Дмитрий Волчек: Их акции обсуждают десятки тысяч людей, но у них нет желания извлекать выгоду из своей известности; они живут, как птицы небесные, ни в чем не покоряясь тем, кто властвует в российском царстве: они не идут на компромиссы с ''гомоупырями''. Депутаты Госдумы предлагают их арестовать, функционеры движения ''Наши'' называют их подонками и террористами, сотрудники центра по противодействию экстремизму допрашивают их знакомых.
Я побывал в гостях у арт-группы ''Война'' через два дня после акции ''Дворцовый переворот'': повесив на ворота Михайловского замка велосипедные замки, активисты ''Войны'' перевернули машину охранявших музей милиционеров. До этого были еще две питерские акции – гигантский фаллос, нарисованный на Литейном мосту, и ''Курочка'': эксперимент по внутриутробному выносу мороженого цыпленка из супермаркета. О том, как готовились эти акции, мне рассказали активисты Вор и Коза, перед началом разговора представившие самого молодого участника группы – полуторагодовалого Каспера. Каспер сыграл важную роль в ''Дворцовом перевороте'': его мячик, закатившийся под милицейскую машину, и вызволяли участники акции.

Активист Вор: У него было довольно сложное задание, он блестяще справился. Ему нужно было пнуть мячик так, чтобы он закатился, куда надо – как шар в лунку. Он четко это сделал, и мяч закатился под ''мусоровоз''.

Дмитрий Волчек: Но в клипе сначала дело происходит днем, а мячик закатывается поздно вечером.

Активист Вор: Это мы намеренно сделали такой жест. Нас часто обвиняют, несмотря на то, что мы все акции делаем реально и в реальном времени, что это постановка. Тогда мы бросаем небольшую кость, говорим: о'кей, вот вам постановка. Зритель был готов сказать: да, это постановка! И тогда он видит: какая же это постановка, если все происходит по-настоящему. Это, скорее, наша игра с вечно сомневающимся юзером. Такой небольшой ему привет.



Активист Коза: Мы тренировались полтора месяца, и Каспер был на тренировках ночных. И после этого он нас очень сильно палил: когда мы просто гуляли, он подходил спиной к машинам и так их толкал...

Активист Вор: Кряхтел.

Активист Коза: Да, кряхтел даже. И пару раз даже к машинам с мигалками подходил.

Дмитрий Волчек: Вы полтора месяца готовились к этой акции?

Активист Коза: Да, или даже чуть больше.

Активист Вор: Побольше немножко.

Активист Коза: Около двух.

Активист Вор: Мы сделали ''Курочку'', а эта акция была вторым параграфом нашего учебника. Мы задумали такой иллюстрированный учебник для уличного активиста, чтобы немного абсурдные иллюстрации иллюстрировали простые вещи. Что делать, если вас всего пятеро? Или, что делать, если хочется есть, а никак нельзя – никто не зовет и не дает еду? Для этих очень простых, очень понятных всем, особенно молодым активистам, ситуаций мы давали картинку, превышающую эту заявку. Картинка должна накрывать их хлопоты. Что делать? Ну как ''что делать''? Иди и воруй. А как воровать? А хоть так. Если уж мы так воруем, то ты-то себе в сумку можешь положить сырок небольшой.

Активист Коза: Если снять шок, который навязан человечеству всеми табу, то остается просто факт, что женщина зашла в магазин, спрятала еду и вынесла ее безнаказанно. А как это сделано...

Активист Вор: Сделано самым радикальным образом. По идее, такой мессидж, что уличный активист должен быть готов на все, в том числе и на крайние ситуации, почти из истории про зону, когда там проносят мобильники в заднице. Ты думаешь, что ты на свободе, а на самом деле попал в экстремальную ситуацию, когда ты не должен избегать и самых невероятных способов выжить – вот таких.

Дмитрий Волчек: ''Дворцовый переворот'' мне напомнил карикатуру советских времен; кажется, был подобный сюжет у Херлуфа Бидструпа – противопоставление ребенка с мячиком и вооруженного до зубов громилы, символизирующего полицейский режим и американскую военщину.

Активист Вор: Ну вот именно. Некоторые говорят, что иллюстрация по-прежнему жива, что она даже переживает бум какой-то. Многие гламурные издания заказывают у художников, в том числе, художников с именем, какие-то такие рисуночки и называют это ''современной иллюстрацией''. Но это не так. Современная иллюстрация вообще не такая. Ряд наших небольших акций – это и есть современная иллюстрация. Вот такая должна быть иллюстрация, на мой взгляд, и поэтому это сравнение очень уместно. Да, действительно, сделано все как в книжке. Ты открываешь книжку ''Том Сойер'', и вот иллюстрация. Довольно эффектно сделано.

Дмитрий Волчек: Можно залезть в вашу лабораторию? Как вы акции готовите? На скорость все проверяете? Вот замок повесить на дверь... С хронометром все это делаете?

Активист Коза: Да, все должно быть отработано. Мы репетируем и в конце на время все делаем. Это очень важно. У нас такие условия, когда, безусловно, страх присутствует и включаются эти механизмы, и нужно все делать практически на автомате, чтобы неприятности не замечать, делать просто.

Дмитрий Волчек: Сколько минут ушло сейчас?

Активист Коза: На переворот машины у нас ушло 9 секунд.

Дмитрий Волчек: А на всю акцию – на подготовку, на ворота?

Активист Коза: Где-то полторы минуты. С блокировкой первых ворот, с установкой шухера.

Активист Вор: Тут действительно очень важный момент, который мы сами, когда готовились к акции, обсуждали. Вот Леха говорит: ''Ну ведь это уже совсем не арт!'' И, действительно, вроде арта нет. А потом мы поняли, что моментом именно искусства для нас является сверхскорость: вот х** за 23 секунды, машину за 9 секунд. Этот момент очень важен становится.

Активист Коза: Раньше мы делали ставку на то, что у нас есть преимущество перед гомоупырями, мы строим саму ситуацию таким образом, что если вдруг они приходят и что-то видят, то им непонятно, кого хватать, зачем? Они пришли, и непонятно ничего. Это позволяет всем отписаться. А здесь такого нет. Здесь есть прямые исполнители, которые подходят к их машине и ее переворачивают. И поэтому здесь действительно была сделана ставка на скорость, не было другого выбора. Да, это утомительные тренировки в течение двух месяцев, какие-то неудачи, в последние дни все на нервах, что-то не получается, очень много людей отписываются, приходят новые, потом вдруг приходят те, которые отписались, и в итоге все получается нормально.

Дмитрий Волчек: 31 человек, Олег мне сказал, участвовали в подготовке этой акции.

Активист Вор: В целом.

Активист Коза: Кто-то приходил на репетиции, потом уходил, кто-то участвовал практически до самого конца, потом говорил, что не будет участвовать в самом действии.

Дмитрий Волчек: Фотографии репетиций ведь тоже стали частью акции. Одна машина была наполовину перевернута. И, может быть, даже не одна…

Активист Вор: Да, ту машину мы не перевернули. Но это полезно. Мы для себя это сделали, чтобы объединится, почувствовать. Потому что часть считала, что это невозможно, а другая, наоборот, очень самоуверенно считала, что это ничего не стоит.

Активист Коза: А многие люди разочаровались и очень сожалеют сейчас, что не участвовали.

Дмитрий Волчек: Вы сказали, что момент искусства – это скорость. Но момент искусства – это и создание нового объекта: перевернутая милицейская машина превращается в артефакт. Это же и есть ваше произведение – перевернутая машина?

Активист Вор: Я, наверное, не совсем точно выразился. Скорость, наверное, это не момент искусства, скорость в данном случае – доказательство, что это произведение искусства. Часто неискушенный зритель спрашивает: а где здесь искусство? Наверное, очень субъективно мы можем сказать, что доказательством, если оно нужно, в данном случае является скорость, потому что важно быть как можно дольше неуловимым, а желательно всегда быть неуловимым.

Активист Коза: Скорость просто необходима для того, чтобы мы продолжали делать искусство. Мы не можем позволить, чтобы нас поймали, иначе мы меньше успеем сделать.

Активист Вор: Это атрибут современного искусства – скорость.

Активист Коза: Необходимая деталь.

Дмитрий Волчек: То есть моя трактовка неверна, что машина превращается в произведение искусства?

Активист Лёня: Лет через 10, может быть, ее так и будут выставлять – такая перевернутая тачка стоит.

Дмитрий Волчек: Это в разговор вступил знаменитый Лёня-Наш-Президент, прыгавший с двумя ведрами на голове по машине ФСО у стен Кремля и нарисовавший фаллос на Литейном мосту.

Активист Вор: Просто мы объектами не мыслим, что искусство привязано к какому-то объекту. Совершенно не привязано. Для нас был объект то, что мы задумали, что это можно абсолютно сделать голыми руками, то есть никакого приспособления вообще не нужно. Сначала это нам казалось невозможным. Действительно, когда мы начинали тренировки, мы не могли ее поднять.

Активист Коза: Мы делали все неправильно сначала. И потом, когда мы это поняли, вдруг обнаружили, что впятером это вполне возможно, а вчетвером можно просто поднять до половины.

Активист Вор: Были случаи на репетициях, когда мы, все тот же состав, не мог даже оторвать ту же модель от земли. А на акции она сама прямо взлетела, сама. Мы потом друг у друга спрашивали: ''Слушай, я не очень сильно жал. Ты, наверное, жал?'' – ''Я вообще не жал'' – ''А кто?'' Никто не может сказать.

Дмитрий Волчек: Высшая сила, магия!

Активист Коза: Может быть.

Дмитрий Волчек: Бог помог.

Активист Вор: Бог повелел. Мы как раз накануне читали Касперу сказку, и там волка, съевшего зайца, спрашивают: ''А зачем ты это сделал?'' Он говорит: ''Я есть захотел, мне бог повелел''.

Дмитрий Волчек: Лёня, что для вас арт в ''Дворцовом перевороте''?

Активист Лёня: Я не очень люблю отвечать на вопросы по искусству, потому что для меня первично политическое заявление. Искусство для меня – выбранное место, то, что это нужно делать в центре, нагло, быстро. И то, как мы подходили к машинам, то, как мы оформляли эту акцию, в этом я вижу момент арта. И сам результат. Потому что много комментариев было, что нужно было сжечь. Сжечь вообще проще. Но сжечь – это уже такое избитое действие – ну, сгорело и сгорело. Мне кажется, это уже обычно. А здесь практически не наносится ущерба, но при этом результат интереснее. И особенно интересно, когда ты представляешь: вот вышел сотрудник из ворот, все-таки выбрался. С удивлением видит, что на других дверях велосипедные замки висят, и из них нельзя выйти, и вот он видит свою перевернутую машину. Что он думает? Мне вот этот момент показался очень интересным. Какая его реакция? Можно сказать, что в этот момент для него переворачивается мир. Он может в своей жизни сталкиваться с бандитами, он может столкнуться даже с пулей, но с таким бессмысленным актом, что его машина перевернута, он никогда не сталкивался. Можно уверенно сказать, что они только это сейчас и обсуждают и в этом отделении, и в соседних. Я надеюсь, скоро в музеях будет правило, что милицейскую машину, которая охраняет музей, посетители могут перевернуть. Это как забава: здесь – бесплатные конфеты, а вот здесь – автомобиль.

Дмитрий Волчек: Вы сказали, что в центре города, но ведь не просто в центре, а у ворот замка, тут исторические коннотации.

Активист Лёня: Ну да, нужно было обрамление картины. У нас получилось.

Активист Коза: Много туристов там ходят, им рассказывают про дворцовый переворот, который там состоялся. И символично все очень.

Дмитрий Волчек: И вы тоже изображали туристов?

Активист Коза: Туристов, шарящихся по парку в поисках мест отписки и самых темных кустов.

Активист Лёня: Очень интересно, включат ли туристам в экскурсию рассказ о том, что в этом месте перевернули милицейскую машину?

Активист Коза: Тем, кто на кораблях плавает под Литейным мостом, уже это рассказывают.

Дмитрий Волчек: В новостях говорили, что вы, Лёня – единственный, кто не скрывал свое лицо. Это не совсем так. Но вы действительно шли во главе колонны. Не страшно было?

Активист Лёня: Нет, я случайно на репетициях оказался на арке. Если бы колонна стояла наоборот, мордой, то я был бы в хвосте колонны. Просто у каждого есть четкое местоЗдесь это часть заявления – открытое лицо. Но я был не единственный с открытым лицом. Хотелось, чтобы это выглядело так: мы просто сидели рядом на лавках, Коза позвала на помощь, вот люди сошлись. Кто-то с капюшоном, а кто-то без капюшона, кто как был одет, подошли и сделали. То есть открытое лицо – тоже часть заявления.

Дмитрий Волчек: В прошлый раз, когда вас задержали, когда вы рисовали х**, к вам в милиции отнеслись очень толерантно, веселились. Но ведь теперь этого не простят, могут и замучить в застенках.

Активист Лёня: Ну, замучить в застенках – это вряд ли.

Активист Коза: Нас не испугаешь.

Активист Лёня: Естественно, когда ты идешь что-то делать, ты перед этим взвешиваешь, что за это может быть, и принимаешь для себя решение. А дальше уже все спокойно. Ты просто знаешь, что, да, может быть, но ты делаешь выбор, участвовать или не участвовать.

Активист Вор: Вот многие молодежные движения говорят: а нас – триста, а другие говорят: нас – пятьсот, а нас вышло две тысячи на митинг. Получается, что если триста человек разделятся на пять, за девять секунд будет перевернуто сразу 60 машин. Это ведь уже количество. Грамотное использование личного состава будет.

Активист Коза: Это можно сделать семейным отдыхом – по выходным семьи из пяти человек будут этим заниматься.

Активист Лёня: Сообразить на пятерых.

Дмитрий Волчек: Лёня, вы больше ассоциируете себя с протестными молодежными движениями, чем с миром актуального искусства, верно?

Активист Лёня: Да, безусловно. Мне даже Олег все время объясняет: это – художник, он делал то-то. Я совсем не в курсе.

Дмитрий Волчек: То есть, когда вы переворачиваете машину, вы не думаете, что вас пригласят на Венецианскую биеннале?

Активист Лёня: Да, я могу на нее просто не поехать, потому что нафиг мне Венецианская биеннале, я не понимаю, зачем это нужно.

Дмитрий Волчек: Художник, который идет, скажем, к Гельману, думает о биеннале, о выставке в ''Гараже'', о Дарье Жуковой, о таких вещах.

Активист Вор: Я думаю, что настоящие талантливые художники, помимо ''Войны'', все меньше думают об этом. Когда я еще просто интересовался артом, я сталкивался с молодыми дарованиями, которые, когда собирались, действительно начинали беседовать об этом – как они вот этому понесут, как вот этому покажут. И эти разговоры не воодушевляли. С другой стороны, почему многие наши активисты вообще себя не ассоциируют с артом? Тоже отвечу очень просто. Мы, когда начинали, мы всех, абсолютно всех художников звали. Я подходил к каждому и говорил: давай помянем Пригова. И очень сложно было договориться именно с художниками. Мне кажется, тип размышлений вот так строился. Он думал, что если акция будет, допустим, успешной, то она не моя, я не прославлюсь, а если не успешная, то все ко мне подойдут и скажут: ''Что же ты такое говно делаешь?'' Вот, мне кажется, у них это в глазах я читал. И поэтому нам было всегда легче договориться с людьми очень далекими от арта. И в некоторых случаях, когда эти акции становились частью арт-мира, они очень удивлялись. И с этими людьми очень легко и интересно работать.

Активист Коза: Люди, которые хотят действовать, готовы делать интересные вещи не ради карьеры в искусстве, не ради денег, а просто ради того, что им это интересно. И для нас все эти Венецианские биеннале заменяет сама акция, потому что это огромная радость, огромное удовольствие, когда ты видишь, что все получилось, что ты задумал, все прекрасно и все отписались. Просто огромное счастье.

Активист Вор: Еще я подумал, что, пожалуй (если о себе громко говорить), мы снова возвратили важность события: именно само создание произведения. Ведь художники уже начинали мыслить выставками. Они что-то там сделали и думают: ''А куда я это понесу? А потом это куда? А ты в этом будешь участвовать? Я буду. И я буду, представляешь''. Мыслили выставками. Но какими выставками? Мне кажется, что мы снова вернули в центр само произведение.

Дмитрий Волчек: То, что вы делаете, нельзя воспроизвести в галерее.

Активист Вор: Главное – довольно скучно это все. Люди зовут, а мы говорим: ''Что вы будете выставлять? У нас же нет ничего нового, чтобы вам дать''.

Активист Коза: Все висит в интернете.

Активист Лёня: Вы там можете скачать.

Активист Коза: Каждый, кто угодно, может взять, что угодно и выставлять, что угодно.

Дмитрий Волчек: Отношения между актуальными художниками и российским государством в последние годы категорически испортились. Недавний приговор по делу Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова еще раз показал, на чьей стороне симпатии власти. Мы уже рассказывали в наших программах о разбирательстве по делу журнала ''Артхроника'', о преследованиях художника Олега Мавроматти; сейчас арт-сообщество обсуждает исключение работ Авдея Тер-Оганьяна из открывающейся в октябре выставки в Лувре. Позиция группы ''Война'': не идти на компромиссы, не подчиняться, атаковать.

Активист Вор: Мне кажется, что художники изначально занимают проигрышную позицию. Я понимаю, что Ерофеев хотел проявить себя как экспозиционер, когда делал ''Запретное искусство'', но если бы он выставил их не под глазками, а открыто, то ничего бы не было. А то, что он начал прятаться, он как бы дал этим православным понять, что он понимает, что виноват и делает какое-то нехорошее дело.

Дмитрий Волчек: Первая выставка – ''Осторожно религия'' была без глазков.

Активист Вор: Надо было продолжать. Сразу после того, как Ерофеева начали таскать по всяким допросам, мы, зная, что придут эти чувачки из ''Народного собора'', просто развесили тупо скачанные из интернета их портреты и под ними скачанные тоже из интернета комменты юзеров. Самые нелицеприятные, самые откровенные, не иносказательные, а просто прямые комменты, типа ''кто-то дает им?'' или ''сто процентов – пидарасы''. Мы просто все это припечатали, зная, что они придут. И они пришли. Пришли как сильные, как такие мафиози, как картинка из ''Бешеных псов'' Тарантино, такие серьезные люди в костюмах. Пришли и практически физически начали сдуваться. Было удивительно на них смотреть. Потом опомнились, начали все это фотографировать, за аппаратурой побежали. Они пришли драться. А потом, поджав хвост, убегали от прессы, которая за ними гналась с микрофонами и говорила: ну вы нам хоть что-то дадите? Отбежав на какое-то расстояние, они опять немножечко надулись, что-то там повякали и убежали. Так что они сами не готовы к нормальному такому лобовому противостоянию. Они думают, что их изначально боятся. А художники почему-то им почти всегда подыгрывают: то разрешение на выставку спросят, то еще что-то. Вообще не нужно этого делать.

Дмитрий Волчек: Это единственная ситуация, где они почувствовали себя слабее.

Активист Вор: Они бы чувствовали это всегда, если бы изначально себя все так себя вели. Это не адекватный ответ – тебя с говном мешают, а ты устраиваешь перформанс у здания суда, рисуешь чего-то. Это не работает. Многие художники приходили, пытались в своем жанре – кто-то нарисовать, кто-то покукарекать. Это в данном случае не нужно делать, не нужно заниматься своим творчеством. Просто нормальный такой же ответ, и они отступят. Просто потому, что мы реально сильнее, мы более здоровые. Мы, конечно, может быть, с отклонениями, но, разумеется, у нас более здоровые мозги. В столкновении с сумасшедшим человеком не сумасшедший имеет чуть больше шансов. Сумасшедший может быть истовым, но не сумасшедший может просто на это взглянуть и обойти. Этот – в одном положении, а не сумасшедший может несколько положений занять.

Активист Коза: Когда на Лёню напали суды, мы сделали громкое заявление, что мы посылаем все суды на х**. Мы против сотрудничества с судами, с ментами, мы хотим, чтобы люди сами разбирались со своими неприятностями. Не знаю, Ерофеев бы смог так сделать?

Активист Вор: Я очень хочу, чтобы он не платил этого штрафа, причем сделал это открыто. Просто сказал: я не буду платить, что хотите со мной, то и делайте, платить не буду. По-моему, это единственный выход. Нельзя этого делать.

Активист Коза: Это было бы смелым шагом. Человек идет на сотрудничество с системой, в которую он не верит.

Активист Вор: Что значит, если он заплатит? Он что, не знает, куда эти деньги пойдут? Они же не детям пойдут в детский дом и не на развитие арт-центра ''Гараж''. Они пойдут тем же ментам. Нафига? Я не буду платить, что хотите со мной, то и делайте. Сам себя, конечно, поставил в эти условия, когда решений меньше, но, по-моему, это решение.

Дмитрий Волчек: Лёня, вы артом не интересуетесь, но вот эту историю, наверное, знаете?

Активист Лёня: Да.

Дмитрий Волчек: Что думаете?

Активист Лёня: Мне неприятно, что очень сильно художники сдали назад, и я слышал о письме Патриарху, которое меня шокировало, оно просто противоречит здравому смыслу. Ну нельзя так. Дело даже не в том художник или не художник, а если ты здравомыслящий человек, ты понимаешь, что есть светская власть и какой бы мощью не обладала церковь, нельзя так прогибаться. Это просто противно, неприятно и во многом ударило по тем людям, которые его поддержали. Я не думаю, что они ожидали, что будут эти письма. И, конечно, правильно сказал Олег, что ни в коем случае нельзя платить этот штраф. Получается, что они признают вот эту игру, которая у нас в стране постоянно, когда у нас даже иностранцы про Россию говорят: вы знаете, у вас свободы больше даже, чем на Западе, нужно просто заплатить за нее. Делай, что хочешь, можешь встать посреди улицы, пописать, к тебе пойдут, ты дашь тысячу рублей и пойдешь дальше. И они, получается, принимают это правило игры: чтобы что-то делать, нужно платить. Они как бы с ним соглашаются, начинают в нее играть. Если у тебя есть деньги, то у тебя есть свобода, ты можешь что-то делать, а если у тебя нет денег, то не можешь. Это все неприятно.

Активист Вор: До известной степени позиция художника очень простая: если тебя провоцируют, ты просто обязан поддаться на провокацию. Вот если ты не поддался на провокацию, а остался таким разумным до конца человеком, это уже не художество, это может Юрий Самодуров себе позволить. Художник это как бы позиция такая, что кажется, что ты сейчас проиграешь, тебя сейчас возьмут, но ты должен просто: тебя провоцируют, а ты говоришь: ''Хорошо, давайте!''

Дмитрий Волчек: Быть может, именно эта готовность ответить на провокацию и обеспечивает неуязвимость группе ''Война''.
Россия не привыкла к радикальному акционизму, сегодня недоброжелателей у художников больше, чем друзей, и всё же, я думаю, время на их стороне: в будущей истории российского искусства начала XXI века немало страниц будет посвящено ''Войне''.