Валентина Рыженко. Образы и символы советского города в современных исследовательских опытах (Региональный аспект): Монография. – Омск: Издательство Омского государственного университета, 2010. – (Труды учёных Омского университета. Серия "История").
На самом деле книга - не совсем о том, что обещается в её заглавии. Обещается ведь нечто совершенно захватывающее: анализ развития современной исследовательской оптики, обращённой на советский город как целое – то, что автор называет "культурно-цивилизационным ландшафтом".
Увы: этому здесь, по существу, посвящена только первая глава. Только здесь обозревается – даже классифицируется - разнообразие современных отечественных "городоведческих опытов" и рассказывается, как в последние 10-15 лет ХХ века и в первые годы ХХI-го, - в эпоху, как это называет Рыженко, "познавательных поворотов" и "укрепления линии на сближение исторической науки с другими науками", - оно осваивает новые для себя междисциплинарные исследовательские модели. Или "интердисциплинарность", как автор предпочитает это называть вслед за известным историографом Лориной Репиной. Рассказывается здесь и о том, что, оказывается, локальная история нынче меняет свой статус в российской историографии, заметно смещаясь от окраин этой интеллектуальной области к самому её центру: свидетельство тому – появление новых исследовательских центров (например, в Ставрополе) и рост их авторитета у столичных коллег, активно с ними сотрудничающих.
Опять-таки увы: речь идёт только об отечественных опытах, - о мировых интеллектуальных тенденциях и диалоге с их зарубежными участниками мы отсюда, как ни жаль, ничего не узнаем. Описываемые процессы предстают, таким образом, как по меньшей мере изолированные, если не вовсе исключительные.
Впрочем, жалеть не стоит. О мировых тенденциях сейчас, слава Богу, можно много где прочитать, а вот предмет, о котором автор рассказывает в двух оставшихся частях книги, - интересен ничуть не менее. Кто, в самом деле, нам ещё о нём расскажет, кроме местных наблюдателей и свидетелей?
Речь здесь идёт – на обильном архивном материале, которого в столицах и не увидишь - о том, как в 1920-е-1930-е годы крупные сибирские города: Новосибирск, Омск, Барнаул, Томск – приобретали специфически-советский облик (преодолевая – и разрушая – тот, что успел у них сложиться до установления советской власти). И о том, что этот облик повсюду складывался по вполне определённым, довольно общим и узнаваемым правилам. У города-текста в каждом случае прослеживается устойчивая грамматика и внятный синтаксис.
Книга действительно интересна комплексным рассмотрением очень разнородных – и тем не менее складывающихся в цельность – источников символической структуры городского пространства. В качестве таковых рассматриваются не только планировка городов и типовая для каждого времени архитектура их зданий, но и – особо - дома культуры и кинотеатры (у зданий этих типов было "особое место в жизнестроительных замыслах эпохи", формировавшей "нового человека"), памятники историческим персонажам и событиям, сады и парки со всем их внутренним устройством и даже озеленение улиц вообще ("зелёное строительство", как это называлось начиная с конца 30-х).
В качестве теоретических собеседников автора оказываются такие яркие персонажи культурологической жизни последних десятилетий, как Владимир Паперный (неминуемая при разговоре о советском "Культура Два"), Михаил Золотоносов с его исследованием "немого дискурса" сталинской эпохи и Дмитрий Хмельницкий, изящно выводящий всю решительно архитектурную мысль и практику этой эпохи из личных вкусов Лучшего друга советских архитекторов. Причём если с двумя последними Рыженко вступает во вполне аргументированные споры, то Паперный востребован ею как один из источников теоретического инструментария.
С другой стороны, мы можем здесь заметить и активную «нормализацию» советского, пришедшую на смену не менее (а то и более) активной его демонизации, которой была увлечена публицистическая, а вместе с нею и культурологическая мысль начиная со времён поздней перестройки. В данном случае исследователь – явно стремясь быть объективным – склоняется к противоположной крайности. Критичность к подминавшей под себя реальность советской градоформирующей практике здесь отсутствует, кажется, в принципе.
При таком прочтении получается, что советские "фрагменты" городского текста оказывались в него вписанными практически безболезненно. Вряд ли это соответствует исторической истине, даже если судить только по вошедшему в книгу материалу. Да, у советского переосмысления городского пространства – автор прав – было множество конструктивных аспектов. В российских провинциальных городах раннего ХХ века было что преодолевать. Тем не менее, советское остаётся не осмысленным как травма, которой оно не могло не быть, особенно - в эпоху своего становления.
На самом деле книга - не совсем о том, что обещается в её заглавии. Обещается ведь нечто совершенно захватывающее: анализ развития современной исследовательской оптики, обращённой на советский город как целое – то, что автор называет "культурно-цивилизационным ландшафтом".
Увы: этому здесь, по существу, посвящена только первая глава. Только здесь обозревается – даже классифицируется - разнообразие современных отечественных "городоведческих опытов" и рассказывается, как в последние 10-15 лет ХХ века и в первые годы ХХI-го, - в эпоху, как это называет Рыженко, "познавательных поворотов" и "укрепления линии на сближение исторической науки с другими науками", - оно осваивает новые для себя междисциплинарные исследовательские модели. Или "интердисциплинарность", как автор предпочитает это называть вслед за известным историографом Лориной Репиной. Рассказывается здесь и о том, что, оказывается, локальная история нынче меняет свой статус в российской историографии, заметно смещаясь от окраин этой интеллектуальной области к самому её центру: свидетельство тому – появление новых исследовательских центров (например, в Ставрополе) и рост их авторитета у столичных коллег, активно с ними сотрудничающих.
Опять-таки увы: речь идёт только об отечественных опытах, - о мировых интеллектуальных тенденциях и диалоге с их зарубежными участниками мы отсюда, как ни жаль, ничего не узнаем. Описываемые процессы предстают, таким образом, как по меньшей мере изолированные, если не вовсе исключительные.
Впрочем, жалеть не стоит. О мировых тенденциях сейчас, слава Богу, можно много где прочитать, а вот предмет, о котором автор рассказывает в двух оставшихся частях книги, - интересен ничуть не менее. Кто, в самом деле, нам ещё о нём расскажет, кроме местных наблюдателей и свидетелей?
Речь здесь идёт – на обильном архивном материале, которого в столицах и не увидишь - о том, как в 1920-е-1930-е годы крупные сибирские города: Новосибирск, Омск, Барнаул, Томск – приобретали специфически-советский облик (преодолевая – и разрушая – тот, что успел у них сложиться до установления советской власти). И о том, что этот облик повсюду складывался по вполне определённым, довольно общим и узнаваемым правилам. У города-текста в каждом случае прослеживается устойчивая грамматика и внятный синтаксис.
Книга действительно интересна комплексным рассмотрением очень разнородных – и тем не менее складывающихся в цельность – источников символической структуры городского пространства. В качестве таковых рассматриваются не только планировка городов и типовая для каждого времени архитектура их зданий, но и – особо - дома культуры и кинотеатры (у зданий этих типов было "особое место в жизнестроительных замыслах эпохи", формировавшей "нового человека"), памятники историческим персонажам и событиям, сады и парки со всем их внутренним устройством и даже озеленение улиц вообще ("зелёное строительство", как это называлось начиная с конца 30-х).
В качестве теоретических собеседников автора оказываются такие яркие персонажи культурологической жизни последних десятилетий, как Владимир Паперный (неминуемая при разговоре о советском "Культура Два"), Михаил Золотоносов с его исследованием "немого дискурса" сталинской эпохи и Дмитрий Хмельницкий, изящно выводящий всю решительно архитектурную мысль и практику этой эпохи из личных вкусов Лучшего друга советских архитекторов. Причём если с двумя последними Рыженко вступает во вполне аргументированные споры, то Паперный востребован ею как один из источников теоретического инструментария.
С другой стороны, мы можем здесь заметить и активную «нормализацию» советского, пришедшую на смену не менее (а то и более) активной его демонизации, которой была увлечена публицистическая, а вместе с нею и культурологическая мысль начиная со времён поздней перестройки. В данном случае исследователь – явно стремясь быть объективным – склоняется к противоположной крайности. Критичность к подминавшей под себя реальность советской градоформирующей практике здесь отсутствует, кажется, в принципе.
При таком прочтении получается, что советские "фрагменты" городского текста оказывались в него вписанными практически безболезненно. Вряд ли это соответствует исторической истине, даже если судить только по вошедшему в книгу материалу. Да, у советского переосмысления городского пространства – автор прав – было множество конструктивных аспектов. В российских провинциальных городах раннего ХХ века было что преодолевать. Тем не менее, советское остаётся не осмысленным как травма, которой оно не могло не быть, особенно - в эпоху своего становления.
