Радио «Свобода». У микрофона Анатолий Стреляный с передачей «Ваши письма».

Прочитаю два слушательских прогноза. Первый: «В ближайшие годы в России всё будет, в общем, по-прежнему. Останется несколько отдельных, самостоятельных, почти не связанных друг с другом существований. Первый круг: власть. Второй: разношёрстная высокообразованная публика. Третий круг: простой народ. Четвёртый: неславянские автономии от Адыгеи до Якутии. Где-то на стыке первого и второго кругов в Москве будет оставаться кружок бар, никитмихалковых, - одно слово с маленькой буквы. - У каждого из этих субэтносов, - то есть, поднародов, - будет оставаться своя культура. Они по-прежнему будут отличаться друг от друга, как англичане от французов. У каждого будет свой особый вариант русского языка. Наш простой народ так устроен, что на сурьёзные проекты идёт не за интеллигентным умником с Арбата или за своим просвещённым выскочкой из Урюпинска, а за представителем державной лапы. Поэтому проговорённую Медведевым модернизацию вполне может закончить к 2024 году Путин-президент. При нём Россия не развалилась, а потому, думаю, просуществует ещё долго. Вопреки голосам злословящих Пётр создал Петербург и франкоязычное дворянство. Сталин создал атомную бомбу. Хрущёв вышел в космос, а Брежнев худо-бедно создал городскую цивилизацию наподобие Нью-Йорка и Лондона начала двадцатого века со сливными бачками и центральным отоплением в многоэтажках. Массового достатка мы никогда не знали, он туманится в будущем. Поэтому мы будем спокойно находиться каждый в своём отсеке, стараясь, по возможности, полноценно жить в нем и осторожно помогать умным людям нас отёсывать».
Это вы слушали первый прогноз, общий, долгосрочный. Тут и прогноз, и пожелание, и призыв к умеренности и аккуратности, никогда не лишний в России. Можно назвать это и самосовершенствованием – старая русская песня на новый лад. Не дождавшись быстрого улучшения всего и вся после революции девяносто первого года, стали думать, в чём дело. Одни увидели причину в начальстве, другие – в себе, в человеческом материале России, доставшемся новому-старому начальству. Подвернулось слово «менталитет» - и всё стало ясно даже тем, кто отродясь не употреблял иностранных слов. В досоветские времена, у того же Гоголя, была программа самосовершенствования, которую он настойчиво предлагал друзьям, матери, сёстрам, а через них – всем русским людям: молитесь, говорил он. У тех же, кто сегодня носится с «менталитетом», нет и такой программы, и получается совсем уж пустой трёп.

Второй прогноз – краткосрочный, он связан с конкретной историей. Читаю: «Приятно, конечно, что мы, наконец, увидели, как гады начали кусать друг друга. Но тут же спохватываешься, что нам-то вряд ли от этого будет лучше. Да и кусают Лужкова как-то топорно, наспех, тяп-ляп.
Удивляет, однако, смелость или неосторожность зачинщиков: а ну как Юрий Михайлович «в ответном слове» их самих понесёт? Или у них лапти не замочены? Впрочем, не надеясь на хорошее, и пугаться особенно не стоит. Не лягут они костьми, не встанут грудью на защиту этого строя, который их кормит и накормил. В том-то и всё дело, что уже накормил, главная добыча уже за границей, стоит ли рисковать головой? Скорее они последуют примеру горбачёвского ЦК, который за его спиной провёл свою красную приватизацию, под кооперативный шумок вычистил все активы («золото партии») и слинял, отслоился. Не будет даже ГКЧП-2. У нынешних нет никакой идеологии, они даже не могут сочинить привлекательный лозунг. Путин, при всём своём редкостном лицемерии, давно уже избегает упоминаний демократии. Что защищать и кому? По зову Гайдара однажды тысячи москвичей кинулись к Моссовету записываться в дружину, получать автоматы. А где у чекистов свой Гайдар? Армия и милиция если и будут кого защищать, то только себя. Нэма дурних. При первых раскатах грома, чекисты, их ядро врассыпную кинутся за бугор, освобождая место следующим второсортным. «Не зарвёмся, так прорвёмся, живы будём – не помрём», - это был второй слушательский прогноз. Я не совсем понял, к кому относятся последние слова: к российскому населению или к его руководству – пожалуй, довольно беспечному в отношении себя любимого. Беспечностью, безучастностью, какой-то вялостью обречённых отличалась под самый конец и верхушка Советского Союза. Они чувствовали себя, как в чужой стране, где никто их не будет защищать.

«Привет, Анатолий, - следующее письмо. - Есть в России такая организация: Институт Современного Развития. Сокращенно - ИНСОР. Согласитесь, что таким именем хорошее дело не назовут. Работает этот ИНСОР на Кремль, населён господами, которых я зову Вёрткими Инсорышами. Всевозможными сосунами-пиявками. Бездарными демагогами, лакеями и просто ворами. В современной России таких - тьма. На волнах «Свободы» я услышал рассказ о некоем Юргенсе (это ИНСОРовский пахан-директор) и о других инсоровских типах, роящихся около власти. Эх, подловить бы их в подворотне и начистить им коллективную ряшку. По-нашему, по-русски. За вранье и, главное, за бездарность. Воинствующая бездарность хуже воровства. Да ведь эти юнкерсы без охраны, небось, не летают. Поди подберись к ним на расстояние вытянутого кулака. Тут нужен осторожный и систематический подход к их швейцарским лежбищам. Исследование их связей, анализ электронных сообщений, перемещений по миру, звонков, любовниц, номеров машин и прочей чепухи из их броуновского движения по глобусу. Дело это муторное, требующее времени, усилий и денег. Все это у нас есть, и мы над этим работаем. Это не позволит им умереть в своих постелях, не получив кулаком в морду. По крайней мере, некоторым из них, особо отличившимся. "Здесь все ходы записаны". Мы не кровожадны. Начистить им морды – нас это вполне удовлетворит».
Я бы не спешил называть это письмо хулиганским или, например, несолидным. Это хлёсткая, задорная слушательская публицистика. Пишет человек, которому, по примеру апостола Павла, претит быть ни горячим, ни холодным, ни рыбой, ни мясом, - горячий человек. Он точно подметил важное явление: среди роящихся около власти нет ярких, талантливых людей. А бездарные люди из политической обслуги обычно злы.

Следующее письмо не о российской жизни. О российской жизни таких писем не будет ещё долго. Читаю: «Интересна реакция западных демократических СМИ на тот маразм, в который превращается реализация на Западе принципов равенства женщин и мужчин. Она сравнима с советской критикой перегибов коллективизации. То есть смеяться над дураками, коллективизирующими куриц, было в СССР можно. А вот поставить под сомнение сам колхозный строй нельзя. Точно так же и на Западе. Иронизировать над "перегибами" кое-кто в прессе себе позволяет. Но вот поставить под сомнение гендерно-политкорректные идеи как таковые - ни-ни, низзя!!!», - три восклицательных знака. Интересно, хотя для России и не злободневно, почему, в самом деле, на Западе «низзя» в печати, а тем более – с экрана доказывать, что жена да убоится мужа, что женщине не должно быть позволено почти всё, что позволено мужчине, что её место – у семейного очага, и так далее, и тому подобное? Почему нельзя также доказывать, что одна раса или нация, или религия выше и лучше другой? В каждое время есть мнения, которые считаются устаревшими. Их состарила сама жизнь. Кое-кто с нею не согласен, хотел бы, чтобы общество его слушало и слушалось. А оно – не желает. Можно призывать к возвращению конной тяги. Но газету, которая это станет делать, не будут читать. Собственно, что они собою представляют, эти гендерно-политкорректные идеи? Недопущение дискриминации по признаку пола. Для современного общества самоочевидно, что тут могут быть перегибы, извращения, но призывать отказаться из-за этого от самого принципа – то же, что от нужника со смывом.
Василий Волошко из Белоруссии напоминает слушателям «Свободы», что такое режим Лукашенко. «Когда он избирался первый раз, то обещал бороться с воровством и взяточничеством, а потом дал волю руководству всех уровней. Он запретил требовать документацию на построенную недвижимость. И сейчас вокруг каждого города стоят такие дворцы, что владелец каждого из них не заработал бы на него и за сто лет. Но за это он должен держать своих подданных в кулаке. Все работники в стране, по существу, на положении временных. А с таким человеком можно делать всё что угодно. Правда, некоторых руководителей он выборочно наказывает – чтобы простой люд умилялся, как батька рубит боярам головы. У нас узаконено досрочное голосование. В определённое место сгоняются работающие и студенты, назначаются ответственные, это, как правило, руководители предприятий и учреждений.
Во главе избиркомов тоже они, члены комиссий – их подчинённые. Если они перестараются, Лукашенко их поправит. Он не раз заявлял журналистам, что на последних выборах за него проголосовало девяносто три процента, но он, чтобы не раздражать Запад, приказал снизить эту цифру до восьмидесяти шести. Самое удивительное, - заканчивает Василий Волошко, - что, общаясь с россиянами и украинцами, приходишь к выводу, что если бы выставлялась кандидатура Лукашенко на пост президента у них, то большинство и в России, и в Украине проголосовало бы за него». Я бы, господин Волошко, сказал: самое печальное, а не самое удивительное. Население этих стран просто не знает, что такое правовое государство, что такое соблюдение прав человека, что такое демократические порядки, что такое разделение властей, что такое независимый суд, что такое ответственность должностного лица, что такое общественный контроль, что такое честные выборы. Население этих стран не знает этого из собственного опыта. По рассказам, по слухам, по призывам отдельных борцов за эти вещи, по обещаниям политиков, по передачам радио «Свобода» – да, что-то знает, хотя приблизительно, так приблизительно, что хоть плачь. А собственного опыта такой жизни у людей нет, не было у их родителей, у дедов и прадедов. Стоит ли удивляться, а тем более – возмущаться, что, когда они думают, как же навести в стране порядок, как утвердить законность, они ничего иного не могут себе представить, кроме строгого и справедливого начальника над всем и вся? Они не тупые и не злые. Они неопытны, общественно неразвиты и сверх всякой меры поглощены заботами о хлебе насущном. Как-то выжить, как-то извернуться, чтобы тебя не растоптал чиновник, мент, бандит, что часто одно и то же… Удивляешься не тому, что они готовы голосовать за Лукашенко, а тому, что они до сих пор не поставили над собой кое-кого пострашнее. Я в таких случаях говорю: эта проблема неразрешима, поэтому её может решить только жизнь. И ничего умнее сказать не могу. А как решит жизнь, не знаю. Если уж наука не знает… А в вашем письме, господин Волошко, на меня больше всего подействовало, как Лукашенко исправил цифру. Ему в голову не пришло, что люди могут спросить: так если ты решаешь, какой процент нарисовать, зачем устраиваешь выборы? Он был совершенно уверен, что население его правильно, так сказать, поймёт. Он действительно плоть от плоти своего народа. Плоть от плоти. Он чувствует своих подданных, по-моему, лучше, чем даже нынешний его недруг Путин – своих, тот самый Путин, который не так давно посылал в Минск целую учёную делегацию изучать опыт Лукашенко, и руководитель этой делегации, самый растленный из кремлёвских политтехнологов, так вслух и сказал: мы приехали изучать ценный для нас опыт.
«Анатолий Иванович, - следующее письмо на «Свободу», - всё больше я удивляюсь, почему церковный народ наш так любит дурачков. «Образ Божий в человеке – в разуме», - писал великий христианский подвижник преподобный Максим Исповедник.
Так почему же дурачков, в которых нет разума, люд наш держит чуть ли не за святых? Идёт дьякон с ладаном по храму, дурачок выскакивает и, размахивая сумкой, вышагивает за ним, повторяя его походку. Народ, в основном, добродушно смеётся. Это у нас называется молитвой. Недалеко от меня стояла знакомая мне учительница. Дурачок стырил книжку в лавке и принёс ей в подарок. Она приняла его с умилением, как дар святого. Потом дурачок собирал деньги по храму, крича: «На обчую свищу!», подходил по три раза. Как-то я возмутилась этим непотребством, так старухи оборались на меня, - так в письме, не «разорались» или «заорали», а «оборались». - После моления они продолжали орать на автобусной остановке, но уже об американцах. Уверяли друг друга, что зловредные американцы накачивают курятину водой, которая зимой на рынке превратится в сосульки, а ты плати и за них… В другом храме, в селе Игумново, дурачок увязался за мной, ходил по пятам и хрюкал. Служба шла, как ни в чём не бывало». По-моему, очень интересное письмо. Как только церковь стала угодной верхам, как только было объявлено, что религия – не опиум, а бальзам на русскую душу, так появились в церкви дурачки. Словно все семьдесят лет, что церковь находилась под враждебным управлением безбожного государства, церковные дурачки пребывали в подполье и ждали своего часа. Час настал – и этих семидесяти лет как не бывало. Ничто не началось, всё возобновилось с той точки, на которой прервалось в семнадцатом году. Дурачки, юродивые, блаженные, фанатики, папертные тунеядцы, свирепые или просто дремучие обличья батюшек, среди которых теряются редкие светлые, умные лица… Прихожане, те тоже будто содержались где-то в замороженном виде – их разморозили, и они, встряхнувшись, повалили в церковь, не всегда поймёшь: то ли молиться Богу, то ли с умилением пялиться на дурачков и большое начальство. Да, ничто не началось, всё возобновилось. И замечательное сочетание двух неслиянных и нераздельных начал: понимают, что дурачок, он дурачок и ничего больше, вообще – знают цену всему, и в то же время – верят, что от дурачка что-то исходит, что с ним нужно дружить. Трезвость и дикость в одном флаконе. В двадцать первом веке – точно так же, как и в пятнадцатом…
Пишет Аркадий Васильевич из Нижнего Новгорода. Он проводит параллель между Наполеоном и Путиным: «Пришли невзгоды, я не мог ослабить тетиву, и Франция была лишена либеральных институтов, предназначавшихся ей», - так говорил на смертном одре Наполеон. И дальше: «Я вновь закрыл бездну анархии и уничтожил хаос. Я очистил революцию, облагородил народы и укрепил королей. Я возбудил все соревнования, вознаградил все достоинства и раздвинул границы славы! Всё это чего-нибудь да стоит. И потом, в чём могут меня упрекнуть, чтобы историк не смог защитить меня? В моём деспотизме? Но он покажет, что диктатура была необходима; он докажет, что распущенность, анархия великие беспорядки ещё стучались в дверь».
Не кажется ли вам, Анатолий Иванович, что Путин уже сегодня мог бы подписаться под этими словами?». Не сомневаюсь, Аркадий Васильевич! Не сомневаюсь, потому что он это уже сделал, и не один раз, а последний раз – в разговоре с придворным журналистом – вполне открытым текстом. Слово «стабильность» - его главное слово. Он гордится стабильностью, ставит её себе в заслугу, необходимостью стабильности оправдывает своё решение продолжать править так, как правил до сих пор. Да, Путин подписывается под словами Наполеона, другое дело – как долго будут подписываться под его подписью его подданные. Наполеон кончил тем, что сдался в плен англичанам, но вернее сказать так: в плен англичанам Наполеона сдали его подданные.

Письмо от одного из тех россиян, которых называют офисным планктоном, - он служит в конторе частной фирмы в Санкт-Петербурге. Читаю: «Фирма у нас небольшая, душ двадцать, включая обслугу: два водителя, уборщица, секретарь, компьютерщик. Возраст от двадцати с лишним до шестидесяти с лишним. Экономисты и юристы. Сфера деятельности - банкротства, конкурсное управление, реализация активов, то есть, передел собственности в соответствии с законодательством. Человека три-четыре интересуются тем, что происходит в стране. Слушают радио, читают газеты и журналы: что -живьём, что - в интернете. У остальных отношение к событиям в стране иронично-безразличное. Сфера интересов - работа и личная жизнь. Оптимизм насчёт светлого будущего слабо просматривается. Идея "валить надо" вызывает тоскливое одобрение. Кому-то уже поздно, кому-то мешает инертность и неуверенность в своих силах. Видимо, ещё не очень плохо. Вчера одна наша девушка вышла замуж с переездом на Запад. Полный одобрямс. Уровень доверия властям близок к нулю. Планирование смысла не имеет, так как правила игры начальство может поменять в любой момент, причём радикально. Так что решаем проблемы по мере их поступления. Опасливое ожидание: где ещё рванёт или долбанёт? Греет близость российско-финской границы. Может, успеем? Финские многократные визы очень ценятся. Вот такой психосоциальный фон».

В прошлой передаче я согласился со слушателем, считающим, что подмосковный «город науки» Сколково будет заселён детьми чекистов. Я сказал, что это само собою разумеется, и что так будет даже в том случае, если там не обнаружится ни одного чекистского отпрыска. Пока что никто не спросил меня, как это понимать – видимо, все поняли правильно, поэтому не буду тратить время на пояснение. «Сколково к самой науке пока будет иметь малое отношение, - пишет из Москвы доктор биологических наук. - Пока. колково призвано зарабатывать деньги на базе уже существующих достижений в технических науках. Конечно, хотелось бы, чтобы параллельно появлялись и новые научные факты. На медицинской науке трудно быстро заработать. В Сколково ее пока не приглашают, несмотря на то, что фундаментальные области медицины практически сливаются с фундаментальными биологическими областями. В России есть, конечно, отдельные научные коллективы, равные международным. Но их мало. Большинство институтов не оснащено оборудованием в достаточной степени», - говорится в письме. Если вдуматься, так безразличие к российской науке – одна из самых больших загадок путинизма. Ну, как это можно: располагать горой нефтедолларов, прямо-таки Эверестом, а не Монбланом, как привычно говорится, а Эверестом полноценных денег, и почти ничего из них не уделить науке? Уму непостижимо. Почему я называю это загадкой путинизма? Потому что этот политический режим выставляет себя самым большим патриотом, защитником Отечества, его былой славы, творцом его нынешней славы, гарантом его будущей славы и при этом держит на голодном пайке науку, без которой получается не слава, а позор!

«Уважаемый Анатолий Иванович, вам, по вашим словам, хочется, чтобы мы писали не только о плохом, но хотя бы иногда и о хорошем. Я рад бы, но вот узнаю, что почти половина населения моей страны оправдывает зверства сталинской клики необходимостью индустриализации, для которой нужны были бесплатные рабы, и поражаюсь тупости моих соотечественников, мне горько и стыдно. Больна страна, и нет надежды на её выздоровление, Я ничего не понимаю. Синицын Иван Степанович»
Понять можно всё, кроме того, чего понять нельзя, Иван Степанович. Но даже то, чего понять нельзя, можно попытаться понять. Что бросается в глаза или в уши, когда слушаешь или читаешь, что говорят или пишут люди, которые объясняют сталинские зверства теми или иными нуждами государства? Вот это и бросается в глаза и в уши. Разговор о нуждах, о жизненной необходимости. Они пытаются придать зверствам какой-то высший смысл, какую-то разумную цель. Это люди, которым невыносимо думать, что зверство было просто ради зверства. Они не могут этого вместить, не то что переварить. Может быть, они вообще не любят бессмыслицы, поэтому раз и навсегда решили, что бессмыслицы в жизни не бывает. Конечно, можно объяснить и бессмысленность сталинизма, но для этого надо допустить, что она всё-таки бессмысленность. Уже при Ленине, с самого начала, ему и его команде стало видно, что созданный ими общественно-политический строй не работает так, как они ожидали: не даёт он той производительности труда, которая могла бы в считанные дни сделать всё население зажиточным и довольным. Сказать себе, что виноват строй, что они ошиблись, что их мечта была хоть и великая, но праздная, и что надо эту лавочку закрыть, они не могли, это было выше их сил. Оставалось одно: объяснить провал происками врагов, как внешних, так и внутренних, - и наброситься на них. Выискивать – и убивать, растаптывать, запугивать. Это было бессмысленно, потому что производительность труда всё равно оставалась низкой, но, как видим, объяснимо.