Александр Генис: Сегодня, в первый понедельник сентября, Америка догуливает последний день каникул. Детям завтра в школу, да всем остальным пора приниматься за серьезные – осенние – дела, с которыми кажется несовместимыми жаркие летние дни. Но сегодня мы задержимся на календарной границе двух сезонов, чтобы подвести итоги прошедшему лету. И начнем мы с кино. Отнюдь не потому, что Голливуд отличился каким-то летним блокбастером. Напротив, в этом году список премьер был весьма скудным, и никаких особых боевиков на экранах не появилось. Тем ярче на фоне этого ленивого затишья казались фестивали и ретроспективы, которыми знаменит Нью-Йорк. Пожалуй, самым интересным среди подобных событий стал огромный – около 20 картин - фестиваль необычных биографических фильмов, которыми все лето угощал любителей архивный кинотеатр ''Антология''.
Об эти картинах – и природе биографического жанра в кино – мы беседуем с ведущим нашего ''Кинообозрения'' Андреем Загданским.
Андрей, критик ''Нью-Йорк Таймс'' Деннис Лим, который написал обозрение фестиваля, внятно объяснил, почему режиссерам никогда не следует браться за биографические фильмы. Беда в том, говорит он, что это тот несчастный случай, когда каждому зрителю заранее известен конец. Как же преодолеть эту трудность?
Андрей Загданский: Трудность эта мнимая. Мы получаем удовольствие от фильма не потому, что мы знаем или не знаем, чем заканчивается история, а потому, что фильм хорошо сделан. И те картины, которые были показаны в рамках фестиваля необычных биографических фильмов, все эти картины были сделаны в свое время с разными совершенно подходами, но сделаны очень хорошо. Это яркие, творчески сделанные картины. Авторам удалось уйти от традиционного биографического повествования.
Александр Генис: Биографическое повествование - самая естественная и самая банальная форма для кино, потому что человеческая биография, от рождения до смерти, создает естественный драматургический материал. Но в то же время он настолько банален, что все голливудские фильмы ставятся по одному типу — сначала подъем, потом провал, потом опять подъем. И вот ''американские горки'' Голливуда делают биографический жанр скучным и предсказуемым.
Андрей Загданский: То, что мы видим на экране во время этого фестиваля сделано по совершенно другим рецептам. И каждый раз каждый автор, а здесь несколько совершенно разных режиссеров, которые работали в разных манерах - покойный Дерек Джарман, Пол Шредер, американский режиссер, и наш великий Сергей Параджанов - все они работают в принципиально разных ключах, в разных направлениях. И картины, о которых идет речь, сделаны по-разному, с разными подходами.
Три примера. Первый - это фильм Дерека Джармана ''Виттгенштейн''. Картина эта сделана в яркой' очень театральной' насыщенной манере, в том стиле' который по-английски называется ''кемпи''. В русском языке, по-моему, такого слова нет, это такая цветовая повествовательная безвкусица, которая превращается как бы в новый уровень хорошего вкуса. В картине все абсолютно персонажи одеты в невероятные цветные пиджаки, яркие галстуки, яркие жилетки, на женщинах невероятные красные платья, огромные шляпы с перьями и только один главный герой - Людвиг Виттгенштейн - одет в обычный пиджак и в обычные брюки. Замечательное решение!
Александр Генис: Самый необычный человек в самой нормальной одежде. Это - как одетый в бане.
Андрей Загданский: Да. Это его сразу вырывает из пейзажа - он становится один, он - одинокий, рефлексивный персонаж. И это замечательно сделано. Что мы еще знаем о нем? О том, что он гений говорят другие гениальные люди. Бертран Рассел и Мэйнард Кейнс, известные английские гении, все время говорят о том, что Людвиг Виттгенштейн - гений. И мы считаем, что, да, значит, наверное, это так. Мы понимаем, что он занимается логикой, проблемой логики и философии языка. Но больше - ничего. Вся его биография в картине рассыпана на ключевые узлы и на болезненные точки, на те самые мгновения, когда он принимает трудные, болезненные и страшные решения в своей жизни. А человеком он был, по всей видимости, глубоко несчастным, мучимым. И вот это соединение болезненных точек и делает картину, с моей точки зрения, очень яркой, очень насыщенной, насыщенной эмоционально и насыщенной цветами, красками. В конце фильма Мэйнард Кейнс спрашивает Людвига: ''Что тебя больше мучает: логика или твои грехи?''. ''Конечно логика'', - отвечает Людвиг Виттгенштейн. ''Тогда ты - тяжелый случай моральной целостности''.
Александр Генис: Показать философа в работе очень сложно, потому что смотреть, как человек мыслит, это все равно, что смотреть, как краска сохнет. Но показать писателя тоже непросто, потому что нет ничего более скучного, чем смотреть за работающим писателем - я это знаю по себе.
Андрей Загданский: Мессима, в данном случае, как раз очень благоприятный персонаж. Пол Шредер остановился на его единственном дне в жизни - тот самый день, когда Мессима совершил самоубийство. Поэтому наблюдать за ним в этот день достаточно интересно, скажем так. Картина состоит из одного такого наррационного двигателя (этот самый последний день Мессимы, когда он едет в Штаб армии и требует слова, требует, чтобы ему дали возможность обратиться к гарнизону японских солдат, после чего он закончил свою жизнь самоубийством) и прицепленные к этому повествованию главы из его романов. Причем сделаны они в совершенно другом изобразительном ключе - это условные театральные постановки, близкие, может быть, Брехту, но не брехтовские. Они очень условные, очень стилистически стерильные, пугающие, страшный, я бы даже сказал. Словом, это погружение в тот внутренний мир, каким Пол Шредер представлял себе жизнь воображения писателя Мессимы: вот так эти романы писались. И мы видим их в процессе их создания, они погружены в условность, как условно работает мозг писателя.
Александр Генис: Я помню премьеру этого фильма в Нью-Йорке. Это было большое событие. Особое влияние этот фильм оказал на Лимонова, который открыл для себя Мессиму и всегда мечтал подражать ему в жизни. Он любил такие экстремальные ситуации. А мне фильм тогда показался странным. Когда я прочел Мессиму, уже после этой картины, я понял, что он действительно странный, потому что стилистика Мессимы совсем не похожа. Ведь Мессима похож на Достоевского, скорее, а здесь действительно что-то есть от Брехта, но в то же время фильм предает необычайно интенсивный характер и жизни, и творчества этого писателя.
Андрей Загданский: С моей точки зрения, эта картина и сегодня производит большое впечатление. Это принципиальная работа Пола Шредера. Многие считают, что это лучший фильм. Я должен сказать, что Пол Шредер, как сценарист, сделал несколько известных картин в Америке: он написал сценарий фильма ''Таксист'' и он написал сценарий фильма ''Raging Bull''. По обоим сценариям были поставлены очень известные картины Скорсезе. И в этой картине есть еще одна очень интересная деталь. Сценарий был написан по-английски, но Пол Шредер работал со своим братом Леонардом, который женат на японке, на японской писательнице. И они вместе превратили свой сценарий в японскую версию фильма. Фильм идет по-японски, что придает такую особую ауру идентичности персонажу и герою. Вы знаете, картина и сегодня смотрится совершенно замечательно.
''Цвет граната'' - мой любимый фильм. Не только мой любимый фильм Параджанова, просто один из моих самых любимых фильмов, я его часто пересматриваю. И назвать этот фильм биографической картиной, мне кажется, немножко странно. Это сложнее, чем биографический фильм.
Александр Генис: Это как назвать батальным романом ''Война и мир'' или детективным романом ''Преступление и наказание''.
Андрей Загданский: Приблизительно так. Интересное обстоятельство, что о поэте Саят-Нова, который жил в 18-м веке, мало что известно. Почти ничего до нас не дошло. И все это для другого, меньшего автора, чем Параджанов, вероятно, было бы препятствием. Для Параджанова это было благословение. Делая картину о Саят-Нове, он решился на самый дерзкий, самый невероятный шаг: он вообразил себя Саят-Новой. Вся картина - это Параджанов в роли Саят-Новы. В картине есть некоторая биографическая канва - начинается детство поэта, есть его взросление, есть какие-то хронологические этапы, но все это имеет второстепенное значение. Мы погружаемся в сон воображения Параджанова: как Параджанову бы приснилось, что он был Саят-Новой. И это восхитительный, самый дерзкий, самый неожиданный подход к биографическому фильму. И, с моей точки зрения, самый плодотворный.
Александр Генис: Андрей, последний вопрос: биографию какого исторического персонажа вы хотели бы увидеть поставленной в кино именно таким необычным образом?
Андрей Загданский: Я думаю - Пушкина.
