Дьякон Андрей Кураев и старший научный сотрудник Третьяковской галереи Левон Нерсесян рассуждают о том, можно ли использовать религиозные символы в современном искусстве, а затем нести за это уголовную ответственность.

Напомним, выставка "Запретное искусство–2006" состоялась в марте 2007 года в музее и общественном центре имени Андрея Сахарова. Она состояла из работ, которые в 2006 году были отвергнуты художественными советами различных музеев. В июне Таганская прокуратура Москвы возбудила уголовное дело по статье 282 УК РФ "Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства". Прокуратура предъявила обвинения куратору выставки искусствоведу Андрею Ерофееву и бывшему директору центра имени Сахарова Юрию Самодурову. Сторона обвинения настаивает на том, что они оскорбили чувства верующих, а на днях потребовала приговорить их к трем годам лишения свободы.

Галерист Марат Гельман заявил, что если 12 июля суд вынесет обвинительный вердикт, то 19 июля он откроет выставку сам.

В ответ дьякон Андрей Кураев посоветовал суду вынести другой вердикт: запретить Марату Гельману, Юрию Самодурову и Андрею Ерофееву проводить любые выставки. Свою позицию он попытался аргументировать в интервью Радио Свобода.

– Всё авангардно-провокативное искусство строится на скандале, поэтому возмущенная реакция является частью инсталляции, – говорит Андрей Кураев. – Вне чьих-то возмущений, слез и обид и вне соответствующей медиа реакции все это просто неинтересно и бессмысленно.

– Но на выставку надо было прийти, чтобы увидеть экспонаты.

– На такого рода аргументы я отвечаю: какие антисемитские взгляды вы считаете допустимыми в закрытом помещении, если при входе в это помещение висит надпись "евреям вход запрещается"? Правила этики должны быть одинаковы, независимо от того, сколько людей тебя слушают.

– Вы считаете, что организаторов выставки уместно привлекать к суду? Ведь одно дело – когда художника или организатора выставки осуждает общество. Совсем другое – когда суд выносит вердикт.

– Суд – это некое хирургическое и очень печальное вмешательство. Со стороны организаторов выставки не было доброй воли. Со стороны многих художников добрая воля обрелась. Когда они увидели, что все воспринимается именно так, они или отозвали свои работы, или стали участвовать в другой выставке – в Татьянинской церкви.

– У вас есть какие-то критерии дозволенности? Скажем, у Достоевского в "Преступлении и наказании" главной праведницей оказывается проститутка. Что, например, делать с этой книгой?

– Готового списка критериев нет. Одна точка – это выставка: то, что было на ней - за гранью приличий. Вторая точка – история, которая разворачивается сейчас в Великобритании: там водитель автобуса – мусульманин – выгнал из автобуса женщину с собакой, потому что собака оскорбляла его религиозные чувства. То же произошло и в другом автобусе, только женщину с собакой выгнал пассажир-мусульманин. Эти две точки – Сцилла и Харибда: не должно быть ни одного, ни другого. А как пройти между ними и при этом так, чтобы слово "оскорбление", которое есть в законодательстве, не стало пустым, а имело наполнение правоприменительной практикой, я пока не знаю. И этот судебный процесс мог бы стать одним из путей осмысления термина "оскорбление".

– Вы заявили, что посоветовали бы суду запретить Андрею Ерофееву, Юрию Самодурову и Марату Гельману устраивать выставки. Это тоже поможет осмыслению, по вашему мнению?

– Такая мера может быть применена, чтобы люди остались на свободе, не шли в тюрьму. Потому что делать из этих экспозиторов неких мучеников как-то очень не хочется. Но в то же время, чтобы не было полной безнаказанности, такое решение суда могло бы восприниматься как некая общественно-моральная оценка того, что произошло. Общее правило понятно и известно всем: свобода движения моего кулака кончается там, где начинается лицо другого человека. Пусть умные люди, которые сидят в суде – юристы, судьи, решают, как это правило применять. Мы – общественность, пресса, люди – следим за тем, как идут их дискуссии. Но решать им.

– Неужели это нормально, на ваш взгляд, когда судьи и следователи решают, что было оскорбительным на выставке современного искусства, а что – нет?

– Мы хотим жить в правовом обществе, значит, мы должны быть готовы к тому, что очень многие аспекты жизни человека получат формально правовое определение, статус.

– А государство у нас светское. Почему люди не могут использовать религиозные образы, а должны за эту выставку в светском государстве нести уголовную ответственность?

– Дело не в использовании религиозных образов, а в том, какой месседж люди хотели послать обществу через свои работы. Вполне очевидно, что этот месседж был вполне уничижительным и оскорбительным. У нас светское государство, но в нашем государстве есть статья, в которой сказано, что человека нельзя оскорблять по национальному признаку. Если оскорбление по национальному признаку происходит, государство – наднациональное – вмешивается. Так и здесь. Государство, оставаясь внерелигиозным, гарантирует свободу совести и свободу убеждения людям. И если какой-то человек сознательно или бессознательно оскорбляет религиозные убеждения другого человека, государство имеет право вмешаться, чтобы выяснить: это получилось бессознательно, случайно или же за этим стоит некий сознательный умысел.

– Если следовать этой логике, не получится ли порочный круг: организаторы выставок точно так же могут предъявить претензии религиозным организациям, которые пытаются препятствовать проведению той или иной выставки?

– Чтобы не было нарастания взаимных обвинений "око за око", тем паче кровной мести, существует механизм гласного прения в суде, решение судебных инстанций. Я надеюсь, это решение будет ясным и будет учтено всеми сторонами.

– Вы все-таки за или против уголовной ответственности для организаторов выставки?

– Моя личная позиция – по крайней мере, это должен быть не тюремный срок. Физической болью за те или иные действия языка, глаз или кисти наказывать не стоит. Это все равно что пороть людей на площади, – считает дьякон Андрей Кураев.

Старший научный сотрудник Третьяковской галереи Левон Нерсесян – эксперт по древнерусскому искусству. Инициативу повторно провести выставку "Запретное искусство" он поддерживает:

– Общество должно научиться реагировать адекватно на подобные демонстрации и к ним привыкнуть. Всякий неосвоенный урок надо повторять. А уроков на выставке "Запретное искусство–2006" довольно много. Жаль, что они практически остались без внимания.

– Какие уроки вы имеете в виду?

– Те произведения на выставке, которые как-то касаются религиозных тем, можно разделить на две смежные группы. Большая часть из них саму церковь вообще не затрагивает – в них присутствует критика современного общества, которое утрачивает правильные духовные ориентиры и заменяет их теми, что предлагает массовая культура или идеология. Микки Маус или Ленин вместо Христа, коммунистический лозунг на раскрытом Евангелии. Обществу предъявляют жесткое обвинение в том, что оно путает благую весть из Нового завета и других библейских книг с современными лозунгами, которые диктует массовая культура или идеологизированное государство. На это не церковь должна реагировать, а мы с вами как представители общества. Это обвинение предъявлено нам.

С другой стороны, на выставке есть и критика церкви, но в меньшей степени и по существу. Никакого призыва к разжиганию религиозной розни там нет – если уж искать её, то скорее в высказываниях некоторых наших священников и иерархов о католической церкви, о протестантах и других христианских деноминациях. Но разве церковь не подаёт поводов к подобной критике? Без греха у нас один господь, как известно. Черная икра, которая заполняет свободное от оклада пространство на иконе Богоматери – символ того, что духовные ценности вытесняются материальными. Подмена идеалов не в последнюю очередь провоцируется самой церковью. Пускай каждый честно сам вспомнит, сколько он знает примеров того, как представители РПЦ ставят во главу угла не духовные, а материальные ценности.

Зачем устраивается любая провокация? Зачем ребенок начинает ломать игрушки? Чтобы до мамы что-то донести. Глупая мама ставит ребенка в угол. Умная мама пытается разобраться, не сама ли она спровоцировала ситуацию. Церковь, которая претендует на роль духовного лидера, в ответ на провокационную выставку должна вести себя, как умная мама. Не требовать, чтобы государство в лице некоего дяди кого-то поставило в угол, а попытаться понять, не нужно ли объясниться, вступить в диалог. Вопль "кощунство", ничем не подкрепленный, это не ответ. Духовный авторитет можно утверждать своими собственными словами и поступками, тогда у художника, возможно, и не возникнет мысли критиковать церковь в своем произведении. Если же она возникнет, общество, может быть, воспримет это произведение как индивидуальное болезненное извращение художника. Но образы на выставке "Запретное искусство" не фантазия одного человека, а повторяющаяся тема – за ними стоит вполне конкретная общественная реальность. Запретить ее невозможно. И пусть выставка повторяется снова и снова, пока все эти, на самом деле вполне простые, мысли не дойдут до тех, кому они адресованы.

– По вашим наблюдениям, религиозные символы в современном искусстве используются чаще как хулиганство или несут в себе смысл?

– Чаще всего я воспринимаю это как отсутствие хорошего вкуса (в том числе и в современных произведениях, которые церковь восхваляют), и это, к сожалению, – одна из болезней современной культуры. Видимо, у художника есть ощущение, что если он введет в контекст своего произведения некий религиозный символ, он как бы контрабандным способом получит для него экстраординарную значимость. То, что не значило вообще ничего, вдруг приобретет таинственное значение.

Все это не относится к выставке "Запретное искусство". Там не было никакого таинственного тумана, все образы и символы использовались прямолинейно, содержание не усложнялось. Было столкновение совершенно разных по своей природе образов, которое естественно должно было рождать у зрителя шок. Но разве картины создаются только для того, чтобы вызывать у зрителя удовольствие? Я бы не стал отвечать на этот вопрос однозначно утвердительно, иначе придется выкинуть довольно много из мировой художественной практики – Босха и Брейгеля, например, или Гойю. А оставить одно только французское рококо – очень приятное, все розовое и голубое, с барышнями, качающимися на качелях. Даже русские передвижники – классика русского искусства – далеко не всегда приятны для зрителя. При виде картины "Тройка" Перова вы испытываете приятные эмоции? Надо судить за это?

– За то, что детей впряг в бочку…

– Это не художник впряг детей в бочку. И не он придумал жирного попа, который отворачивается от нищих на картине "Чаепитие в Мытищах" – он его видел и запечатлел. По сути, между "иконой" с "Запретного искусства", у которой лик исполнен черной икрой, и "Чаепитием в Мытищах" вообще никакой концептуальной разницы нет, идея одна и та же: не зажирайтесь, потому что Господь заповедовал вам духовную пищу, и не забывайте о своих ближних, потому что Господь заповедовал души свои положить за други своя. Просто на "Запретном искусстве" это было сказано более современными, лаконичными, наглядными средствами. Со времен Перова изменился только язык.

– У вас есть опыт диалога с представителями Церкви. Как возможно начать диалог сейчас, когда организатор и куратор выставки могут быть приговорены к реальным срокам заключения?

– Речь идет уже не о диалоге: здесь появилась третья сила – государство, вооруженное уголовным кодексом. Государство, если у него есть возможность кого-то наказать, очень редко от этой возможности отказывается. Если бы РПЦ осудила привлечение Ерофеева и Самодурова к ответственности, она бы, безусловно, подняла свой авторитет. В ответ на такой поступок – адекватный – возможен бы был диалог.

– Но представители РПЦ заявляют обратное. Что же, диалог невозможен?

– К сожалению, нет. У нас было заседание в Общественной палате, на котором Всеволод Чаплин произнес речь о том, что Общественная палата якобы специально подбирала людей, настроенных против церкви, и ушел, хлопнув дверью. Вот пример диалога. Он не получился. РПЦ как будто усвоила худшие из современных политтехнологий: заявить свою позицию и одержать победу в медиапространстве. Но церковь не в медиапространстве должна одерживать победу, а в Армагеддоне. Неумение признавать ошибки – худшая особенность наших чиновников – также в чистом виде перешло чиновникам от церкви. Причем государственные чиновники иногда каются и признаются, что "где-то недоработали и не учли". Из уст церковного человека мы этого не услышим никогда: он всегда прав, а другие всегда виноваты.

Пример из моей практики: Росохранкультура налагает на храм штрафные санкции за "искажение облика памятника культуры", а настоятель храма жалуется областной администрации на то, что "начались гонения на церковь". Этот лозунг звучит почти всякий раз, когда церковь критикуют. И в таком контексте он просто оскорбителен по отношению, например, к новомученикам, которые пережили подлинные гонения.

Самое печальное – для меня, по крайней мере – состоит в том, что из-за жесткости всех этих социальных противопоставлений на практике мы получаем очень плохое искусство – безвкусное и интересное лишь благодаря истерическому контексту. Художникам, которые участвовали в "Запретном искусстве", можно предъявить много претензий как художникам. Но вопрос художественного качества и художественного вкуса никоим образом не является предметом уголовного права. А привлечение организаторов выставки к суду имеет мало отношения к христианству, – сказал Левон Нерсесян.