Михаил Соколов: Сегодня мой собеседник в Париже Нина Константиновна Рауш фон Траубенберг, дочь полковника Русской императорской армии Константина Трауберберга и Нины Евреиновой, из известной на юге России семьи земских и судебных деятелей.
Нина Константиновна родилась в 1920 году в Финляндии, где разместили белые отряды, прорвавшиеся из окружения красных после краха мурманского и архангельского фронтов.
Нина Константиновна Рауш фон Траубенберг профессор психологии, активный член Русского студенческого христианского движения, в 60-70 годы - помощник Генерального секретаря и член Центрального бюро и секретариата этого движения, активный деятель церковной общины православной церкви Константинопольского патриархата во Франции.
Нина Константиновна, я, во-первых, хотел бы попросить немножко рассказать об истории вашей семьи, о предках отца.
Михаил Соколов: А какова была история вашего отца, его биография?
Нина Рауш фон Траубенберг: Довольно грустная. Учился в военном училище, думал идти по военной службе. Прошел японскую войну, где он был ранен тогда, а потом Великую войну. Женат он был два раза, даже три. Я, к сожалению, его детей от первых браков не знаю. Старалась добиться знакомства, но не вышло. С моей матерью он познакомился во время войны на Северном фронте, потому что она была сестрой милосердия, ее почему-то послали туда. Они женились почти во время перехода из России в Финляндию, бежали от большевистских властей. Историк Андрей Корляков достал точные сведения, в какой было деревне, сколько было бараков, в каком бараке жил мой отец. Командовал генерал Клюев.
Михаил Соколов: А мама была из семьи Евреиновых?
Нина Рауш фон Траубенберг: Она первым браком была Яковлева, брак распался быстро и, конечно, не успела никаких факультетов кончить в России. Во время Великой войны она записалась в сестры милосердия Красного креста, окончила курсы, которые полагалось тогда, получила всякие награды.
Конечно, жизнь началась трудная, потому что из Финляндии они переехали через несколько месяцев в Берлин. В Берлине никакой профессиональной работы не было.
Мой отец был председателем союза ветеранов войны. Моя мать, к счастью, вывезла из России драгоценности, на это жили. Она решила довольно быстро переехать в Прагу, где были двое братьев, ее мать и, главное, бабушка со стороны дедушки - Жекулина, которая основала очень много гимназий по всему свету. Так что моя мать со мной уехала из Берлина в 1923 году.
Мой отец был очень болен, он был в санаториях все время. Мать страшно боялась, что я заражусь туберкулезом. Там был очень серьезный конфликт, моя мать настояла на том, чтобы меня изъять. Потом отец приехал в Прагу, в Праге он был очень болен и вскоре скончался.
В Праге собралось все семейство Евреиновых. У меня детские воспоминания очень приятные, потому что был русский детский сад, я пела песни, ставили спектакли. Совершенно русский образ жизни. Все было по-русски - и детский сад, и школа, и университет. Все-таки тогда цвет интеллигенции жил в Праге. Моя мать там смогла окончить Русский педагогический институт имени Яна Амоса Каменского.
Там преподавал Василий Зеньковский. Всегда пишу о нем, потому что я была с ним очень связана до конца жизни. Вот сейчас как раз вышла книга о Сергиевском подворье, и там моя статья.
Потом, когда мама кончила институт, ей дали место в Софии. Насколько я понимаю, она была инспектором русских детских садов, тогда их было много, и мы переехали в Софию. Это был 1927 или 1928 год.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, про семью Евреиновых до революции вам мама рассказывала?
Нина Рауш фон Траубенберг: У меня дома много сведений. Был даже один генерал Евреинов, но Евреиновы с моей стороны не были военными.
Михаил Соколов: Они все, по-моему, служили в судах перед революцией. В курской губернии есть такое имение Борщень.
Нина Рауш фон Траубенберг: Борщень – это наше имение. Я помню, мне рассказывали, что оно было не особенно большим. А теперь там школа керамики.
Михаил Соколов: Борис Алексеевич Евреинов там прожил почти 10 лет, потому что он работал судьей.
Нина Рауш фон Траубенберг: Он учился в Петербурге, потом вернулся и работал там. Мой старший дядя Владимир Алексеевич Евреинов тоже.
Михаил Соколов: Он садовод был?
Нина Рауш фон Траубенберг: Да, и высшей категории. Он все знал, всю географию, всю историю. Он был шутник, и он про себя писал: кем я только ни был.
Михаил Соколов: Вот я читаю его записку «Кем я только не был»: уездный гласный, губернский гласный, мировой судья, уездный предводитель, почетный мировой судья, комиссар Временного правительства, член Московского государственного совещания, почвовед…
Нина Рауш фон Траубенберг: Он был страшно скромный до конца жизни. Массу чего знал.
Михаил Соколов: Потом профессором кооперативного института в Праге был, и директором персиковых садов, а потом … дворник.
Нина Рауш фон Траубенберг: К счастью, к концу жизни ему стало легче. Вначале все-таки очень было скромно. Его в Тулузе в университете студенты очень любили. Еще недавно мне писали письма, составили о нем архив. Он возил студентов по Португалии. Был исключительно сведущим по всяким фруктам, которых они даже названий не знали.
Но почему-то нас - детей никогда ничему не учил. Ему жена говорила: ты расскажи что-то своей племяннице. Но если вдруг он загорится, то тогда да…
Михаил Соколов: Но он вовремя переехал во Францию.
Нина Рауш фон Траубенберг: В 1928 году. Его вызвали, и мой дядя рассчитывал на нормальное положение, а он очутился в крошечной деревушке, электричество, кажется, правда, было. Было малокомфортно. Ни почты, ни возможности покупать еду, ничего не было. Зато были огромные сады.
Михаил Соколов: В Праге кооперативный институт закрылся, значит, надо было где-то работать. Русская акция заканчивалась.
Нина Рауш фон Траубенберг: Когда мы с мамой приехали, и меня сразу послали туда к дяде во французскую деревню, пока моя мать тут устраивалась.
Михаил Соколов: Вы сначала жили в Праге, ваша мама училась в институте?
Потом очутились на Gare De’l Est – на Восточном вокзале в Париже 21 сентября 1930 года.
Михаил Соколов: Ваши первые впечатления о Франции, когда вы приехали? Какой вам показалась Франция?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я помню вокзал. Меня так быстро отправили в деревню, что, пожалуй, мои первые впечатления – это деревня. Мой тетя решила, что мне все-таки нужно ходить в школу, а школа была за два километра, и школа была такого типа, что посередине печка и все уровни вместе, ит учитель тебя по пальцам бил. Я ничего не понимала, но это не помешало мне вскоре быть первой ученицей. Конечно, уровень там был.
Потом меня тетя решила отправить в день Католической Пасхи в церковь. Меня нарядили. Пришла в церковь и стою. Священник подошел ко мне и потребовал, чтобы я вышла, потому что я пришла в коротких рукавах, и, конечно, я ревмя ревела… .
Моему дяде из Германии и Чехословакии писали письма - доктору наук Владимиру Евреинову. Местные жители решили, что он врач, и приходили к нему за советом. Он с трудом отбрыкивался. Так что это была глубинка, маленькое местечко Ноик. Километров 10 от городка Монтобон.
Потом Владимир Алексеевич Евреинов перебрался в Тулузу.
Михаил Соколов: Вас отправили потом в Париж учиться?
Нина Рауш фон Траубенберг: Потом меня вернули в Париж, когда мать нашла работу и квартиру. К счастью, она жила со своей подругой Марией Филипповной Сущинской, с ее дочерью. Ее дочь Таня была на два года старше меня, все-таки для меня это важно было.
Михаил Соколов: Ваша мама, она знала, чем она будет заниматься во Франции?
То есть, к сожалению, работа была не под силу моей матери. В 1935 году она очень серьезно заболела и умерла в мае.
Очень часто, я помню, ночные дежурства, также я помню периоды, когда я ее очень мало видела. Тогда все так трудились. Это теперь люди приезжают сечас, воображают так, что им апельсины будут падать с неба. А тогда ничего не было, никаких денег, никаких ссуд не давали. Существовал Земгор, существовал русский Красный крест, давались маленькие стипендии для учащихся. Потом моя мать очень быстро взяла к себе свою мать Антонину Васильевну Сабашникову-Евреинову, а она была пианисткой, ей нужно было пианино. Куда бы мы ни переезжали, первым делом - пианино. Я спала, я помню, за пианино.
Михаил Соколов: Она давала уроки?
Нина Рауш фон Траубенберг: В России преподавала, в Праге она преподавала, в Париже уже никогда. Зато она замечательно играла. Она была совершенно непрактичным человеком. Когда моя мать умерла, мы сперва жили с бабушкой год у матери Марии Скобцовой.
В общежитии матери Марии на Рю Лурмель. Целый год мы там жили. Это для меня было очень важно, там я встречала людей замечательных. И потом там было христианство, настоящее православие было. Чудный был священник архимандрит Киприан, но он был совершенно не в духе матери Марии. Он был аскет, интеллектуал, аристократ, а мать Мария была вся в деле. Мать Мария устраивала столовую, ходила по ночам на рынок. Я была слишком молода, чтобы с ней ездить.
Зато я слышала Николая Бердяева, хотя ничего не понимала, все-таки это была атмосфера какая-то. Мочульский, Бердяев, Георгия Федотова помню. А потом, так как я стала сразу членом Русского христианского движения, которое морально меня спасло. Моя мать умирала, она как раз написала Василию Васильевичу Зеньковскому с просьбой устроить меня в детский лагерь. И это меня спасло. Я нашла образ жизни, стиль жизни, интерес. До сих пор я член движения стопроцентный.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, а много детей участвовало в этом христианском движении?
Нина Рауш фон Траубенберг: Очень много. Тогда был лагерь у моря - это был 1935 год. И конечно, мы остались дружны с теми людьми, с которыми тогда встречались, которые сейчас, к сожалению, уходят к Господу Богу. Потом был лагерь студентов, которые были постарше, мы на них Богу молились. Например, будущая монахиня Ольга, игуменья Бюсси, она тогда тоже была в лагере.
Недавно умерла моя подруга, с которой встретилась в лагере, и я как раз сказала: все, кто были хоть раз в лагере, знают, что такое лагерь, какой-то дух особый потрясающий, подъем, интерес ко всему, открытость ко всему миру. Конечно, нас многих спасло Русское христианское движение.
Тогда учили Закон Божий, историю. Были замечательные руководительницы. У меня была руководительница Таисия Ивановна, которая стала потом Смоленской. Она была полна поэзии, музыки. Мы ставили всякие шарады, пьесы. Потом была Александра Сергеевна Четверикова, которая нам читала "Идиота".
Конечно, сейчас немножко переменилось, потому что дух времени не тот. Все-таки руководители довольно порядочные. Конечно, был устой, были службы. Может быть, мы не всегда все понимали. Но главное, что делало движение - давало осмысление того, что делается в церкви, вокруг церкви, зачем церковь. Так что это не то, что просто так трафаретно ходить на службу.
Михаил Соколов: А в походы ходили?
Нина Рауш фон Траубенберг: Ходили. Конечно, девочки ходили не очень далеко, ночевали в каком-то заброшенном месте. Там был прелестный город, старинный средневековый городок Гримо, туда ходили в поход, в разные места. Ходили в поход в лагерь к студентам.
К сожалению, я была только год, потом взяться серьезно за дело, пришлось учиться, немножко самой зарабатывать. Потом я закончила элементарную школу и поступила в лицей Фенлон. Я очень благодарна этому лицею. Там была и музыка, и рисование, и пели мы.
Михаил Соколов: Вы продолжали участвовать в христианском движении в то время?
Нина Рауш фон Траубенберг: Да. Я всегда ходила на сборы, ходила в церковь. Я только что написала историю всех священнослужителей церкви Пресвятой Богородицы - христианского движения. Были замечательные люди - отец Сергий Четвериков, отец Василий Зеньковский, отец Виктор Юрьев.
Михаил Соколов: Как вы дальше жили, собственно, на что?
И тут произошел какой-то инцидент, который мне стоил очень больших трудностей. Я провалилась на устном Башю, тогда было два экзамена, я провалилась на устном экзамене, на втором бакалавриате. А это было июнь 39 года. Потом меня отправило христианское движение на Всемирный съезд христианской молодежи в Амстердам. Мы приехали 28 августа, и как вы знаете, 2 сентября грянула война.
Михаил Соколов: Съезд не состоялся или он все-таки начался?
Нина Рауш фон Траубенберг: Начался. С Иоанном Шаховским, который возглавлял нашу группу. Эти съезды христианской молодежи оставляют потрясающий след. На всех съездах христианского движения были замечательные доклады, личные встречи. Правду сказать, все было сосредоточено на общей литургии, на причастии. Так что, конечно, были замечательные доклады, были личные связи.
Михаил Соколов: А где вы узнали, что война началась?
Нина Рауш фон Траубенберг: Мы были группой все в Амстердаме, нас моментально репатриировали. Помню, погрузили в вагоны на следующий день такими группами, и мы приехали в Париж, и тут нам говорят, что все экзамены упразднены до конца войны. Так что я не могла получить аттестат зрелости до конца войны. Была иностранка, никакой профессии не было, и школьницей уже не была. Дело было - дрянь. Тут на меня напала паника - денег никаких, возможностей никаких.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, война, вы остались в таком сложном положении - без диплома, без денег, без профессии. Что вы делали?
Нина Рауш фон Траубенберг: Пиковое положение! Я пошла в Красный крест французский, предложила свои услуги. И меня направили на вокзал Аустерлиц, там был центр, где принимали беженцев, матерей с детьми, стариков. Я там довольно долго работала.
Я говорила по-немецки, так как я в лицее учила немецкий. У дяди в Франкфурте, куда я ездила, тоже говорила по-немецки. Меня назначили на связь с комендатурой.
Михаил Соколов: Это уже когда оккупация началась.
Кто-то меня выдал гестапо, я никак не могла понять - кто. Через два-три дня ко мне явился в 6 часов утра офицер из гестапо. А мне было 20 лет. И он, конечно, мне припомнил то, что я переправляла военнопленных, а я ему говорю: все равно буду это делать.
Михаил Соколов: Он вас пришел арестовывать или только допросить?
Нина Рауш фон Траубенберг: Допрашивать. Глупейший. Он начал мне доказывать, что мой отец был коммунистом. Дурь!
Михаил Соколов: При том, что ваш отец был белый офицер.
Нина Рауш фон Траубенберг: А я такая дура.. Когда я работала в книжном магазине, приходили немецкие офицеры, причем такие люди, которые прекрасно знали, если меня зовут Рауш фон Траубенберг, то я все-таки все что-то по-немецки понимаю. Звали баронессой. Приглашали в рестораны. Я к одному заходила, он был комендантом форта Шарнтон (вокруг Парижа есть форты). Я туда ходила, со мной разговаривали солдаты. Я потом могла за это дорого поплатиться.
Я думаю, что он меня спас, все-таки потом меня оставили в покое. Ограничилось тем, что когда я стала искать другую работу, через день приходил жандарм французской полиции, и через день меня выгоняли. Три раза подряд. Даже из ресторана! Меня какие-то французы устроили переводить Бердяева у такого издателя Убри, я была счастлива. День работаю, два работаю, на второй день приходит полиция, и через два часа меня увольняют. Так что слежка была.
Потом, когда я получила французское подданство, знаете, вызывает в префектуру инспектор и с вами беседует.
Во-первых, он меня долго убеждал, что у меня невозможная фамилия, лучше называть Роше. Я только согласилась, чтобы отменили "фон". Вот он мне сказал почему у меня были проблемы. Я ему сказала: "Почему?". Он мне сказал, что одна из сослуживиц по вокзалу Аустерлиц меня выдала. Все знакомые русские всполошились: "Уезжай к своему дяде в /Свободную зону". "Никуда я не уеду". А тут и всю Францию оккупировали.
Я жила вдвоем с одной моей подругой, она платила за комнату. Когда мне было плохо, когда меня отовсюду выгоняли, я тоже пошла в Красный крест, так как у меня были очень хорошие отзывы, что я бесплатно там работала, они каким-то чудом нашли мне маленькую работу в предместье Парижа, маленький завод около Мелона, строил катера, там нужна было медсестру - это меня спасло.
Михаил Соколов: Там вы работали до освобождения?
Нина Рауш фон Траубенберг: Там как раз были ученики, и я их возила в Париж на экзамены профессиональной ориентации. Меня это очень заинтересовало. Я спросила, как можно этому научиться. Они мне сказали, что нужно обязательно, чтобы получить аттестат государственный и нужно быть француженкой. Когда, наконец, открыли возможность переэкзаменоваться, то я записалась, но я, конечно, работала по ночам. К счастью, я выдержала экзамен. И я смогла поступить в Институт профессиональной ориентации, меня это очень заинтересовало.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, во время войны вы с матерью Марией (Скобцовой) успели общаться до ее ареста?
Нина Рауш фон Траубенберг: Когда я переехала в Красный крест, я больше с ней не общалась. НО отца Дмитрия Клепинина я прекрасно помню. В первом лагере, он был помощником повара. Зато я очень дружила с его матушкой Тамарой Федоровной Клепининой, которая жила на Лурмере..
Михаил Соколов: Клепинина немцы арестовали?
Нина Рауш фон Траубенберг: Конечно, да. Но сперва арестовали Юру, сына матери Марии, и сказали матери Марии, чтобы она за ним к ним пришла. И ее взяли. А Клепинина, конечно, он раздавал направо и налево евреям удостоверения, что они крещеные.
Михаил Соколов: Это помогало от арестов или нет?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я думаю, что в начале помогало, а потом уже нет.
Михаил Соколов: То есть они всех брали, крещеный, не крещеный?
Нина Рауш фон Траубенберг: Конечно. А мать Мария была незаурядная. Но не всем ее подход подходил.
Михаил Соколов: Почему?
Михаил Соколов: А профессора Георгия Федотова вы помните?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я помню облик, но я ушами хлопала. И все же что-то впитала.. Недаром меня интересует все то, что касается не просто богословия, а христианского подхода к жизни, к мысли, к деланию и так далее.
Михаил Соколов: С Бердяевым вы пообщались?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я его немножко боялась. У него тик был…
Михаил Соколов: Язык выпадал?
Нина Рауш фон Траубенберг: У него был какой-то дикий тик. Потом я начала по-французски читать его. Его трудно понять. Я понимаю, что он сыграл большую роль. Важную. Он многих французов привел к православию. Например, Оливье Клеман. Вообще французские коммунисты, марксисты очень были под его влиянием одно время.
Как-то раз, когда отец Киприан был настоятелем в церкви Толстых и Осоргиных, как-то раз мы ездили с ним к Бердяеву. Тогда отец Киприан был очень дружен с ним.
Михаил Соколов: Если говорить о времени оккупации, много было русских, которые сотрудничали с нацистами?
Нина Рауш фон Траубенберг: Об этом много написано. В наших кругах, в церковных кругах - нет. А наши аристократы знаменитые, может быть, конечно. Как наши аристократы теперь первые – Шереметьевы - бегут в Москву и живут на средства Путина. Замечательно.
Михаил Соколов: Освобождение Парижа, вы помните эти дни, что было здесь?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я помню, я как сумасшедшая на велосипеде ехала в ратушу. Какие-то люди меня останавливали: вы что, сумасшедшая? Было интересно посмотреть, что делается.
Михаил Соколов: Бои были?
Нина Рауш фон Траубенберг: Были, палили здорово.
Михаил Соколов: Скажите, а как дальше все было?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я закончила Институт профессиональной ориентации не без трудностей. Потому что мне обещали стипендию, в январе меня вызвали, сказали: вам стипендию нельзя дать, потому что вы иностранка.
Михаил Соколов: У вас был нансеновский паспорт?
Нина Рауш фон Траубенберг: Это было вечно такое: или вы иностранка, или вы школьница, или без профессии. Тогда я тоже пошла в наш Красный крест, и там мне поручили Ольга Владимировна Толли объезжать все санатории, где очень много было русских больных туберкулезных. Она мне что-то платила. Так что я смогла кончить институт.
Так как я хорошо кончила, у меня была чудная одна из моих профессорш, которая меня сразу взяла на службу на завод «Рено». А на заводе был большой психотерапевтический сервис, тогда это было в моде.
Всем рабочим, например, после несчастного случая, мы должны были делать психотерапевтический экзамен. Это меня очень заинтересовало.
Я сразу заметила, что дело в том, что они так трясутся, они так боятся этого экзамена, особенно алжирцы, что дело тут не в способностях, а в характере, нервности. Я сказала: знаете, что нужно было бы немножко обратить внимание на их личности. И мне дали возможность съездить в город, научиться техникам изучения личности и главным образом текстов Роршаха, в которых я являюсь всемирно известным специалистом. Потом направление работы было в этом смысле, это дало направление всей жизни.
К сожалению, был такой случай, в дань Рождества мне захотелось пойти в церковь, и я прошу начальника меня отпустить. Он говорит: "Нет, я хочу давать вам официальное разрешение. Попросите кого-нибудь из ваших сослуживцев, пускай на входе кто-нибудь за вас отметится, Вставит карточку в машину». Конечно, нашелся кто-то, кто нас выдал. Состоялся большой скандал. Мою коллегу, которая это сделала, выгнали, а я подала в отставку.
Потом я заболела и решила, что психотехникой не буду заниматься.
Я решила, что буду заниматься проблемой личности. Тогда психологи в гимназии не существовали, официально не было такой профессии психолога. Меня взяли на учебу в детское психиатрическое отделение в госпитале. Я попала на старшего врача, который был грубоват, но страшно добрая душа. На мое счастье, у него была жена русская. Он ко мне очень хорошо относился. И ему предоставили две стипендии на год в Америку для психологов. Он мне предложил. Я говорю: "Я не могу взять, потому что я не говорю по-английски". Тогда он сказал: "Если вы русская, значит, вы должны говорить". Такое было понятие. И этим я спаслась.
Я год провела в Америке - это было замечательно. Я столько повидала, и там я научилась по-настоящему тесту Роршаха.
У меня были особенные точки научной деятельности, я ездила по бесконечным домам для детей-инвалидов, там это было страшно разработано, а тут ничего не было. И я еще защитила диплом прикладного психолога. Из Америки я должна была привозить проекты научной деятельности. Потом я была в знаменитых местах, где разрабатывались IQ, потом там разрабатывались специальные методы и для глухонемых, и для моторных, для всех детей со всеми изъянами. А тут ничего не было.
Так что, когда я вернулась, у меня были знания, а работы не было. Меня опять спас мой старший врач. Есть такая Комиссия психологии, он ею заведовал, он меня туда устроил. Я выбрала себе тему "Патология восприятия". За это мне давали жалование, к счастью. Потом переехала в госпиталь Сен-Петерьер, где я довольно быстро стала руководителем. Довольно много публикаций делала, и меня пригласили в институт психологии на отдельные доклады, а потом в 1967 году мне дали официальное место. Metr d’assistyant. Я защитила две диссертации, сначала troizemme ciecle, а потом докторскую.
Михаил Соколов: Место у вас уже было профессора?
Потом мне повезло, у меня была замечательная группа, до сих пор мы все дружны. Конечно, тогда доктора очень важны: как только дело касается психопатологии, во Франции обязательно нужно, чтобы рядом с психологом был врач. Я попала на чудных врачей. Доктор Рошер. Мы с ним создавали исследовательские группы. Я считаю, что мне дико повезло. Дуракам везет! (Смеется)
Нет, я, конечно, очень много работала. Я всегда жила надеждой. Единственный был жуткий период – это начало войны.
Михаил Соколов: Что, собственно, было интересного после войны в Христианском движении?
Нина Рауш фон Траубенберг: После войны был замечательный период, когда был в Париже и отец Александр Шмеман, и Мейендорф, и Верховской, такое братство было . Все они приезжали на съезды РСХД. Потом идиотский кризис РСХД кончился, тут был главный секретарь Александр Иванович Никитин, он страшно хотел, чтобы РСХД перешло на национальную русскую почву. Зачем? Тут есть «Витязи». Они - национальные, а мы всегда были гораздо более церковные, православные. Я еще помню, что отца Василия Зеньковскго ругали, что он жидомасон. Потому что он в связи с доктором Мотом, с молодежным движением из Америки.
Михаил Соколов: Экуменист в общем.
Нина Рауш фон Траубенберг: Широких взглядов человек. А наши русские бывают такие, что не дай Бог. Если вы прочтете старые "Вестники" - это было довольно трагично, когда его ругали жидомасоном.
Михаил Соколов: А как-то влияло на атмосферу то, что было движение советских патриотов?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я это хорошо знаю, потому что у меня в Казани живет крестница Елизавета Сергеевна теперь Туманова, но она дочь как раз тех, кто стали патриотами. Сначала были младороссами. Ее отец - Сергей был младоросс. Потом их «советские идиоты», как мы их называли, в СССР вывезли. У Сергея была жена Ольга и две девочки, и одна из этих девочек - моя крестница. Я ее крестила с Великим князем Андреем Владимировичем, когда он был младороссом.
Михаил Соколов: Вы сами в младороссах не состояли? Вам их движение - «Царь и Советы» - не понравилось?
Нина Рауш фон Траубенберг: Никогда не ставила себе такой задачи. А они вот стали «патриотами-идиотами». Французы в 1947 году выслали Сергея, Кривошеина-отца, отца Сергия Шевича и других. Вот жена Сергея - Ольга - моя кузина и дети решили уехать. Лиза, моя крестница, пишет как раз обо всем этом в своей книге довольно любопытно.
Михаил Соколов: Было разделение, одни ходили в одну церковь, другие в другую - в Московскую патриархию?
Нина Рауш фон Траубенберг: Это вообще русские обожали. Они будут пересекать весь Париж, чтобы ехать в свою церковь.
Михаил Соколов: То есть был и политический выбор?
Нина Рауш фон Траубенберг: Обязателно. Но люди привержены и к своему настоятелю. Какой-то провинциализм. Я понимаю, что в начале эмиграции определенная церковь составляла семью, ни за что нельзя было поехать в другую церковь.
Михаил Соколов: Разделение и сейчас продолжается?
Нина Рауш фон Траубенберг: Да, но оно не принципиальное, а просто обиходное. Конечно, я не поеду завтра на Рю Дарю, предпочитаю ехать в свою церковь. На Дарю мне не нравится шик-блеск. Я у себя всех знаю, я знаю, как поют, я люблю это пение. Я 50 лет стояла в хоре и читала. Если они не будут так читать Стихарь, как полагается, мне это будет неприятно.
Михаил Соколов: Есть такое мнение, что это направление, связанное с Христианским движением, Зеньковский и другие, они в чем-то ближе к протестантизму в том смысле, что человек ответственен за свои поступки или, наоборот, к русским староверам, которые были очень трудолюбивые.
Нина Рауш фон Траубенберг: Конечно, опять-таки, вера может не быть одна. Все делание – должно быть делание из-за веры.
Михаил Соколов: Кто из священников, которые здесь служили, на вас произвел наибольшее впечатление?
Нина Рауш фон Траубенберг: В начале отец Сергий Четвериков, тогда он был настоятелем нашей церкви. Он как-то меня взял под крылышко. Ввел в свою семью. Я познакомилась с его дочерьми. Отец Киприан сперва. Но – он совсем другое дело. Аскет, интеллигент, аристократ, исключительно научно образован. Сначал служил на Лурмеле. Потом, так как они совершенно разошлись с матерью Марией, то его отослали в Сергиевское подворье. А мы продолжали с моей подругой туда ездить. И главное, были очень близки со всеми нами Зайцевы, Борис Константинович и его жена, а я их очень любила.
Михаил Соколов: Замечательный писатель.
Нина Рауш фон Траубенберг: Чудесный. Они жили в Бианкуре во время оккупации, когда я работала на заводе, я им таскала немножко масла. Нам давали, а им нет. Чудные были старички. Я осталась с ними дружна, и с Наташей, их дочерью.
Михаил Соколов: Он как видел политическую ситуацию в то время?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он главным образом считал - никакого прикосновения к советам, никакого прикосновения к большевикам, к этому строю, исключительно благородный человек. жил. И такой добрый, ясный, без всяких тревог a la Бунин. Отец Киприан во время оккупации из Сергитевского подворья ходил пешком оень далеко в Кламар и останавливался у Зайцевых обедать или у нас. Его было не угомонить. Недаром он умер в 60 лет.
Михаил Соколов: Он ходил на службу пешком?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он там служил. Он считал, что это его долг. Его, правда, все любили. А теперь эта Кламарская церковь перешла в Московскую патриархию к Патриарху. В Медоне служил Александр Трубников, отец председателя Земгора, это были все зарубежники.
Михаил Соколов: А отношения были сложные между теми, кто служил у Евлогия, условно говоря, и у зарубежников?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я думаю, что если люди друг друга знали, конечно, это было ничего. А так раскол был бич эмиграции в то время. Сейчас это ничего, последние 50 лет - ерунда. А вот когда ) в 50-е годы) Сергей Сергеевич Верховской, профессор богословского института, приехал в Нью-Йорк, то ему предложила окрестить заново его детей зарубежная церковь.
И потом действительно доходило иногда до какой-то злостности. Я помню, когда был епископом Иоанн Шаховской, был с ним несчастный случай, он раздавил какую-то старушку, и писали в газетах зарубежников, что это Божье наказание.
Михаил Соколов: А отец Василий Зеньковский, он тоже служил в том же храме - Введения во храм пресвятой Богородицы?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он был всегда у нас старостой. И когда он решил принять священство, он был назначен.
Михаил Соколов: А почему он решил? Ему не хватало этого?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он всегда мечтал жениться, ему бесконечно отказывала Александра Сергеевна Четверикова. А потом, знаете эту историю - его в 1939 году арестовал в день начала войны. Он оказался в жуткой тюрьме Санте. А потом его отправили в лагерь на юг Франции. Он год там просидел. После этого он принял решение.
Михаил Соколов: Дал обет?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он всегда хотел. Он страшно любил семейное начало, он всегда надеялся, но не вышло. Его первая невеста ему отказала, потому что он хотел учиться в университете 9 лет, невеста сказала, что она 9 лет ждать не будет.
Михаил Соколов: Он хороший священник был?
Нина Рауш фон Траубенберг: Он был замечательным духовником. У него стояли очереди, потому что он был психологом. Не только эрудиция, очень хорошо понимал все узлы человеческой психики. К нему шли со всякими безнадежными делами. И он всегда старался людям показать, что они образ Божий, что они тянутся к свету, давать всегда что-то положительное. Никогда не клеймил, и старался понять. У нас, конечно, насчет духовников – дело дрянь.
Я вижу молодых священников, у меня два крестника – священники: отец Алексей Струве и отец Даниил Кабанер. У них достаточной подготовки нет, в Богословском институте они не учились, никакого нравственного богословия они не знают.
Кроме того, конечно, духовником так не становишься. Например, у нас наш настоятель хорошо литургию служит, хорошо знает лиутргию, но духовник - ноль. Конечно, дело не в знании, а дело в подходе. У нас почти нет нравственного богословия, очень мало кто писал, только отец Киприан. Вообще психологией наши священники совершенно не интересуются. Или говорят Фрейд, и все.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, на ваш взгляд, кто наиболее серьезно повлиял на русскую эмиграцию на вашей памяти, если три-четыре фигуры, кого бы вы выбрали?
Нина Рауш фон Траубенберг: Милюков – с ним мой дядя Борис общался. Я видела Василия Маклакова, потому что он заведовал знаменитым Комитетом русских беженцев.
Михаил Соколов: Вы к нему на прием ходили?
Нина Рауш фон Траубенберг: Бумаги нужны были. Единственный был комитет, который французские власти признавали. Знаете, во Франции, куда бы ты не полезешь, тебе нужно обязательно удостоверение о рождении, которого, конечно, ни у кого из нас не было. К счастью, кто-то придумал создать этот комитет, который имел право их выдавать. И мне бегали туда.
Михаил Соколов: И как Маклаков?
Нина Рауш фон Траубенберг: Подписывал бумаги.
Была дружна с семьей Струве, с отцом Алексеем Петровичем, с Никитой и с родителями. Но все тоже посредством движения. Так что - Зайцевы, Струве.
Михаил Соколов: Что изменилось, когда Солженицына выслали, когда стали другие приезжать, «ретья волна» появилась?
Нина Рауш фон Траубенберг: Это был шок. Мы, конечно, приблизительно знали. Я помню, французы были ошеломлены, все люди вокруг меня не верили. Конечно, я вообще не могу сказать, что я была поклонница Солженицына, я не читаю каждую строчку с умилением, но просто я прочла "Ивана Денисовича" - это меня действительно потрясло.
Михаил Соколов: Почему французское общество как-то не воспринимало многолетние рассказы о ГУЛАГе, о терроре в Советском Союзе, а Солженицыну поверило?
Нина Рауш фон Траубенберг: Солженицын все-таки отрицательно относился к западному обществу. Он воспевал только все русское, только национализм.
Михаил Соколов: А почему же французы ему поверили?
Нина Рауш фон Траубенберг: Потому что это было открытие - ошеломляющее.
Перевернута была вся система мышления. Все-таки коммунистов во Франции было много, но не так даже коммунистов, сколько людей с левизной. А тут падало все. Вся архитектура…
Михаил Соколов: Но ведь русские все знали, которые здесь жили. А французы не хотели знать, получается?
Нина Рауш фон Траубенберг: Во-первых, считали, что Россия - это далеко. Пускай варвары делают, что хотят.
Михаил Соколов: Был Кравченко, например, процесс.
Нина Рауш фон Траубенберг: Сразу после войны. 1947 год. «Я выбрал свободу».
А когда вышел "Иван Денисович", все поняли, конечно, он гений. И ГУЛАГу поверили.
А все-таки он слишком нападал на западную цивилизацию, был против, потому, что он не мог впитать, как мы, жившие всю жизнь тут, мелкие прелести французской жизни в какой-нибудь деревушке - это же потрясающая страна.
Пять морей, я не знаю, сколько гор. Какие угодно пейзажи.
Моя тетя всегда говорила, что с французским рабочим можно говорить обо всем, он на все имеет свое мнение. Теперь, правда, нет.
У меня была такая замечательная тетя Вадя Резвая, дочка графини Сиверс, она была незаурядным человеком, она тут устроила ателье, чтобы прокормить Ольгу, свою дочь, и двух девочек, которые потом уехали в Россию. Она была исключительно умна, остроумна. Какие были люди замечательные!
Ее мать - Софья Васильевна Сиверс уже была в Лионе. В Лионе был завод текстильный, производство шелка. И когда Варвара Георгиевна мужа потеряла в Петербурге, осталась с двумя детьми ей мать написала: приезжай, здесь есть работа. Она приехала, все работали, все дети работали в Лионе. Потом начался у кого-то туберкулез, они решили переехать на юг, и они были среди тех людей, которые "сели на землю" на юге.
Михаил Соколов: Стали крестьянами, фермерами?
Нина Рауш фон Траубенберг: У Лени Николаева была ферма цыплят, и нас всех заставляли щипать этих цыплят, когда мы приезжали на каникулы, дядя Леля отвозил их на базар. Они этим жили с четырьмя детьми. Тогда был наплыв на землю.
Михаил Соколов: Франция, конечно, замечательная страна, целый мир. А вообще, что вы думаете о русских масонах здесь?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я знаю, что раньше это было, все люди государственные были масонами. Это для них.
Православие - это для мужиков считалось, а вот масоны - это мистика и так далее.
Михаил Соколов: Но они же тут в Париже собирались, были ложи, доклады.
Нина Рауш фон Траубенберг: Они вели довольно высокого уровня умственную жизнь. У меня был двоюродный брат Дмитрий, который тоже нас удивил: сказал я пошел в масоны. Я говорю: ты дурак что ли?
Конечно, эмиграция кончается, но динозавры вроде меня есть, но таких творческих людей, кроме Никиты Струве, никого нет.
Михаил Соколов: А с епископом Антонием Сурожским вы не общались?
Нина Рауш фон Траубенберг: Я с ним общалась, когда мне было 19 лет. Мы всего его обожали, когда он тут был молодым студентом, до сих пор я читаю все его книги. Как-то он исключительно умеет передавать суть во всем. Он очень рано уехал в Англию, мы его знали в движении, он был студентом-медиком еще. Конечно, вся девушки вроде меня были влюблены, ездили к нему, он устраивал доклады. Он исключительный человек, даровитый и прямолинейный. Он хотел оставаться в русской юрисдикции, а потом все-таки сознался, что его там обманули.
Нам таких не хватает. У нас, к сожалению, иерархов маловато, в эмиграции. Нет людей.
Михаил Соколов: Но приезжают из России.
Нина Рауш фон Траубенберг: Их цель – завладеть храмами. Почему мы должны подчиняться? Все-таки патриарх Кирилл совершенно авторитарный господин, который все это решает. Мы же видим, что он решает.
Почему мы должны подчиняться каким-то диктатам? У французской ветви православия никаких нет оснований подчиняться Москве.
Михаил Соколов: Нина Константиновна, а что дает вера?
Нина Рауш фон Траубенберг: Все. Какой-то стержень света. Света крепости и радости. Но радость не всегда достигается.
Знаете, есть Акафист, который кончается замечательными словами: «Ты се свет паче всякого света, ты се радость паче всякой радости, ты се исполнение…»
Михаил Соколов: А есть русская пословица, что на Бога надейся, а сам не плошай.
Нина Рауш фон Траубенберг: Ну да, это верно. Новым русским, которые говорят: «Господь Бог поможет», я говорю: «Возьмите себя в свои руки, кроме того!».
Был тут знаменитый протоирей Сахаров. Он всегда это говорил: «На Бога надейся, но сам не плошай. Есть категория людей русских, которые говорят: «Господь Бог так велит». Это очень удобно.
Все-таки нужно тоже свое собственное дарование проявлять и размышлять, что можешь сам сделать, а не ждать.
