые висят в соседних залах, не передают и десятой части того, что вы можете увидеть или услышать, если попадете в зрительный зал. Я не знаю, будет ли это премия, как проект года, я не знаю, настолько оправданы все те усилия, которые были вложены, но то, что это что-то ошеломляющее, это абсолютно верно.

Иван Толстой: Андрей, я не уверен, что услышал, где проходит эта выставка. По традиции - в Центральном Доме Художника или где-то еще? Может быть, кто-то из наших слушателей тоже не совсем расслышал, напомните, на пожалуйста.

Андрей Гаврилов: Да, я прошу прощения, я не сказал. Когда неделю назад мы говорили о премии ''Арт Москва'', я сказал, что она проходит в том же здании, где и выставка номинантов на премию Кандинского. Вы правы, это ЦДХ, третий этаж, самый верхний. И обязательно туда нужно идти. И то, что я кого-то не не назвал из участников, это не потому, что это плохо или мне не понравилось, я мог не все видеть и, разумеется, обо всем богатстве рассказать невозможно, тем более, что очень многие вещи не поддаются никакой попытке пересказа, ибо это видеоэксперименты, это движущиеся изображения, это интерактив, это все то, что сегодня для нас инновация, но через несколько десятилетий, боюсь, уже будет мейнстримом.

Иван Толстой: Продолжаем программу. В Италии вышла книга русского поэта начала ХХ века Алексея Лозина-Лозинского. Он был тесно связан с Италией, жил в Неаполе и на Капри, но, в отличие от многих русских литераторов, к Максиму Горькому близок не был. За год до революции Лозина-Лозинский покончил собой. Об итальянской полосе жизни поэта рассказывает наш корреспондент в Италии историк Михаил Талалай.

Al caffi Hiddigeigei sempre un gran sacco
Di Piccoli Maestri d'ogni tendenza e paese,
Il futurismo lodano e severi criticano Goethe
Giocano a scacchi e assenzio bevono come fosse kvas.
A tali chiassosi raduni mi sono ormai annoiato.
L'arte! La Veritа! Quanto m'irritano queste frasi!
E i nostri, i russi in camicia contadina
Di rivolizione non fanno che parlare .

Михаил Талалай: Так звучат на итальянском языке следующие стихи, написанные на Капри в 1913 году Алексеем Константиновичем Лозина-Лозинским:

В кафе Хидегейги всегда ужасно много
Маэстро маленьких всех толков, наций,
Там хвалят футуризм и Гете судят строго
Играют в шахматы и пьют абсент как квас.
Я стал скучать на этих шумных сходках,
Искусство! Истина! Как эти фразы злят!
И наши русские в своих косоворотках
О революции все время говорят.

В эти дни на прилавки итальянских книжных магазинов поступила новинка: прекрасно изданный том в 400 страниц прозы Лозина-Лозинского. Его название – ''Solitudine. Capri e Napoli. Appunti casuali di un girovago'', что соответствует такому русскому оригиналу, ''Одиночество. Капри и Неаполь''. С автоироничным подзаголовком ''Случайные записи шатуна по свету”. Текст этот вышел в 1916 году в Петрограде, сразу после трагической смерти его автора – он покончил жизнь самоубийством, с третьей попытки, и был забыт на родине. Спустя почти столетие книгу перевели на итальянский и любовно издали.
Переводчиком Лозина-Лозинского и главным двигателем его итальянской литературной судьбы стал мой добрый знакомый, молодой римский русист Симоне Гуаньелли. Он уже известен слушателям передачи ''Поверх барьеров'' как составитель – вместе с Андреем Арьевым – книги ''Тройственный союз'', это переписка Георгия Иванова – Ирины Одоевцевой и Романа Гуля. Прозвучало тогда и интервью с Арьевым, поэтому расскажем немного и о Гуаньелли.
В ученых кругах Симоне Гуаньелли известен, помимо публикаций, как один из основателей блестящего Интернет-журнала ''eSamizdat'', то есть ''Электронный Самиздат''. Основанное в 2003 году, это сетевое периодическое издание очень изящно и по-современному дало трибуну молодым итальянским славистам.
Занимаясь творчеством Георгия Иванова, Гуаньелли нашел в его ''Петербургских зимах'' интригующий портрет рокового поэта Алексея Лозина-Лозинского. Затем Симоне обнаружил и опубликовал письма выдающегося итальянского интеллектуала и гуманиста Умберто Дзанотти Бьянко к тому же поэту.
Письма прочитал и заинтересовался неаполитанский краевед по имени Феличе Сенаторе. Он сподвигнул Симоне на перевод и принялся за долгие поиски издателя. Таковой нашелся – это римское издательство ''Scienze e Lettere'', то есть ''Наука и словесность''.
Соредактор книги Феличе Сенаторе - знаток, в первую очередь, Капри, он и прокомментировал многие описания Лозина-Лозинского – спустя сто лет это, конечно, необходимо. 15 октября книгу презентуют именно на Капри, так как жителям и поклонникам этого острова, думаю, книга будет особо интересна.
Готовя издание, Симоне Гуаньелли обратился ко мне с предложением написать предисловие к новой итальянской книге, и таким образом мне довелось погрузиться в биографию несчастного и забытого соотечественника.
Его имя мне встречалось прежде: создавая вместе с коллегами полный свод русских могил на римском кладбище Тестаччо я обратил внимание на плиту с непривычной четверной фамилией – Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинская, Анна Ивановна, дочь известного государственного деятеля Ивана Григорьевича Щегловитова, расстрелянного после революции. Оказалось, что эмигрантка, скончавшаяся в Риме в 1970 году, была невесткой нашего поэта, женой его брата Константина. Поэт Алексей, действительно, носил такую вот четырехэтажную фамилию - Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский. Понятно, что употреблять ее в литературе было невозможно, и если сейчас принято употреблять ее последнюю половину, то сам Алексей придумал себе псевдоним Любяр, образованный из первых слогов его первой половины Любич-Ярмолович, и печатался – неудачно – именно как поэт Любяр.

Следующим эпизодом стало знакомство с исследованием известного московского историка-итальяниста, Нелли Павловны Комоловой, которая, увы, скончалась этим летом. Ее прекрасная статья ''Капри в поэзии и прозе А.К. Лозина-Лозинского'' по сути дела – самая глубокая биография литератора. Мне удалось заинтересовать этот статьей каприйский краеведческий журнал ''Conoscere Capri'' и организовать ее перевод и публикацию. И – последний толчок – от Симоне Гуаньелли: увлеченный поэтом, он увлек и меня.
Пришло время рассказать о самом Алексее Константиновиче.
Известны люди, родившиеся не в свое время, и живущие, соответственно, на обочине жизни. Лозина-Лозинский, которого сейчас причисли к Серебряному веку, в действительно, чуть опоздал в него попасть.
К положению маргинала его готовила и личная судьба: он рано потерял мать, мачеха, понятно, его третировала. Юноша имел слабое зрение и однажды на охоте сам прострелил себе ногу, которую пришлось ампутировать. Участник студенческих беспорядков, поклонник Наполеона, а в литературе – Бодлера и Рембо, в 22 года он предпринял первую попытку самоубийства. Начальная книга стихов вышла в 1912 году и заслужила высокомерное и несправедливое замечание Гумилева о ''неумелой версификации''. В том же году Алексея выслали из Петербурга – столица готовилась к празднованию 300-летия Дома Романовых и избавлялась от подозрительных и мрачных личностей. Благодаря вмешательству отца, богатого врача, Алексею разрешили уехать на Италию, на Капри, где он провел год. С тамошними кругами Горького он, впрочем, не сошелся, отразив это и в стихотворении. Мы его читали в самом начале рассказа.

Меланхоличный Лозина-Лозинский нашел отдохновение в буйной каприйской и неаполитанской природе, в памятниках старины, у милых, пусть и поверхностных итальянцев. В итоге появилась одна из лучших книг об Итальянском Юге ''Одиночество''. Сам Алексей, впрочем, ее не увидел. Вернувшись в Петербург, он пережил очередную депрессию и совершил очередную попытку самоубийства – на сей раз удачную. Приняв смертельную дозу морфия, он скончался, перемежая чтение стихов Верлена с записями о своих ощущениях. Книга ''Одиночество'' вышла в конце 1916 года, уже посмертно. Через несколько месяцев пришел Февраль 1917 года и творчество, как и биография литератора, казалось, окончательно было сметено революционным вихрем с обочины – в придорожную канаву. Об эпизодической встрече с ''неудачным поэтом'' Любяром – накануне его смерти – лишь вспомнил в Париже Георгий Иванов.
Но вот прошло сто лет. Понемногу стали переиздаваться его стихи. А в эти дни – его прекрасная проза. Покамест – на итальянском. С обочины литератор возвращается на литературные магистрали.

Иван Толстой: Продолжим культурную панораму?

Андрей Гаврилов: С удовольствием. Месяц октябрь, в который мы вступили, интересен тем, что в самом конце его, 28-31 числа, будет объявлен лауреат Всемирной премии фэнтези. И впервые на эту Всемирную премию номинирован сборник сказок Людмилы Петрушевской, который называется "Жила-была женщина, пытавшаяся убить ребенка соседей: страшные волшебные сказки". Книга вышла в издательстве ''Penguin'' в 2009 году и удостоилась восторженных откликов в англоязычной прессе. Причем, сказки Петрушевской критики сравнивали одновременно с баснями Льва Толстого и пьесами Сэмюэла Беккета. Напомню, что Всемирная премия фэнтези с 1975 года ежегодно присуждается за произведения, написанные в жанре фэнтези. В отличие от премий "Хьюго" и "Небьюла", лауреатов Всемирной премии фэнтези определяют члены профессионального жюри, состав которого меняется каждый год. Победитель получает статуэтку в виде бюста классика литературы фэнтези и литературы ужасов Говарда Лавкрафта. Конференция (или конвент, как еще иногда называют Всемирную встречу любителей фэнтези), где объявляются результаты решения жюри, в этом году пройдет в городе Коламбусе. Повторяю, в самом конце месяца мы узнаем, удостоится ли этой несколько экзотической премии Людмила Петрушевская.

Иван Толстой: Андрей, а где находится издательство ''Penguin''? Это что, российское представительство знаменитого британского издательства?

Андрей Гаврилов: Нет, нет, это именно англоязычное издательство ''Penguin''. Книга вышла в Англии и учитывая, что это издательство международное, можно сказать, что просто вышла в англоязычном мире. Всемирная премия фэнтези до сих пор еще не может оценивать произведения, написанные на столь экзотических языках как , например, русский, украинский, белорусский или польский. Оцениваются только произведения, написанные на английском или переведенные на английский и изданные на английском языке.

Иван Толстой: А русский текст страшилок Людмилы Петрушевской существует?

Андрей Гаврилов: Ну как же, она же не английском его написала.

Иван Толстой: Я имею в виду - в изданном виде?

Андрей Гаврилов: Я думаю, кому интересно, тот найдет в течение (как теперь говорит молодежь, я слышал это выражение) в течение двух кликов.

Иван Толстой: Понятно.

Андрей Гаврилов: Имеют в виду, конечно, щелчки компьютерной мыши.

Иван Толстой: Нет, нет я заподозрил себя в незнании каких-то еще особых сказок, которые вышли только для англоязычного читателя. Все в порядке, все на месте - Людмила Петрушевская отдает предпочтение сперва отечественному читателю.

Андрей Гаврилов: Началась работа над бродвейским мюзиклом о Кинг-Конге. Компания ''Global Creatures'' (ну, если нет опечатки в сообщении интернета, то название переводится как ''Всемирные создания'') официально объявила о запуске нового бродвейского мюзикла "King Kong - Live on Stage" - ''Кинг-Конг - Живьем на сцене''. Продюсером мюзикла стала Кармен Павлович, режиссером - Дэниэл Крамер, За музыкальную часть спектакля отвечает композитор Мариус де Врис, работавший, в частности, над саундтреком к фильму База Лурманна "Ромео + Джульетта". Создатели мюзикла уже опробовали робота, высотой 23 фута (около семи метров), который будет изображать Кинг-Конга. Работа над ним велась более шести недель. В данный момент идет доработка сценария и аранжировок - певцам и танцорам на сцене будет аккомпанировать живой оркестр. По словам авторов, сам Кинг-Конг петь не будет, однако "в этой истории предостаточно моментов, которые можно обыграть с помощью музыки". Кстати, Кармен Павлович также рассказала, что к работе над мюзиклом были привлечены наследники Мериана Купера - режиссера самого первого фильма о Кинг-Конге, выпущенного в 1933 году.

Иван Толстой: В Соединенных Штатах в возрасте 88 лет скончался кино-, теле- и театральный режиссер Артур Пенн. О нем рассказывает Борис Парамонов.

Борис Парамонов: С самого начала хочу заметить, что буду говорить о своих вполне персональных впечатлениях, не претендуя ни на какую полноту анкетно-биографических обстоятельств замечательного режиссера. Что, например, я могу сказать о его работе в театре, где он прославился и получил толчок к дальнейшей кинокарьере? Фильмы его широкодоступны при нынешних средствах технического распространения, но и тут я бы хотел ограничиться скорее личными воспоминаниями.
Нужно, однако, сразу же сказать, что в советское время Артур Пенн отнюдь не был широко представлен на экранах. Тем более заслуживает памяти демонстрация его фильма ''Погоня'', сделанного в 1966 году и примерно в то же время шедшего в Советском Союзе. Впечатление было сильным и незабываемым. Не в малой степени, если не главным образом оно объяснялось присутствием на экране Марлона Брандо: советские зрители увидели его в первый и, кажется, в последний раз. Мне сдается, Иван Никитич, что вы по молодости лет соответствующих воспоминаний не имеете.

Иван Толстой: А вот, как ни странно, ''Погоню'' я отлично помню, причем как раз тех лет показа. В 70-м году мне было уже 12 лет: возраст, в котором запоминается всё и навсегда. Фильм к тому времени уже не шел первым экраном, но крутился у нас в на Петроградской стороне в Ленинграде во Дворце культуры имени Ленсовета, или, как его по привычке называли, во Дворце культуры Промкооперации, а еще народнее – в Промке. Сейчас я, правда, деталей рассказать не смог бы, но я помню, что я его помню. Впрочем, Борис Михайлович, Вы, кажется, не считаете эту картину ударной для Пенна?

Борис Парамонов: Это так, самый знаменитый его фильм, конечно, ''Бони и Клайд''. Но мы-то первой видели ''Погоню''. Брандо – то, что называется звезда. А главный признак звезды именно это свойство заставить глядеть на себя. Звезда - фокус каждого кадра, даже если кадр построен не с этой установкой. Он (она) всегда, так сказать, перетягивает одеяло на себя. При этом вам нет никакого дела, первостепенный это актер (актриса) или нет. Звезда – нечто другое, и в кино важнейшее. И вот как невозможно было забыть Марлона Брандо, раз его увидев, так и фильм ''Погоня'' запомнился совершенной новизной впечатления. Это был не Голливуд, а нечто другое. Понятно, что мы в советское время имели о послевоенном американском кино самые обрывочные сведения. Голливуд в Советском Союзе – это так называемые трофейные фильмы конца тридцатых годов. Мы уже знали, чего ожидать от американского фильма: или легкой комедии, преимущественно музыкальной, или гангстерских фильмов, подчас выдающихся достоинств; таким, например, был фильм ''Ревущие двадцатые'', в советском прокате дурацки переименованный - ''Судьба солдата в Америке''. Из более или менее синхронно в СССР показанных американских хитов вспоминаются разве ''Римские каникулы'' с Одри Хепберн и ''В джазе только девушки'' с Мерилин Монро. И – как раз ''Погоня'' Артура Пенна. Повторяю – главным впечатлением был Марлон Брэндо. Но этот фильм к Брэндо не сводится. Между прочим, там были и другие звезды или актеры, которым вскоре предстояло стать звездами, - Роберт Редфорд и Джейн Фонда и великолепный англичанин Джеймс Фокс.

Иван Толстой: Если уж вы заговорили об американских фильмах, показанных в свое время в Советском Союзе, то нужно вспомнить как раз один с Джейн Фонда – ''Загнанных лошадей пристреливают'', - фильм совершенно завораживающий, мы все ходили на него по три-четыре раза. Вот уж точно: ТАК кино в Советском Союзе не снимали.

Борис Парамонов: Совершенно верно, забыл о нем – скорее всего, потому, что не люблю Джейн Фонда. Да, это замечательный фильм – первый и, как мне кажется, лучший у режиссера Сиднея Поллока. Но мы говорим об Артуре Пенне и о ''Погоне''. Чем он, можно сказать, потряс? Замечательным реализмом – очень редким гостем Голливуда. Фильм был сделан по театральной пьесе, и это чувствовалось в драматургии и ряде мизансцен, но всё равно было впечатление живой жизненной правды. Мы увидели другую, не голливудскую Америку – страну очень своеобразных, достаточно жестких людей, и это были не условные гангстеры, а именно живые люди. Помню, например, как впечатлило, что все герои фильма носят оружие, что это бытовая черта. Чувствовалось, что с такими людьми нельзя шутки шутить. И еще: кульминационная сцена фильма – люди разоружают и избивают шерифа – Марлона Брандо, и не какие-нибудь бандиты, а вполне цивильные граждане в белых рубашках и галстуках. Вот ведь сенсация для советских людей – полицейский для американцев не указ, они главнее, они сами с усами. И тут вспоминается, как по приезде в Америку я прочитал, что едва ли не главное свойство новых советских иммигрантов – они боятся полиции. Чему американцы немало удивлялись. Интересно спроецировать этот сюжет на сегодняшнюю российскую жизнь.
Ну и конечно, в любом разговоре об Артуре Пенне не обойти его ''Бони и Клайд'', 1967 года фильм. По жанру это вроде бы привычный Голливуду гангстерский фильм, но разработка совершенно новая – опять же реалистическая. Вы чувствуете, что не с условностью искусства дело имеете, а с картиной жизни. Для меня это главное в фильме, - хотя много в Америке говорят как раз о новизне его киноприемов, о новой эстетике картин насилия и о прочем в этом роде. Я бы сказал, что этот фильм – своеобразный американский эпос тридцатых годов, и бандитизм взят не в условно-жанровом смысле, а как бытовая черта эпохи великой депрессии. Есть широкая картина Америки, напоминающая иногда, решусь сказать, ''Гроздья гнева'' Стейнбека, этот классический американский эпос. Но при этом нет никакого эпического укрупнения героев (как у Стейнбека), а как раз тонкая психологическая разработка характеров – например, сексуальная робость Клайда. Единственно голливудское в этом фильме – излишняя красота Фэй Данауэй. И великолепны все второстепенные персонажи – реалистический фон фильма.
''Бони и Клайд'' был одним из тех фильмов, что сделали эпоху в американском кино – эпоху преодоления Голливуда с его приемами и штампами индустрии развлечений. Американское кино, при полном обладании голливудской технической мощью, приблизилось к высокой эстетике кино европейского. В извечном противостоянии ''хай арт'' и ''энтертейнмент'' высокое искусство – ''хай арт'' - начало побеждать индустрию развлечений, и главное – приобрело коммерческий успех. Вот по-настоящему золотая эра американского кино – со второй половины шестидесятых до 1975 года, когда вышли пресловутые ''Челюсти'' Спилберга и подмяли под себя всё. Голливуд сделал ставку на набитые спецэффектами блокбастеры.

Иван Толстой: А какой фильм, Борис Михайлович, из этого периода вы предпочитаете? Тот же ''Бони и Клайд'' или что-то другое?

Борис Парамонов: Любимый мой фильм этой эпохи всё-таки ''Беспечный ездок'' тоже недавно умершего Денниса Хоппера. Его герои похожи на платоновских чевенгурцев, и это уже не реалистический быт, как в ''Бони и Клайде'', а некая метафизика. Я не люблю бандитов и уважаю полицию, но хипари мне милее.

Иван Толстой: Андрей продолжим культурную панораму?

Андрей Гаврилов: Знаменитый голливудский актер Джон Малкович, актер, про которого критики говорят, что он продолжает интеллектуальную струю актерского искусства, которого сравнивают с Лоуренсом Оливье и с самыми великими актерами театра и кино минувшего столетия, сыграет Казанову в австрийской театральной постановке "The Giacomo Variations" — ''Вариации Джакомо''. Речь в спектакле пойдет о поздних годах жизни известного авантюриста.
Постановка будет совмещать элементы оперы и драматического спектакля. В качестве музыкального сопровождения создатели планируют использовать произведения Моцарта. Вокальные партии за Малковича будет исполнять баритон Флориан Беш. Хотя Малковичу не придется петь, он заявил, что участие в постановке позволило ему как никогда близко подойти к воплощению в жизнь своей детской мечты - войти в состав венского хора мальчиков. Премьера постановки "The Giacomo Variations" должна состояться в
венском театре ''Ronacher'' 5 января 2011 года.

Иван Толстой: Рубрика ''Переслушивая Свободу''. В течение многих лет в нашем нью-йоркском бюро работала дочь великого Федора Шаляпина Татьяна Федоровна. В одной из программ 1975 года она рассказывала о себе. Беседу вел Владимир Юрасов.

Диктор: А сейчас передача под названием О чем спорят, говорят. У микрофона Владимир Юрасов.

Владимир Юрасов: Весной этого года в Советском Союзе всплыл на поверхность принципиальный спор: хорошо или плохо, что некоторые деятели культуры уезжают за границу? Известно, что одним из самых выдающихся представителей русской культуры, уехавших из Советского Союза за границу, был великий певец и актер Федор Шаляпин. Сейчас рядом со мной в студии находится дочь Шаляпина - Татьяна Федоровна Шаляпина. Татьяна Федоровна, расскажите для начала о себе: когда и при каких обстоятельствах лично вы выехали за границу?

Татьяна Шаляпина: Родилась я в Москве и окончила Единую трудовую школу. Моей мечтой всегда было поступить на сцену и быть актрисой. Я приехала в 1922 году в Италию, в Милан. В это время там гастролировала великая итальянская актриса Элеонора Дузе. Конечно, я побежала на ее спектакль. И она действительно произвела на меня такое грандиозное впечатление, что я решила остаться в Италии, научиться говорить по-итальянски и поступить на итальянскую сцену. И вот, как ни странно, Дузе сыграла большую роль в моей судьбе. Я так и осталась за границей, я больше не вернулась в Россию. Через год я уже говорила по-итальянски. В это время в Италии формировалась новая труппа, итальянская труппа, во главе который стояла русская - Татьяна Павлова. Она была прекрасная актриса, в свое время играла с Орленевым и была его ученицей. И, на мое счастье, я попала в ее труппу. Репертуар был грандиозный, потому что в Италии не было тогда стабильных театров, а были, как у нас бывало раньше, провинциальные театры, которые разъезжали из одного города в другой. И вот мы приехали в Неаполь. В это время Алексей Максимович Горький жил в Позилипо, я с ним встречалась потому, что он был большим другом моего отца. И вот Павлова решила поставить ''На дне'' Горького.

Владимир Юрасов: По-итальянски?

Татьяна Шаляпина: Конечно, по-итальянски. И подумала: может быть, он примет участие в спектакле: поможет или скажет что-нибудь? И вот мы поехали к нему. На наше большое счастье он согласился. Он только сказал: ''Одно условие: я сам хочу распределить роли''.

Владимир Юрасов: Это Горький ?

Татьяна Шаляпина: Да. Алексей Максимович приехал в Неаполь, пришел в театр и стал раздавать роли. Я была в таком волнении, я была уверена, что никакой роли мне не дадут. И, вдруг, на мое великое счастье, Алексей Максимович говорит: ''А вы будете играть Анну''. Репетиции проходили очень интересно, я никогда не думала и никогда не ожидала, что Алексей Максимович может режиссировать. Он действительно подобрал все типы так, как нужно. На репетициях я, конечно, старалась переводить его замечания, потому что он не очень хорошо говорил по-итальянски.

Владимир Юрасов: Но имела успех эта пьеса у итальянской публики в Неаполе?

Татьяна Шаляпина: Грандиозный. Мы даже не ожидали. Очень большой успех. И не только успех, а овации устроили. И с того времени это, конечно, осталось в репертуаре.

Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, когда вы были в Италии, три года в этой труппе, вы встречались со своим отцом?

Татьяна Шаляпина: Конечно, я с ним встречалась, он тоже приезжал в Италию. Он постоянно жил в Париже. Он очень любил Париж. Тем более, в то время там образовалась опера, русская опера. Он режиссировал, он принимал большое участие, он с такой любовью относился ко всем постановкам. И репертуар был довольно большой: ''Борис Годунов '', ''Русалка'', ''Князь Игорь'', ''Царская невеста'', ''Садко''. Из иностранных композиторов был ''Фауст'' Гуно, ''Севильский Цирюльник'' Россини и ''Дон-Кихот'' Массне.

Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, вы бывали на концертах и операх, где пел ваш отец?

Татьяна Шаляпина: Когда я бывала в Париже, в других городах или в других странах вместе с отцом, я никогда не пропускала ни одного концерта, ни одного спектакля.

Владимир Юрасов: Как его встречала иностранная публика?

Татьяна Шаляпина: Вы знаете - удивительно. Вот все-таки разные национальности - и немцы, и французы, и итальянцы - все принимали его с восторгом и восхищением, несмотря на то, что на концертах он пел по-русски. И вот однажды в Париже, в Salle Pleyel, когда он спел ''Два гренадера'', вдруг как один и человек вся публика встала и такую устроила овацию, что я думала, что провалится весь зал. Вот это удивительно, что повсюду его публика понимала. Можно сказать, что всю свою жизнь за границей отец отдал русскому искусству, именно прославлению русского искусства. И вот весь вой талант актера, певца он посвятил прославлению русского искусства.

Иван Толстой: Андрей, а теперь наступило время для вашей персональной рубрики. Расскажите, пожалуйста, о сегодняшних исполнителях поподробнее.

Андрей Гаврилов: Как я уже говорил, сегодня мы слушаем фрагменты двойного концертного альбома, который записан Санкт-Петербургским Биг-Бэндом под руководством Сергея Гусятинского. Сергей Гусятинский известен не только как солист-тромбонист, но и как создатель разных по составу и музыкальной направленности инструментальных ансамблей. В 2001 году ряд лучших представителей петербургского джаза был объединен Сергеем Гусятинским в полноценный биг-бэнд: в его составе пять саксофонов, четыре трубы, четыре тромбона и ритм секция. Этот классический состав усиливают вокал, в ряде номеров, и развитая перкуссионная группа. Факт создания столь мощного оркестра особенно интересен тем, что в течение последних 25 лет в ''северной столице'' ему не было аналогов. И в настоящее время Биг-Бэнд Сергея Гусятинского является единственным профессиональным оркестром такого формата в Санкт-Петербурге. Это тем интереснее, что у нас вообще немного осталось биг-бэндов, а те, которые остались, они разные по качеству, разные по направленности и среди них Биг-Бэнд Сергея Гусятинского, на мой взгляд, один из лучших. Мы слушаем фрагменты двойного концертного альбома, который был выпущен самим музыкантами.