Марина Тимашева: Листаю книгу “Фридрих Шиллер и русский шиллеризм” - и ловлю себя на мысли: как глупо и противоестественно - противопоставлять русскую культуру “западной”! Возникло в Западной Европе что-то значительное и яркое, и вот он, явился – не запылился: “москвич в Гарольдовом плаще”. Русский байронизм, русское вольтерьянство и так далее. А потом, глядишь, уже на Запад катятся волны обратного влияния. Из чего и складывается наше, на самом деле, общее культурное пространство. А за книгу, посвященную “рецепции творчества Фридриха Шиллера в России”, отчитается Илья Смирнов.
Илья Смирнов: По поводу волн в культурном пространстве – знаете, Марина, нам с Вами посчастливилось прокатиться на одной из последних таких волн. Я имею в виду русский рок, начинавшийся тоже в молодежных компаниях с подражания, с моды.
Давайте я процитирую, как это было на рубеже 18 – 19 веков в “Дружеском литературном обществе – кружке молодых питомцев Московского университетского благородного пансиона” (66). “Есть такие пиесы, которые никогда не потеряют цены своей, например, божественный шиллеров гимн к радости…” (67) Члены общества “вместе энтузиазмом горели пожить несколько в Германии, называя ее счастливою…”
“Жизнь на немецкий лад представляется им весьма своеобразно – с чтением немецкой трагедии, с табаком и кофе, в задушевных беседах, дарящих полное родство душ. Андрей Мерзляков так описывает свою предполагаемую (подчеркиваю: предполагаемую! - И.С.) жизнь в Гамбурге: “Потрудившись день, еду в прекраснейший летний вечер верхом за город, местоположение везде прекрасное, климат благословенный. Я спешу в театр, где играют “Сына любви” и “Коварство и любовь ” (74).
Реальная Германия несколько изменила их настроение, вплоть до такого признания: “смотря на них (немцев) не могу не радоваться от всего сердца, что я не немец”. Почему? Оказалось, что немцы никуда особенно не воспаряют духом, но, напротив, “регулярно завтракают, обедают”, “чем больше пьют, тем становятся угрюмее” и даже “католицизм здесь во всей силе”. Но важное уточнение – о любимых авторах.
“Эти всегда и теперь остаются в прежней цене”.
Именно в Дружеском литературном обществе, при всей его юношеской наивности, “были заложены основы программы дворянской революционности” (129).
Но главные герои истории, которую нам рассказывает Людмила Фукс – Шаманская – это, конечно, Николай Михайлович Карамзин.
Цитирую: “Мысли о том, что поэт призван воспитывать и хранить “достоинство людей” и провозглашать истину, прозвучавшие у Шиллера, были программными в просветительской деятельности Карамзина” (61). И второй главный герой - Василий Андреевич Жуковский: “Русская литература всегда отдавала дань Жуковскому – создателю нового поэтического языка, открывавшего возможности для развития романтической поэзии. А поскольку язык этот создавался в значительной мере в работе над переводами, в первую очередь из Шиллера, то в России этот поэтический язык стал приписываться Шиллеру” (96).
Как вы понимаете, я не вправе оценивать книгу с точки зрения филологии, но как историк с удовольствием отмечаю, что автор с уважением отзывается о тех, кого сегодня, в соответствие с модой на мракобесие, положено ругать: об освободительном движении, о русском масонстве, персонально о Радищеве. Кстати, интересная оценка: “право русского народа на возмездие доказано Радищевым как просветителем с целью воспитать дворян” (48). Здесь человеческое поведение, включая художественное творчество, рассматривается в тесной связи с социальными условиями. Но классовый подход не доводится до крайностей, которые были присущи советской литературе (и не изжиты в левой среде до сих пор). “Все дворяне такие-разэдакие”, “разгоним всех попов”, “капиталисты паразиты” и так далее. Ведь с тех пор, как человечество выбралось из пещер на простор цивилизации, все без исключения общества были классовыми. И вопрос стоял о выборе меньшего из зол. В другой формулировке он звучит так: насколько данная конкретная элита отрабатывает свои привилегии? И здесь Людмила Фукс-Шаманская справедливо отмечает, что в России, как и во многих других странах, дворянство изначально выступало на арену истории как служилое сословие, и при Петре было “обязано нести государственную службу”, а дальше обязанностей становилось всё меньше, а привилегий всё больше, вплоть до “нелепого и страшного” сочетания: “абсолютное право крепостничества” при “полном освобождении от службы” (153). Просветители старались этой тенденции противостоять, напоминая братьям по классу об общественном долге, всё как доктор Шиллер прописал: “Мудрости смелой посев тихо цветёт для веков”. http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/schiller60.html
Заглядывая далеко вперед (на столетие с лишним от Шиллера), можно сказать, что надежды его российских учеников не оправдались, а привычка к паразитизму, раз сформировавшись, уже не склонна к обратному развитию, что в живой природе, что в обществе. Но ведь в это столетие уместились поэмы Пушкина и экспедиция Беллинсгаузена, победа 1812 года и восстание декабристов. И Карамзин с Жуковским так же не в ответе за черносотенных вырожденцев эпохи Николая Второго, как Шиллер не должен нести ответственность за какой-нибудь современный немецкий театр, где по сцене бегают дяденьки без штанов, тряся причинными местами.
Что до недостатков рецензируемой книги, то они обычные. Наверное, следовало бы так продумать общую структуру и конкретные формулировки, чтобы читатель не блуждал в трёх соснах: сентиментализм, предромантизм, романтизм, еще и спотыкаясь о третью: “Буря и натиск”. Понимаю, что с направлениями и стилями даже в словарях всё перепутано, но надо бы наконец разложить эти “измы” по полочкам. Тем более, что один из них сегодня весьма актуален: с одной стороны, требуют вернуть на экран и сцену романтического героя, понимая под ним кого-то красивого и благородного, с другой – именно в романтизме некоторые серьезные исследователи находят идейные предпосылки больших бед ХХ столетия http://www.alternativy.ru/ru/node/817 По частным вопросам к книге Л. Фукс-Шаманской тоже есть претензии, вот, например, заявлено, что отношение к труду у русских и немецких последователей Шиллера различалось, но не очень понятно, в чём состояло отличие (71).
Марина Тимашева: Я под конец позволю себе уточнить: Вы сказали, что рок-культура была одной из последних культурных волн с Запада. Так?
Илья Смирнов: А может, и самой последней. Ведь есть разные модели восприятия иностранных образцов. Один вариант. Как Жуковский знакомил Россию с Шиллером, а Гребенщиков с Моррисоном. Это серьезная работа, требующая не только отработки новых форм, но и глубокого понимания содержания. И есть другая модель, сегодня куда более популярная. Как Эллочка Людоедка осваивала достижения американской миллиардерши.
Но. Я что-то не вижу в западноевропейской литературе или театре нового Шиллера, то есть великого поэта, который был бы одновременно философом и нравственным авторитетом. Если кто-то знает такие имена – пусть подскажет. А чтобы произвести “рецепцию” какого-нибудь Равенхилла или Бегбедера, новый Жуковский и не нужен. Достаточно Эллочки Людоедки.
